Ничего кроме надежды

Было ли в прежних войнах столько взаимной жестокости? Немцы, надо сказать, отличались всегда – «Лузитания», казни заложников в Бельгии, применение газов; но ни мы, ни державы Согласия все-таки ничего подобного себе не позволяли. Сегодня же получается странная картина: в ответ на зверства нацистской политической системы англо-американцы – поборники права и демократии – позволяют зверствовать своим вооруженным силам. Точнее говоря, авиации. Сколько было в свое время возмущения по поводу бомбежки Герники, Роттердама, потом Ковентри, а кончилось тем, что те же англичане фактически узаконили массовые убийства гражданского населения...

Зашевелился наконец и Западный фронт – двадцать третьего американцы перешли в наступление с линии Юлих – Дюрен, нацеливаясь на Кельн. Началось какое-то движение и на здешнем участке, от пальбы расположившихся рядом гаубиц в «Цум Риттере» вылетели последние стекла, и Болховитинов полдня помогал Наде заделывать окна игелитом. По ком палят, было совершенно непонятно, потому что с той стороны давно уже никто не отвечал – за все эти дни в Калькаре не разорвалось ни одного немецкого снаряда; но канадские артиллеристы с таким азартом суетились вокруг своих двадцатипятифунтовок на круглых поддонах, будто отбивали атаку полусотни «пантер»...

Через два дня стало потише. Лейтенант из Монреаля, с которым Болховитинов успел познакомиться здесь, в гостинице, сказал, что все идет formidablement bien,[40] разведывательные авангарды уже вышли к самому Ксантену и находятся не так далеко от Форт-Блюхера, а это значит, что скоро можно будет осуществить «большой прыжок» через... – тут Лапорт приложил палец к губам, а другой рукой изобразил в воздухе букву «Р».

Как-то сразу и неожиданно пришла настоящая весна – солнечная, безоблачная, с теплым южным ветром, от которого ломило в висках и сохли губы. Деревья еще стояли голые, и по ночам бывало холодно, но луг, где недавно располагалась канадская батарея, ярко зазеленел перезимовавшей травой. Вечерами лейтенант Лапорт зазывал Болховитинова в бар и дотошно расспрашивал о злачных местах Парижа – самым его большим огорчением за эту войну было то, что он выгрузился с транспорта в Антверпене и до сих пор не смог ступить на священную землю Галлии – родины своих предков. «Судите сами, mon vieux,[41] вернуться домой из такого крестового похода, не переспавши хотя бы раз с парижанкой, – это даже как-то неприлично...».

У Болховитинова на обуянного сексуальной ностальгией лейтенанта были свои виды, поэтому он добросовестно напрягал фантазию, живописуя нравы площади Пигаль.

– Да-а, – сказал однажды Лапорт, выслушав «воспоминание» об очередной оргии, – все-таки что ни говори, а настоящую культуру, утонченность можно найти только в Европе, у нас там ничего подобного...

– Дойдете, – утешил Болховитинов.

– Но когда? Послушай, в Париж нам надо непременно будет поехать вместе!

– Хорошо, я не против. Но учти, что сейчас ничего этого, скорее всего, там нет, я ведь тебе рассказывал о довоенных временах.

– Ну, что-нибудь да осталось же! Скажи, а это правда, что парижские «курочки» участвовали в Сопротивлении?

– Поголовно, а ты что думал? В Париже мы с тобой непременно побываем, – сказал Болховитинов, – но у меня сейчас другая проблема, более актуальная. Понимаешь, жена застряла еще с осени в Голландии – поехала к родным, а теперь никак оттуда не выбраться. Ты не мог бы как-нибудь посодействовать? – может, посадишь на машину, которая идет в ту сторону?

Лейтенант задумался, пощипывая усики.

– С этим довольно сложно, – сказал он, – у нас постоянно издаются приказы с запретами возить гражданских лиц на армейских средствах передвижения... тем более, там ведь граница! Но я подумаю, старина, я подумаю.

После этого он два дня в гостинице не появлялся и не давал о себе знать; Болховитинов решил уже, что канадец забыл о своем обещании подумать, и мысленно обозвал его треплом. Но оказалось, обозвал несправедливо.

Вечером, когда он у себя в комнате слушал радио (Берлин сообщил, что, по предварительной оценке, в Дрездене погибло около шестидесяти тысяч человек), Анна заглянула в дверь и сказала, что лейтенант сидит в баре и спрашивал про него.

– Помнишь, ты интересовался насчет поездки в Голландию, – сказал Лапорт, протягивая ему банку американского консервированного пива. – Тебе в один конец или туда и обратно?

– Зависит от того, смогу ли я найти там жену. Вдруг разминемся? Я поеду туда, а она тем временем вернется.

– Сейчас это маловероятно. Из Голландии – сюда? Не думаю, – Лапорт покачал головой. – Но дело вот в чем: ты знаешь такой город – Гок?

– Да, только по-немецки это Гох.

– Черт с ним. Его все равно больше нет, осталась куча мусора, но там монастырь, где сейчас собирают иностранцев для отправки в Голландию. Я проезжал сегодня, все узнал. Самый простой вариант – я тебя отвезу в этот самый Гок, и ты присоединишься к перемещенным...

– К кому?

– Так сейчас называют: «перемещенные лица», то есть все иностранцы, депортированные сюда нацистами. Их будут отсылать домой, но пока собирают в специальные лагеря – регистрация, учет и тому подобное. Насколько я понимаю, никаких документов там ни у кого не спрашивают, человек приходит и говорит, как его звать и из какой он страны, и его просто заносят в списки... Единственное, что проверяют – нет ли татуировки группы крови. Эсэс, понимаешь? Из Гока их по мере накопления перевозят в Голландию.

– Слушай, это было бы отлично! И ты можешь меня туда отвезти? Хотя Гох – это близко, пешком мог бы дотопать.

– Зачем пешком, завтра отвезу...

Утром Болховитинов распрощался с сестрами, пообещав непременно заглянуть на обратном пути вместе с Таней, если будет такая возможность.

– Так вы все-таки твердо решили остаться здесь? – спросил он.

– Ой, да куда ж нам теперь деваться!

В голосе Анны на этот раз не чувствовалось прежней уверенности, и Болховитинов чуть было не сказал, что, может быть, есть все-таки смысл еще подумать? – но что-то остановило его, и это было не только сомнение в своих способностях убеждать. Он подумал вдруг, что даже если бы ему удалось сейчас переубедить сестер, он не взял бы на себя такой ответственности. Бог с ними, раз уж решили оставаться – пусть остаются.

40

Потрясающе хорошо (фр.).

41

Старина (фр.).