Последний бебрик

Теперь Май был предназначен смерти. Он сам приговорил себя. Знаки бесовской азбуки воспламенели перед его взором и соединились в заветное слово «вечность». За это слово Маю обещаны были деньги, квартира соседки, а в придачу — смертная тьма. Чего мог ожидать человек, для которого Бог был Черным квадратом?!

Май почувствовал, что стоит на самом краю жизни — и страх вышел из него: чему быть, того не миновать.

— Э-эх, Тит, Тит! Хана вам без Ханны? — спросил он, встав с колен. — Бизнес провалится, да?

— A-ну, ребятишки, наподдайте ему, чтоб он всю смерть дочиста выколотил! — крикнул Тит. — Чтоб красавица наша живее всех живых стала!

Рахим ткнул Мая ножкой стула в грудь, а бородач начал разжимать его правый кулак, сопя и матерясь. Май не сдавался долго, но пришлось. Рахим вложил ему в руку орудие для выколачивания смерти и развернул лицом к Ханне.

— Бей! — властно тренькнул Тит. — Бей, мурло!

Дыра вдруг раскрылась, как пасть, и чавкающе засмеялась — зловредным, победительным смехом. В великом отвращении Май отшвырнул ножку стула и громко позвал:

— Тит, а Тит!

— Чего? — тренькнул Тит.

— Иди молотить.

— Ты совсем, что ли, того?

— Ответ неверный, — укорил Май. — Надо отвечать так: у меня живот болит.

— Ты, падла, будешь смерть выколачивать или нет?! — заверещал Тит, топая ногами; лицо его потемнело от бешенства.

— Роль вы мне уготовили — не по чину, — тихо засмеялся Май. — Виданное ли дело, чтобы человек из демоницы смерть выколачивал! Это — дело ангела грозного. Богу — Богово, кесарю — кесарево!

В секунду общей растерянности Май наклонился, поднял валявшуюся под столом бандуру и хватил Тита по голове изо всех сил.

— Стой! Руки вверх!! — взвизгнул Рахим.

Но Май был непреклонен. Он бил Тита бандурой куда придется и выкрикивал:

— Вот тебе, бебрик! Вот тебе, Кадм! Вот тебе, тридцать тысяч! Вот тебе, сувениры из покойников!.. Получай!.. Богу — Богово! Кесарю — кесарево!

Безумный бунт Мая был немедленно подавлен. Рахим с подручным бросились оттаскивать его от вопящего Тита. В драке они сорвали штору с окна, расколотили напольную вазу, сломали второй стул бидермайер. Наконец, Мая скрутили, заломив руки за спину, и Рахим уже занес кулак над его бедной головой. Но дыра неожиданно застонала — гадко, угрожающе, пророчески:

— Ы-ы-ы-ы-а-а-а-а-а!..

Ужасный, дрогливый звук смутил людей — пресек карательные действия. Все затихли, обратившись взорами к мертвой ведьме: что означал ее вой? Что хотела сказать она?! В продолжение воя — за секунды — природа за окном странно и страшно переменилась. Угольно-черная молния вспорола лазоревое небо, и на город напал сокрушительный ветер. Деревья затрепетали, с шумом вспенилась листва; железный лист, кувыркаясь, пролетел мимо лоджии, за ним порхнули простыни, картонные коробки, палки… Буря! Невиданная буря — при полном блеске утра!

Черная молния вновь перечеркнула небо, и дверь балкона открылась с треском. Ветер зашвырнул в комнату ворох листьев, бумажного мусора и… несчастную ворону. Она заметалась от стены к стене, слепо задевая крыльями головы людей. «Ы-ы-ы-ы-а-а-а-а!!» — выла дыра. Тит Глодов в панике побежал вон; за ним сдуло в прихожую и охранников. Все трое свалились под вешалкой, откуда попадали на них ветхие старушкины шляпки. Мая сбило с ног в комнате и вдавило в стену, под картиной в зеркальной раме, полусорванной с гвоздя и опасно покосившейся. На колени к нему рухнула, сверкнув опереньем, полуживая ворона. Май прижал ее к груди и — сквозь запорошенные пылью ресницы — взглянул на Ханну. Стол под нею мелко трясся, как в лихорадке; скатерть вздувалась и билась. Но мертвую ведьму ветер не трогал — не шевелил ни пряди на голове, ни складки на платье. Лицо ее было отрешенное, покойное, а дыра в груди все выла и выла: «Ы-ы-ы-а-а-а!!.»

Тит жалобно прокричал из прихожей: «Да что же это, а?! Кто-нибудь, помогите!» На крик откликнулись три мобильных телефона — Тита и охранников: прозвякали еле слышно сквозь рев бури и разом смолкли. В третий раз черная молния резанула по небу. Рев пропал. Ветер укротился. Стол под ведьмой перестал трястись. Тихий скрежет послышался в прихожей, и все обернулись к входной двери. Замки ее начали сами собою отмыкаться — один, второй, третий; наконец, упала и цепочка. Дверь плавно открылась. Вошел человек в черном длинном пальто. Дверь за ним послушно захлопнулась. «Это кто?» — слабо тренькнул измученный Тит. «Конь в пальто», — тупо пошутил Рахим, выказывая трагическое отсутствие у себя интуиции.

Незнакомец в черном молча прошел мимо людей твердой, но словно невещественной походкой и встал на пороге разоренной комнаты. Сквозь клубившуюся пыль просияли Маю знакомые золотые волосы.

— Анаэль… — слабо проронил Май и почему-то вжался в стену, притиснув к себе ворону.

Анаэль, не двигаясь, смотрел на ведьму. Его ясный яркий взгляд был полон безжалостного укора. Дыра прекратила вой — с хлюпаньем и хрипом всосала воздух и липко сомкнулась. Мир за окном — деревья, дома, детскую площадку — заволокло неземным золотым дымом. Люди одновременно лишились дара речи и движения. Им оставалось лишь смотреть и видеть, слушать и слышать.

В кромешном беззвучии Анаэль легко, по-детски, вздохнул, и стол с мертвой Ханной дрогнул, оторвался от пола, начал плавно — как на воде — поворачиваться вокруг своей оси. Темное сверкание исходило от тела ведьмы. Предчувствия Мая становились все горше. На двенадцатом круге жуткий, устремленный в потолок взгляд Ханны вдруг — с мучительным усилием — изменил направление и уперся в Анаэля. Костяные пальцы впились в края стола так, что он затрещал; тело покорчило судорогой, и ведьма, напрягшись, резко села. Стол повис в воздухе. Помраченное лицо Ханны было искажено болью и ненавистью. Рана ее разлепилась, начала изрыгать страшные, непроизносимые человеческим языком, бесовские проклятия. Анаэль лишь улыбался — беспечально, ровно, холодно, отчего ведьма неистовствовала все больше. Верно, она проклинала не только извечного своего врага, но и себя — за то, что глупо просчиталась, впустив смерть в тело, и потому не могла теперь сразиться с Анаэлем на равных.

Май начал задыхаться от непереносимого смрада бесовских проклятий, но Анаэль вздохнул вновь — и вокруг стола, в воздухе, вспыхнуло кольцо огня, высотою с цветок лилии. Это был огонь геенский, пожирающий всякий смрад. От безысходности Ханна зарычала — она не могла вырваться за пределы огненного кольца, но сдаваться не желала. Для этого ей надо было избавиться от смерти, мучившей, лишавшей сил. Ведьма замолкла, напружинилась, затем тяжко, будто продираясь сквозь воздух, взмыла вверх и обрушилась на пол изо всех сил — попыталась выколотить смерть. Дыра, всхлипнув, ужасающе распя-лилась. Из нее выстрелило высоко вверх длинное, блестящее змеиное жало и с влажным хлестким звуком скользнуло назад, спряталось.

Вновь ведьма взмыла вверх и грянулась вниз. Вновь из дыры вырвалось склизкое жало смерти и спряталось от геенского огня, горевшего весело, бестрепетно. Ведьма взмывала и падала, взмывала и падала… Тщетно! С каждой попыткой несравненная красота ее оборачивалась великим, бесстыдным уродством. Лицо съежилось, покрылось пегой свалявшейся шерстью; бессмысленно выпучились, налились черной кровью глаза; вывернулись, расплющились, лопнули губы; руки, вытянувшись до колен, превратились в сморщенные корявые лапы; кривые шипы вылезли из позвоночника, прорвав платье. Только алмазный полумесяц, застрявший в шерсти за острым звериным ухом, напоминал о небывалой красавице Ханне.

Но вот силы ведьмы исчерпались. Она — с невыносимым, мучительным воем — вложила лапу в дыру на груди и стала ворочать там, пытаясь ухватить смертельное жало. Оно выскальзывало, билось в теле, терзая его пуще прежнего. Пол под ведьмой погорбился, лопнул, и из трещин вырвались острые камни, потек песок… Внутри огненного кольца возник клочок безотрадной пустыни с невысокой грудой камней. Май понял сердцем: это и есть Вечность. Все сущее превратится в этот песок, и все родится из него снова.