Страница 16 из 30
— Хорошо, хорошо, только визжать не надо… — Дорнбергер отделил требуемое количество талонов и отдал девчонке вместе с вырванным из записной книжки листком, где написал номер поезда и станцию назначения. Когда та удалилась, насвистывая модный шлягер и узывно виляя тощими бедрами, он подумал, что разумнее было бы талоны не отдавать. Скорее всего, паршивка и не пойдет ни за каким билетом, а сейчас будет рассказывать о доверчивом простофиле.
Ну и черт с ними со всеми, решил он, имея в виду обеих сразу. Билет в Берлин у него есть, дождется следующего поезда и уедет, а в Эссен можно дать телеграмму. Пусть-ка изложит свой «крайне важный вопрос» в письменном виде. Он достал письмо, перечитал, украдкой понюхал и фыркнул с неодобрением. От запятых отказалась, поскольку все равно не умеет ими пользоваться, но чтобы бумага была не надушена — это никогда. И эти английские словечки, это идиотское написание имени без конечного «ха» — Эрик вместо Эрих, — вероятно, кажущееся ей таким изысканным! «Вечная женственность», пропади она пропадом…
Он доел бутерброды, допил согревшееся и ставшее от этого еще более мерзким эрзац-пиво и собрался было снова идти к бараку, чтобы узнать насчет ближайшего берлинского поезда, как вдруг услышал голос развратной сцепщицы.
— Эгей, группенфюрер! Алли-алло! — визжала она, высовываясь из окна багажного отделения. — Шпарьте сюда, быстро!
— Ну, билет я организовала, — сообщила она, когда он подошел, — но только кассирше тоже чего-то надо дать. Я ей не стала говорить, что у вас есть табачные талоны, а как насчет этого?
Она состроила гримаску и потерла большим пальцем об указательный. Дорнбергер кивнул, полез за бумажником.
— Хватит с нее пяти марок, — объявила сцепщица. — Нечего их баловать, все равно половину билетов разворовывают! Знаете, сколько надо отвалить, чтобы устроиться на железной дороге в кассу? Зато и живут они — как бог во Франции, вот чтоб меня завтра разбомбило! Я сама знаю одну кассиршу, которая курит только американские сигареты, трофейные, и окурки кидает на землю — вот так запросто, а картошку каждый день жарит на сливочном масле… Ну, ладно! Проездные документы у вас в порядке? А то, может, вы вообще шпион, я почем знаю, верно? Давайте сюда, и пошли. К самой кассе не подходите — подождете меня вон там…
Не прошло и десяти минут, как она вернула ему бумаги вместе с билетом до Эссена.
— Поезд будет через два часа, — сказала она, — жаль, уже не успеем. А то я бы вас уговорила!
— Ты, милая моя, когда-нибудь доиграешься.
— Ну и доиграюсь, — отозвалась она беспечно, — подумаешь! Все равно скоро конец. Тут ведь бомбят каждый день — это сегодня вам повезло, что тихо. А так, — она махнула рукой. — Ясно, кругом сплошь военные заводы, один «Юнкерс» чего стоит! Целый город. Я знаю, у меня там мать в кузнечно-прессовом. Штампует какую-то фигню для пикировщиков. Ю-87, «штука» — слыхали? Ладно, капитан, счастливого пути. А я еще почему хотела сделать вам удовольствие — вид у вас очень уж невеселый…
Поезд ушел из Магдебурга почти по расписанию, но уже через полчаса остановился на каком-то разъезде и ждал бесконечно долго, пропуская товарные составы. Потом объявили воздушную тревогу. Было уже темно, в купе едва тлела под потолком маленькая синяя лампочка, попутчики — в основном тоже отпускники — храпели, привалившись кто в угол дивана, кто на плечо соседу. Вагон был итальянский, с прикрепленными к исцарапанным лакированным панелям видами Лигурийской Ривьеры; над головой у спящего напротив летчика было, в качестве дополнительного украшения, отбито по трафарету белой краской: «Il Duce ha sempre raggione» — «Дуче всегда прав», — не столько понял, сколько догадался Дорнбергер по аналогии со знакомыми латинскими корнями. Почему эти нынешние подонки с таким упорством твердят о собственной непогрешимости? Черт побери, были же и раньше ничем не ограниченные в своих действиях властители, была абсолютная монархия, но ведь вот ни Старому Фрицу, ни Королю-Солнцу и в голову не могло прийти украсить Берлин или Париж подобными изречениями, хотя скромностью не отличался ни тот, ни другой…
Дорнбергеру вспомнилась теоретическая конференция в Риме в начале тридцать седьмого года — они ездили туда с Бонхоффером, Суэссом и еще одним молодым радиохимиком из Гейдельберга. Их познакомили с профессором Ферми — легендарный автор теории бета-распада оказался темпераментным человечком с живыми черными глазами на оливковом тонкогубом лице, у него была еще странная особенность: сидя он был нормального роста, а стоя — ниже других. После закрытия конференции ее участников повезли на два дня в Альпы, где «дотторе Энрико» (даром что коротышка) показал себя совсем неплохим горнолыжником… Двумя годами позже Ферми, уже нобелевский лауреат, эмигрировал в Соединенные Штаты.
Из Италии тогда уехало еще несколько его сотрудников — Сегре, Разетти… Интересно, что в Германии такого не было. Отсюда уехали только те, кого вынудили это сделать. Да и то в большинстве иностранцы, как Лиза Мейтнер — австриячка или тогдашний директор берлинского института датчанин Питер Дебай. По сути дела, остались все, причем независимо от своих политических убеждений.
Надо полагать, такая профессия. Писатели, например, те разбежались. Хотя опять-таки — большинству пришлось это сделать. Вилли Грот сказал однажды о Томасе Манне, которого обожал и мог перечитывать без конца, что нацисты его наверняка бросили бы в кацет, и не только за грехи брата. А почему, казалось бы? Если они так заботятся о престиже «арийской расы», то должны были бы гордиться, что Германия дала миру писателей такого масштаба. Сам Дорнбергер не читал «Волшебной горы», но покойный тесть, мнению которого он вполне доверял, советовал непременно прочитать.
Да, интересно, как им сейчас работается в Америке… Соединенные Штаты, похоже, стали мировым центром физики — шутка ли, с такими именами, как Эйнштейн, Ферми, Сциллард… Розе слышал от кого-то, что старика Бора последнее время усиленно уговаривают бежать из Дании; если «папа Нильс» действительно исчезнет, можно не сомневаться, что и он рано или поздно окажется там же. Америка, страна радужных надежд…