Страница 155 из 176
– А-а! Нет-нет, он просто показал, куда идти. Сказал – будешь вылезать, оглядись, чтобы рядом никого не было, и чеши вон туда. Я так поняла, что вас тут не очень строго охраняют.
– Да, скорее формально. Без бумаг все равно далеко не уйти.
– Но это может измениться в любой день! Бежать надо сейчас, пока еще есть возможность...
– Опять ты за свое, – сказал Болховитинов. – Бежать сейчас – значило бы лишить смысла все, что я делал до сих пор, а это... противоестественно, понимаешь? Это была бы полная бессмыслица, в жизни так не бывает.
– В жизни не бывает бессмыслицы? – Таня посмотрела на него удивленно. – Да сколько угодно кругом бессмыслицы, на каждом шагу!
– Да нет... это только так кажется. Смысл есть всегда, просто он не всегда... различим с первого взгляда. Обычно остается невидим, долго остается, и лишь потом вдруг понимаешь... рано или поздно приходит понимание смысла происшедших событий.
– Это уж, смотря какие события. Интересно, когда придет твое «понимание», если человеку свалился на голову кирпич и убил на месте.
– Как раз в этом случае, – Болховитинов рассмеялся, – очень скоро придет, гораздо раньше, чем ты думаешь. Кстати, – он порылся в кармане гимнастерки и протянул Тане маленькую алюминиевую медальку: – Возьми это себе. У меня сразу все отобрали, и нательный крестик, и отцовский знак первопоходника – я тебе показывал, помнишь, меч в терновом венце... А это завалилось за подкладку, я сам только потом нашел.
– А что это? – Таня поднесла медальку ближе к тусклой электрической лампочке. – Иконка какая-то?
– Да, католическая, Иисус в Гефсиманском саду. Моление о чаше. Это я в одном монастыре подобрал, по пути из Калькара. Там много их было, целый ящик рассыпался... И такое странное совпадение, посмотри, что тут написано: «Побудьте здесь и бодрствуйте со Мною»...
– «Побудьте здесь»? – задумчиво переспросила Таня, продолжая разглядывать медальку. – «Bleibet» точнее перевести как «останьтесь», «оставайтесь»...
– Пожалуй, но в русском тексте Евангелия говорится «побудьте», поэтому я так и перевел.
– Да... забавно. Это ты только теперь прочитал?
– Ну почему же, прочитал сразу, но как-то не обратил внимания на смысл. Вернее, на... двусмысленность, если позволительно так выразиться.
– Какая уж тут «двусмысленность»... Выходит, судьба все-таки нас предостерегала, – сказала Таня деланно-шутливым тоном. – Может быть, ты хоть теперь прислушаешься?
– Судьба предлагала нам остаться, – в тон ей отозвался Болховитинов, – но ничего не сказала о возвращении, это разные вещи. В общем, договоримся так: бежать я никуда не намерен, поэтому успокойся и не строй, пожалуйста, никаких монтекристовских планов. Александр Семенович пусть ничего не предпринимает, ему ничего не удастся сделать...
– Так он уже и сказал, что не удалось.
– Естественно, нечего было и пытаться. За меня не переживай, у меня хватит и сил, и терпения, я ни о чем не жалею. Хотя нет, «ни о чем» – это неправда. Жалею, что наш брак остался фиктивным, наверное, я был дураком там, в Голландии...
– При чем тут ты, – тихо сказала Таня. – В таких делах решает женщина. Но тогда я... не могла, я ведь не знала, что Сергей женат, и это... нехорошо было бы, понимаешь. А сейчас я тоже жалею. Не надо только говорить, что брак фиктивный, я твоя жена, и буду ждать, что бы ни случилось. А что у нас с тобой ничего не было, так разве это главное... И потом, по твоей теории, какой-то смысл должен быть и тут?
Она обняла его, прижавшись лицом к груди, он стал осторожно гладить ее плечи, медленно, несмело провел пальцами по ложбинке вдоль позвоночника; и страшное, безысходное отчаяние охватило его вдруг от сознания неизбежности разлуки, от внезапной мысли – не мысли даже, а неосознанной до конца догадки, сомнения, вопроса – не сделал ли он какой-то ошибки в главном, не принес ли в жертву надуманной химере неповторимый и не заслуженный им подарок судьбы. Ведь можно было быть по-обыкновенному, по-человечески счастливым, можно было сделать счастливой Таню, наверняка он смог бы, сумел, надо было только отказаться от порожденных ностальгией мифов, преодолеть маниакальную убежденность в том, что человек может жить только среди своих единоплеменников, что все на чужбине достойно лишь хулы и насмешки, а все в отчем краю благостно и осиянно...
А впрочем, как знать, действительно ли сумел бы. Переделать сознание не так просто, надо перестать быть самим собой, уметь довольствоваться простой, обыденной данностью. Но этого мы никогда не умели. К несчастью, вероятно. Не умели, не умеем и едва ли когда-нибудь научимся, поэтому остается одно: быть тем, что мы есть, продолжать верить в давно не существующий Китеж, верить, несмотря ни на что, несмотря на очевидность – позорную, страшную, не оставляющую места надежде.
– Я буду тебя ждать, – шептала Таня, – буду ждать, сколько придется, что бы они с тобой ни сделали, ты только верь, что я жду, верь...
Глава девятая
Она приехала через три недели, в середине июня. Дежнев возвращался из гарнизонной столовой, когда услышал позади легкие торопливые шаги и женский голос окликнул его по-русски:
– Простите, вы не скажете, как пройти в комендатуру?
Он остановился и замер, потому что сразу узнал ее по этому особенному, по-московски акающему и слегка картавому выговору, из-за которого ее поддразнивали еще в десятом «Б». Потом медленно обернулся и увидел перед собой молоденькую женщину с чемоданчиком в руке, в сандалиях на босу ногу, в американской гимнастерке с большими накладными карманами и подвернутыми выше локтя рукавами, заправленной в перетянутую английским брезентовым ремнем защитную юбку, какие носят наши регулировщицы и связистки. Он увидел ее лицо – чуть мальчишеского склада, сильно загорелое, с коротким носом и редкой россыпью веснушек на переносице и под глазами, и это лицо стало вдруг бледнеть, а глаза потемнели и сделались еще больше.
– Ну, здравствуй, – сказал он. – Я уж думал, ты решила не приезжать.
Она ахнула и выронила чемоданчик. Крышка от удара отскочила, на плитчатый тротуар выпал сверточек в вафельном полотенце, банка консервов, мыльница, круглый целлулоидный футлярчик для зубной щетки; Дежнев опустился на колено и стал подбирать вещи.