Киммерийское лето

— Я помню, помню. Но я хочу, чтобы и ты помнила, что тебе уже шестнадцать и что в таком возрасте люди должны отвечать за свои поступки А Андрею ты скажешь, что плохо себя вела и тебя наказали.

Большие темно-серые глаза дочери начали быстро наполняться слезами.

— Только, пожалуйста, без этого, — непреклонно сказала Елена Львовна.

Тут она действительно была непреклонна, хотя минуту назад испытывала раскаяние, не разрешив дочери полакомиться пирожным. Для того чтобы наложить на девочку еще одно, и гораздо более суровое, взыскание, были особые причины. Дружба Вероники с этим Андреем Болховитиновым нравилась Елене Львовне все меньше и меньше, и, хотя ничего серьезного, судя по всему, между ними не намечалось, лучше было заранее принять меры. Будучи матерью передовой и современной, она не собиралась протестовать против того, чтобы дочь бывала в обществе знакомых мальчиков. Но мальчики вообще — это одно, а один определенный, конкретный мальчик — это уже нечто совсем другое, И об этом «другом» Веронике думать пока рано. Слишком рано.

Она допила кофе, порылась в сумке, достала ключ, деньги, книжечку троллейбусных талонов, уложила все это в портмоне и протянула дочери.

— Бери и поезжай домой. Посмотри, есть ли хлеб, — если нет, сходишь в булочную. Да, и возьми еще молока и две бутылки кефира.

— Хорошо, — отозвалась Ника подчеркнуто покорным голосом. — Ничего больше не нужно?

— Ничего Если вспомню что-нибудь, куплю сама на обратном пути. И чтобы никуда не заходила, слышишь?

— Да, но в школу-то мне зайти придется, то есть не в школу уже, а просто повидать кого-нибудь…

— Для чего?

— Ну… узнать, что задали, и вообще! Понимаешь, по телефону это бесполезно, все равно перепутают, — убеждающе сказала Ника.

— Зайди, только ненадолго, и сразу домой.

— Хорошо, мама…

К школе Ника подъехала с таким расчетом, чтобы уже не нарваться ни на кого из преподавателей, но еще застать тех, кого ей нужно было увидеть. Издалека, через улицу, она оглядела школьный двор, вернее, ту его часть, что была доступна обозрению с противоположного тротуара. Впереди, слева от ворот, был разбит чахлый палисадничек, за ним — обнесенный металлической сеткой корт, в этот час уже пустые и тихие. Впрочем, Ника и не рассчитывала увидеть здесь своих приятелей. Компания их, если и оставалась поболтаться вместе после уроков, предпочитала делать это на пятачке у церкви Всех Скорбящих — хоть и рядом со школой, но все же не так на виду.

Происхождение этого пятачка было неизвестно. То ли место так и оставалось почему-то незастроенным, то ли стоявший тут дом сгорел во время войны от немецкой термитной бомбы, но сейчас здесь образовался крошечный тенистый скверик, ничем не огороженный со стороны тротуара и втиснутый между ротондой храма и торцевой стеной четырехэтажного дома по правую руку, со стороны школы.

«Банда» из девятого «А», в хорошую погоду иногда проводившая здесь час-другой, прежде чем разойтись по домам, удивляла Многих преподавателей своим составом. Классная руководительница Татьяна Викторовна попыталась однажды выяснить у своего сына, чем, собственно, привлекает его дружба с Ренатой Борташевич, одной из самых пустых и легкомысленных девочек в классе, или тем же Игорем Лукиным, чьей заветной мечтой было купить электрогитару и сшить себе красный сюртук с золотыми пуговицами (о чем он во всеуслышание объявил однажды на комсомольском собрании). Но выяснить ей ничего не удалось: Андрей, по обыкновению, отмалчивался, потом пожал своими в косую сажень плечами и пробасил нехотя, что в каждом человеке можно что-то найти, надо, мол, только уметь видеть. Возразить против этого было трудно, но понять подобную дружбу — еще труднее. Поражало преподавателей то, что в этой же компании оказались Петя Аронсон и Катя Саблина — чуть ли не самые способные пятерочники школы, уже участвовавшие в районных и городских математических олимпиадах.

Сейчас эта примерная пара сидела на скамейке плечо к плечу, читала какой-то затрепанный журнал, сблизив головы, и синхронно давилась смехом. Андрей Болховитинов рисовал, развернув на колене альбомчик, который постоянно таскал с собой, а Игорь рядом с ним копался во внутренностях маленького транзисторного приемничка.

— Привет, — сказала Ника, подходя. — Все живы?

— Если это можно назвать жизнью, — отозвался Игорь. — Ты чего это так рано?

— А, не говори. С утра сплошные неприятности…

— Это, старуха, у всех. У меня вот, видишь, транс накрылся.

Андрей рассеянно глянул на Нику, кивнул и снова занялся рисованием. Он то и дело, щурясь, посматривал на верхний ярус колокольни и чиркал в альбоме быстрыми угловатыми движениями, держа карандаш под прямым углом к бумаге. Осмотревшись, Ника увидела и Ренату — та, отойдя к церковной ограде, где было больше солнца, с озабоченным видом примеряла очки с огромными — в блюдечко — круглыми сиренево-голубыми стеклами.

— Ренка, с ума сойти! — ахнула Ника. — Где достала? Ну-ка, покажи…

Она завладела очками, и мир сразу сделался каким-то подводным. Вернувшись к скамейке, где сидели мальчишки, она отвела волосы от щеки и слегка подбоченилась, выставив колено и едва касаясь земли острым носком туфельки.

— Что скажете? Андрей, окинь взглядом артиста, идут мне такие?

— Сила, — одобрил Игорь. — Еще тот кадр: их нравы, или мисс Большая Ордынка.

— Нет, сними, — сказал Андрей, на этот раз оглядев Нику более внимательно. — Очки тебе ничего, только лучше узкие, а это вообще маразм — жабьи глаза какие-то.

— Фэ, — сказала Ника, послушно снимая очки. — Удивительно ты умеешь все опошлить. «Жабьи глаза!» Возьми, Ренка, меня не оценили.

Она присела рядом с Андреем и заглянула в альбом.

— Что это ты рисуешь, колокольню? Она тебе кажется красивой?

— А тебе?

Ника до сих пор как-то не задумывалась над вопросом, красива или некрасива круглая трехъярусная колокольня храма Всех Скорбящих; сейчас она пренебрежительно пожала плечами и заявила, что в Москве есть церкви куда лучше.

— Например? — поинтересовался Андрей.

— Да хотя бы та в Зарядье — как ее, «на Кулишках»? Ну, где Дмитрий Донской был…

— Подходящее сравнение — всего пятьсот лет разницы. Таких эрудитов, как ты, можно показывать на вэ-дэ-эн-ха. А все-таки, чем тебе эта не угодила?

— Пропорции не те, — подумав, сказала Ника.

— А-а, ну ясно, — Андрей понимающе покивал. — Где уж было бедняге Баженову разобраться в пропорциях.

— Это разве Баженов строил?

— Представь себе. Так где ты пропадала все утро?

— Ой, я потом расскажу… Физик про меня не спрашивал?

— Спрашивал.

— А географичка?

— Не знаю, я сидел отключившись.

— А что?

— Да так, — Андрей захлопнул альбом и сунул его в портфель. — На предыдущем уроке схлопотал двойку от собственной родительницы и почему-то расстроился.

— Брось, старик, — сказал Игорь, — если еще из-за двоек расстраиваться…

— Нет, двойка по литературе — это действительно неприятно, — возразила Ника. — Да еще перед самым концом года!

— Он-то сегодня действительно ни фига не знал, — вмешалась Рената, — а вот мне на прошлой неделе влепили совершенно зря, я отвечала минимум на трояк. У математички, видите ли, было плохое настроение — может, они утром с мужем ругались. Так знаешь, до чего обидно, я обревелась, как крокодил! — Она снова нацепила голубые очки и стала разглядывать себя в зеркальце. — Ник, завтра мне обещали принести ресницы — те самые, помнишь, длинные такие. Примерим, я тебе тоже постараюсь достать…

— Не надо мне ничего, — Ника вздохнула. — Я сегодня портфель утопила, какие уж теперь ресницы.

Рената сделала большие глаза.

— Офонареть, — прошептала она испуганно. — Как это — утопила? Где?

— Не все ли равно где! На Кадашевской набережной, у Лаврушинского. Что за дурацкие расспросы — где, как? Очень просто как — взяла и бросила в воду, он и утонул.

— Ну, ты даешь, — восхитился Игорь. — Что это на тебя, горемычную, накатило?