Страница 12 из 16
Показательно, что в выступлениях Сталина никогда не было того пафоса осуждения врагов, который присущ многим ораторам 30-х годов. Более того, иногда он выражал сожаление о том, что такие-то и такие-то оказались в лагере противника. Это заметил Ю. Мухин в интересной, хотя и очень спорной работе «Убийство Сталина и Берия». Он цитирует любопытный отрывок из сталинского выступления на заседании Военного совета от 2 июня 1937 года. В нем вождь обещает простить всех тех, кто оступился. Не удержусь от частичного воспроизведения этого отрывка: «Я думаю, что среди наших людей, как по линии командной, так и по линии политической, есть еще такие товарищи, которые случайно задеты. Рассказали ему что-нибудь, хотели вовлечь, пугали. Шантажом брали. Хорошо внедрить такую практику, чтобы, если такие люди придут и сами расскажут обо всем, — простить их… Кой-кто есть из выжидающих, вот рассказать этим выжидающим, что дело проваливается. Таким людям нужно помочь с тем, чтобы их прощать… Простить надо, даем слово простить, честное слово даем».
Сталину претило воспевание репрессий, карательных методов, которое стало нормой для многих представителей политической и творческой элиты. По свидетельству адмирала И.С. Исакова, во время посещения Беломорско-Балтийского канала Сталин не хотел выступать, всячески отнекивался. Все-таки один раз он выступил, испортив настроение многим «энтузиастам». Сталин резко раскритиковал (за излишний пафос) предыдущие выступления, в которых воспевалась стройка и сопутствующая ей «перековка» заключенных.
В перестройку было принято противопоставлять жестокому Сталину «гуманиста» Ленина. Между тем «самый человечный человек» критиковал Сталина за излишнюю мягкотелость по отношению к врагам. Как-то во время одной из бесед с Молотовым Ф. Чуев спросил, кто был жестче — Ленин или Сталин? Молотов уверенно ответил: «Конечно, Ленин. Строгий был. В некоторых вещах строже Сталина. Почитайте его записки Дзержинскому. Он нередко прибегал к самым крайним мерам, когда это было необходимо. Тамбовское восстание приказал подавить, сжигать все. Я как раз был на обсуждении. Он никакую оппозицию терпеть не стал бы, если была такая возможность. Помню, как он упрекал Сталина в мягкотелости и либерализме: «Какая у нас диктатура? У нас же кисельная власть, а не диктатура».
Зато Ленин очень хвалил Троцкого с его методами расстрела каждого десятого в отступившей красноармейской части. Он всячески защищал Троцкого от обвинений в жестокости, утверждая, что Лев Давидович пытается превратить диктатуру пролетариата из «киселя» в «железо».
В свое время я очень сильно удивлялся тому, что наши либеральные и демократические обличители коммунизма основной огонь своей критики направляли и направляют именно против Сталина. Ленину, конечно, тоже достается, но не столь сильно. Главный демон — именно Сталин. Помнится, как в середине 90-х годов Г.А. Зюганов решил процитировать отрывок из сталинской речи на XIX съезде. Так гневу либеральных журналистов не было предела. Дескать, вот, наконец-то, Зюганов окончательно показал свое тоталитарное лицо. Но всякие культовые ритуалы коммунистов, связанные с Лениным, их не раздражали, скорее забавляли.
Как же так? Ведь именно Ленин был основателем «советской», большевистской системы. И он был гораздо жестче Сталина, при нем погибло намного больше людей. Почему же большая часть шишек достается Сталину? А все очень просто. Сталин выволок на своем хребте великую державу и сделал ее сверхдержавой. А либералам нужно, чтобы Россия стала всего лишь частью Запада, войдя туда на правах прилежного ученика. Вот они и не могут простить Сталину изменение траектории движения России в конце 20-х годов. Проживи Ленин чуть подольше или приди к власти какой-нибудь действительно «верный ленинец», страна бы просто не выдержала груз коммунистической утопии. Она бы сломалась, а «добрые» дяденьки с Запада подобрали осколки и склеили что-нибудь нужное себе. Вроде ночного горшка…
Плюрализм вождя
Репрессии часто выводят из «сталинской нетерпимости». В сознании очень многих прочно утвердился образ Сталина-деспота, требующего от всех и в первую очередь от своего политического окружения строжайшего единомыслия и беспрекословного подчинения. Надо сказать, что этот образ бесконечно далек от действительности. Безусловно, революционная эпоха, с присущими ей радикализмом и нигилизмом, сказалась на характере Сталина. В определенные моменты ему были присущи и нетерпимость, и грубость, и капризность. Но он никогда не препятствовал тем, кто отстаивал собственную точку зрения.
Сохранились свидетельства очевидцев, согласно которым Сталин вполне допускал дискуссии по самым разным вопросам. Вот что говорят люди, работавшие с вождем. И.А. Бенедиктов вспоминает: «Мы, хозяйственные руководители, знали твердо: за то, что возразили «самому», наказания не будет, разве лишь его мелкое недовольство, быстро забываемое, а если окажешься прав, то выше станет твой авторитет в его глазах. А вот если не скажешь правду, промолчишь ради личного спокойствия, а потом все это выяснится, тут уж доверие Сталина наверняка потеряешь, и безвозвратно».
Сталинский нарком вооружения Д. Ф. Устинов отмечает, что «при всей своей властности, суровости, я бы даже сказал, жесткости он живо откликался на проявление разумной инициативы, самостоятельности, ценил независимость суждений».
А Н. Байбаков писал о вожде следующее: «Заметив чье-нибудь дарование, присматривался к нему — каков сам человек, если трус — не годится, если дерзновенный — нужен… Я лично убедился во многих случаях, что, наоборот, Сталин уважал смелых и прямых людей, тех, кто мог говорить с ним обо всем, что лежит на душе, честно и прямо. Сталин таких людей слушал, верил им, как натура цельная и прямая».
Порой споры Сталина с лицами из своего окружения носили достаточно жесткий характер. Вот что вспоминает Жуков: «Участвуя много раз при обсуждении ряда вопросов у Сталина в присутствии его ближайшего окружения, я имел возможность видеть споры и препирательства, видеть упорство, проявляемое в некоторых вопросах, в особенности Молотовым; порой дело доходило до того, что Сталин повышал голос и даже выходил из себя, а Молотов, улыбаясь, вставал из-за стола и оставался при своей точке зрения». Хрущев великолепно дополняет Жукова, говоря о Молотове так: «Он производил на меня в те времена впечатление человека независимого, самостоятельно рассуждающего, имел свои суждения по тому или иному вопросу, высказывался и говорил Сталину все, что думает».
Может быть, Жуков и Хрущев имеют в виду чисто «технические» вопросы, не затрагивающие сферу «большой политики» (по таким вопросам разногласия неизбежны в любом случае)? Вопросы типа того, сколько подкинуть «на бедность» какому-нибудь заводу? Нет, дискуссии касались важнейших вещей. Так, в 1936 году Молотов серьезно и долго спорил со Сталиным по вопросу об основном принципе социализма, который предстояло закрепить в новой, третьей советской конституции. Вождь предлагал объявить таким принципом свое положение «от каждого — по способностям, каждому — по труду». Молотов же считал, что в условиях социализма, т. е. только первой фазы коммунизма, государство не может получать от человека по его способностям, это станет возможным лишь при переходе ко второй фазе, собственно коммунизму.
Указанное разногласие, безусловно, имело важнейший характер. Сталин, по сути, пытался внедрить ту мысль, согласно которой при социализме общество может достичь наивысшего уровня развития, и ему вовсе не обязательно уповать на коммунистическую утопию (ниже еще будет приведена аргументация в пользу того, что «вождь всех народов» не был ни марксистом, ни вообще коммунистом). Конечно, напрямую он этого не говорил, но создавал некий базис для будущих идеологических новаций. То была излюбленная сталинская «игра» — создавать некое компромиссное положение и использовать его как ступеньку для создания еще одного положения, более смелого, но все равно компромиссного. Постепенно продвигаясь вверх по этим ступенькам, вождь оставлял далеко внизу первоначальный посыл, делая его незаметным.