Ничего кроме надежды

Глава десятая

Генерал-полковник был не в духе и не считал нужным это скрывать. День выдался трудный, помимо прочего пришлось разбираться с кляузным персональным делом одного офицера, запутавшегося в дурно пахнущих махинациях с трофейным имуществом, и точило беспокойство за племянницу – необъяснимое, казалось бы, – что могло с ней случиться? Дороги спокойны, это не Польша, вервольфы (если где и были) давно угомонились... Да, все это так, но на душе было неспокойно, Николаев уже жалел, что отпустил ее одну в такую даль. Хотя, после всех ее приключений...

Он уже собрался ехать домой, когда его настиг неприятный телефонный звонок. В высшей степени неприятный. Звонивший – у него был негромкий, бесцветный какой-то голос – представился майором, назвал место службы и попросил быть вечером дома, он, де, заедет выяснить один вопрос. Не спросил разрешения приехать, не осведомился даже – хотя бы приличия ради – удобно ли именно сегодня; нет, просто поставил в известность, как будто разговаривал с подчиненным. И еще одна деталь: майору этому, естественно, следовало бы обращаться к нему либо по званию – «товарищ генерал-полковник», либо по должности – «товарищ командующий», но он сказал просто «Александр Семенович», явно подчеркивая этим, что для них там все должности и звания совершенно несущественны. Так оно, несомненно, и есть. Учреждение вроде бы всем хорошо знакомое, и в то же время совершенно загадочное, загадочное вплоть до своего официального, смахивающего на мрачный каламбур наименования, относительно которого так толком и неизвестно, из каких, собственно, слов сия аббревиатура образована.

Майор явился в назначенный час и разговор начал с предупреждения о строгой его конфиденциальности.

– Этого можно было не уточнять, – сказал Николаев сухо, – я не имею обыкновения посвящать посторонних в мои служебные дела.

– Разумеется, – согласился майор бесцветным своим голосом. Он говорил совершенно без интонаций, негромко и невыразительно; он весь был какой-то невыразительный, неопределимый, и это, пожалуй, делало общение с ним особенно тягостным, Николаев любил иметь дело с людьми, поддающимися классификации. – Я предупредил о нежелательности разглашения этого разговора именно потому, что он не имеет отношения к вашим служебным делам, и вы могли бы случайно, не отступая от своего обыкновения, кому-нибудь что-то сказать. Об этом не следует говорить никому, включая Татьяну Викторовну.

Николаев задрал левую бровь.

– Это имеет отношение к моей племяннице?

– Самое косвенное, Александр Семенович, а возможно, и вообще никакого...

Майор классификации не поддавался, он был весь какой-то усредненный, словно безликий и ненастоящий; или, точнее, не соответствующий внешнему обличью – начиная с общевойсковой эмблемы на малиновых петлицах, явно не соответствующей его, если можно так выразиться, роду оружия.

– Слушаю вас, майор.

– Дело в следующем, Александр Семенович. В начале мая сего года, в полосе армии генерала Жадова органами СМЕРШ была задержана некая Гертруда Юргенс – по документам немка, родившаяся в Советском Союзе, одна тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения, член нацистской партии, окончившая специальную школу пропагандистов и работавшая в лагерях для вывезенных в Германию советских граждан...

– Так, – без интереса уронил Николаев. Он сидел, откинувшись в повернутом боком кресле, положив ногу на ногу, и легкими щелчками заставлял свои очки крутиться на зеленом сукне письменного стола. – Двадцать третьего года, говорите? Хм, когда же это она все успела. Активная, похоже, девица.

– На первом же допросе, – продолжал майор без выражения, словно протокол зачитывал, – Юргенс показала, что документы у нее фальшивые, а на самом деле она – Земцева Людмила Алексеевна...

– Кто, кто? – переспросил генерал, подавшись вперед всем корпусом. – Земцева, вы сказали? Людмила?

– Земцева Людмила Алексеевна, русская, уроженка города Энск, вывезенная на работу в Германию в порядке принудительного призыва осенью одна тысяча девятьсот сорок первого года. Вам знакомо это имя?

– Еще бы, это одноклассница и подруга моей племянницы, я при вступлении наших войск на территорию Германии обратился в соответствующие органы с просьбой выяснить судьбу обеих! Но племянница нашлась сама, а теперь, значит, и Люда? Ну, я рад, майор!

–  Александр Семенович, здесь все очень не просто. В показаниях задержанной слишком много противоречий. Так, например: на вопрос, для чего ей понадобились документы на имя немки, да еще нацистки, она сказала, что в Дрезден приехала из Баварии, по указанию тамошнего представителя оперативного руководства КПГ, для того чтобы устроиться на одно из дрезденских предприятий в качестве переводчицы и осуществлять связь между коммунистами в городе и лагерным подпольем. Там же, в Мюнхене, ей вместе с направлением на работу якобы выдали и другие документы – о том, что она кончила спецшколу, всякие характеристики и тому подобное...

– Это правдоподобно, – сказал Николаев, – если ее направили на такую опасную работу – естественно, что должны были как-то подстраховать.

– Послушайте дальше. Экспертиза установила, что удостоверение личности задержанной изготовлено в той же спецтипографии абвера, где печатались и другие документы для их агентуры. Выходит, они и коммунистическое подполье снабжали своей продукцией? Когда задержанной было указано на это несоответствие, она «вспомнила», что летом прошлого года вступила в половую связь с офицером вермахта, участником событий двадцатого июля...

– Что это за «события двадцатого июля»?

– Неудавшееся покушение на Гитлера в его ставке в Растенбурге и попытка путча в Берлине.

– Ах, это. В прошлом году? Да, припоминаю.

– Так вот, – продолжал майор, – якобы этот ее любовник заранее снабдил ее комплектом фальшивых документов на случай провала заговора...

– Так кто участвовал в заговоре – он или она? – Николаев действительно переставал уже что-либо понимать. – Почему в случае провала ей должны были понадобиться фальшивые документы?