Голод. Трилогия

Джон оттолкнул журнал, тупо уставившись в пространство. Он услышал какой-то звук, как будто тонко и пронзительно завыла сирена. Затем он понял, что звук идет из его правого уха. Достигнув максимума, звук исчез. Ничего хорошего в этом не было: ухо стало глохнуть. Надо срочно что-то делать, распад теперь шел очень быстро.

Он вернулся к кровати, на которой

Спал

множество раз, и лег. Закрыл глаза. Сначала его усталое тело испытывало облегчение. Но

Спать

он не мог. Вместо этого перед его глазами стали появляться яркие геометрические формы. Затем они превратились в пылающие образы лица Мириам – Мириам, стоявшей над ним во время мучительного процесса трансформации.

Его глаза открылись сами собой. Другие лица чуть было не появились вместо лица Мириам.

Шум ревущей толпы растворился в тихом утреннем воздухе. Куда же в конце концов попадают мертвые? Никуда, как говорила Мириам, – или же за этой жизнью есть мир, мир возмездия?

– Вы не можете меня винить, – прорычал он. С удивлением услышал он ответивший ему голос

– Но я вас не виню! Вы тут ни при чем, это они забыли!

Алиса.

Джон повернул голову. Она стояла, нахмурившись, со скрипичным футляром в руке. Она пришла заниматься музыкой. Ее запах, до умопомрачения сильный, наполнил комнату.

– Доброе утро, – сказал Джон, переходя в сидячее положение.

– В десять часов я должна заниматься музыкой с Блейлоками. Но их нет. Она его не узнавала.

– Да, да… у них какое-то собрание акционеров. Они просили… просили меня вам это передать.

– Вы, должно быть, музыкант из Венского филармонического оркестра. Отец говорил мне о вас.

Он поднялся на ноги, подошел к ней, поклонился. Он не смел к ней прикасаться, не смел даже случайно задеть ее рукой. Едва только он уловил ее аромат, муки голода стали почти нестерпимыми. Он никогда еще не испытывал столь дьявольского желания – желания, отчаянного до безумия.

– Вы – штатный музыкант Венского филармонического?

– Да. – Руки его тряслись, и он соединил их вместе, чтобы не вцепиться в нее.

– У вас какой инструмент?

Здесь осторожнее. Он не мог сказать – виолончель, с нее станется попросить его сыграть. В таком состоянии он был совершенно на это не способен.

– Я играю… на французском рожке. Ага, так хорошо.

– Черт, я надеялась, у вас струнный… – Она глядела на него мягким, напряженным взглядом. – Струнные гораздо интереснее. Хотя на них нелегко играть. У вас с собой ваш рожок?

– Нет… нет. Я предпочитаю его не возить с собой. Инструменты плохо переносят поездки, вы же понимаете.

Она отвела взгляд.

– С вами все в порядке? – спросила она тонким голосом

– Конечно, – ответил он. Но с ним не все было в порядке, ему хотелось разорвать ее надвое.

– Вы выглядите таким старым. – Голос ее звучал тихо, чуть дрожа. Костяшки пальцев, державших футляр со скрипкой, побелели от напряжения.

Джон попытался облизнуть губы, обнаружив, что они чуть не лопаются от сухости. В его памяти возникли лица других детей. Когда он еще только начинал, Мириам настаивала, чтобы он брал их, потому что с ними легче справляться. В те дни где угодно можно было найти бездомных, никому не известных детей.

Лишение человека жизни постепенно потеряло для него свое значение. Он больше не помнил, сколько убийств у него за спиной. Она высосала из него последнюю каплю человечности и бросила его – на пороге смерти, пред лицом того, что он совершил.

– Присядьте, – услышал он свой голос, – мы побеседуем о музыке, пока они не вернутся.

Его рука коснулась скальпеля в кармане в то мгновение, когда она приняла приглашение и переступила порог.

Это ему и было нужно; он бросился на нее. Отчаянный вопль вырвался из ее горла, глухим эхом прокатившись по всему дому. Гибкое тело извивалось, она царапалась и била его морщинистое лицо.

Он вытаскивал скальпель, одной рукой скручивая ее волосы, не давая ей подняться с пола. Она молотила руками, царапая пол, стучала ногами – и чрезвычайно громко визжала.

Чертов скальпель застрял в кармане.

Она вцепилась зубами ему в руку, с легкостью прокусив иссохшую кожу.

Глаза ее закатились, когда она увидела рану. Черный поток хлынул из ее рта. Джон отпрянул, и, воспользовавшись моментом, она проворно поползла, стараясь добраться до двери. Он прыгнул на нее, выдрав наконец скальпель из кармана. Только одно чувство жило в нем сейчас и управляло всеми его действиями – голод. Рот его раскрылся, он уже ощущал ее вкус. Он еле сдерживал себя сейчас, чтобы не заскрипеть зубами, как изголодавшийся пес. Она лежала на спине и, отталкиваясь ногами, старалась отъехать от него. Он схватил ее за лодыжку, пытаясь удержать. Она резко стала молотить его по руке.

Он вонзил ей скальпель над ключицей. От боли она откинула голову назад и дико завизжала, но он уже лежал на ней. Воздух с шумом вырвался из ее легких. Тело ее корчилось в агонии, язык высунулся наружу, глаза затуманились.

Широко открыв рот, он накрыл им рану. Стал работать языком. Это было больно, как и всегда. Мягкий человеческий язык в отличие от языка Мириам не приспособлен для этого.

После, казалось, бесконечных его стараний брызнула наконец кровь, наполняя его огненным пламенем обновления. Он втягивал ее в себя изо всех сил, до последней капли. И лишь тогда, когда не осталось ничего, кроме хрустящей на губах корки, он остановился. Тело его обрело долгожданную расслабленность и легкость, мозг прояснялся. Это было подобно пробуждению от кошмара; в памяти всплыло, как он, будучи еще мальчиком и затерявшись однажды в темных болотах Северного Йоркшира, нашел наконец знакомую тропу, – так и сейчас Он глубоко вздохнул, затем прополоскал рот мадерой из библиотечного бара. Вино, казалось, содержало миллион изысканнейших ароматов, и каждый из них он ощущал по отдельности. Это было так прекрасно, что он разрыдался. Он закрыл лицо руками, ощущая мягкость и теплоту кожи. Улегшись на диван, закрыл глаза. Вино оказалось прекрасным дополнением. В отличие от еды, вино сохранило для него свою изысканность. Он постарался расслабиться, наслаждаясь своей сытостью.

Перед его мысленным взором возникла Алиса, безмятежная, как богиня.

Она была такой реальной, что он вскрикнул и вскочил с дивана. Сладкий запах наполнял комнату. Он воскресил в памяти все прежние дивные запахи, каждый ласковый голос, каждое нежное прикосновение.

Ему четырнадцать лет… летнее утро в поместье Хэдли… Присцилла скоро подаст ему и родителям утренний чай и побежит к озеру – там он должен с ней встретиться…

Ему вспомнился влажный лес, лебеди на озере и полевые цветы. С болью в сердце вспомнил он ее прикосновение, и его чуть не вытошнило – к этому времени от нее, наверное, и праха не осталось.

Он сел рядом с кучкой мятой одежды, в которой скрывались останки Алисы Кавендер. Здесь ее духи ощущались сильнее всего; запах, вероятно, шел от одежды. Он осторожно прикоснулся к ее футболке с надписью «Бетховен»…

Аромат духов вскоре поблек, растворился – так растворяется во времени любовь, – и Джон вдруг ощутил, что он тоже растворяется, еще немного – и он исчезнет. Он вздохнул. Ему предстояло неприятное дело, и откладывать его было нельзя. Если Мириам поймет, что он содеял… нет, упаси Бог!

Он заставил себя поднять этот тряпичный ком и понес его в подвал.

*

Мириам шла по улице, мысли ее крутились вокруг Джона. Каким страшным он стал! И несмотря на ее предусмотрительность, он ее чуть было не… она даже и думать об этом не хотела. Ничего, она скоро его поймает. Как только настанет время. Он, конечно, здорово ослаб, но все еще слишком силен для нее.

Она вернулась домой через час, не желая лишний раз подвергать себя опасностям уличных происшествий. Повернув на Саттон-Плейс, она удивленно остановилась. Из трубы ее дома тонкой струйкой шел дым. Джон сжигал вещественные доказательства – средь бела дня! Он, должно быть, охотился где-нибудь по соседству. Без сомнения, этот дурак схватил какого-то ребенка из местных. Ему не хватило бы времени уйти далеко.