Евангелие от обезьяны

Надо сказать, от этого разговора яснее не становится ни на улице, ни у меня в голове. Вместо того чтобы помочь раскатать весь этот странный клубок абсурдных хитросплетений, бородач запутывает нити еще сильнее. Получается, все это нужно было Вере только ради того, чтобы я прочел одну из сотен новелл, написанных безумцем, не отличающим сна от реальности? Что ради этого она вызванивала у меня за спиной подлеца Порокова (кстати, откуда у нее его телефон? они виделись только раз – несколько лет назад на корпоративе!)? Что подкладывала под меня Лину – блин, да это не привидится ни под какими грибами, девчонку под мужа подкладывает жена! – и так легко благословляла меня на поиски Азимовича?

Заметьте: Азимовича, а вовсе никакого не Бара. Но при этом согласно ее расчетам я должен был попасть почему-то именно к Бару, а там прочесть именно то, что прочел. Зачем??? Дабы узнать, что религия чудотворца Азимута на самом деле – продукт мозговой деятельности горстки лоботомированных обезьян?? Не хочу никого обидеть, но сие есть весьма шаткое подспорье в поиске чуда.

Нет, в этом отсутствует всякая логика. Моя жена не выжила из ума и не страдает усыханием мозга, как страдал им несчастный Рефкат Шайхутдинов. Хрена лысого. Кто угодно, только не Вера! Наоборот: Вера – та девушка, которая всегда очень четко ставила цели и столь же четко шла к их выполнению, шаг за шагом хоть по воде, хоть по трупам. С ясной головой и хищной уверенностью молодой кобры.

И эта кобра хотела, чтобы я нашел Азимута с помощью «Евангелия от Обезьяны» – вот зачем она все это придумала. Она ведь не прорицательница Ванга и не участница телешоу «Битва экстрасенсов». Она не могла предвидеть, что я встречусь с резиновой пулей Эраста раньше, чем доберусь сюда. Откуда ей было знать, что я найду Азимута и без помощи всяких полоумных евангелистов с дырой в голове.

Вопрос лишь в том, какой именно из миллиона байтов горячечного бреда должен был задать мне правильное, с точки зрения Веры, направление поиска. И почему.

Конечно, самым простым решением было бы сейчас набрать ее номер и спросить в лоб. Но вы не знаете Веронику Аристарховну. Если она что-нибудь скрыла от вас, черта с два вы выведете ее на чистую воду, приперев к стенке. Она будет отмазываться, агрессивно отбрыкиваться, спрыгивать с темы, изворачиваться, нападать первой и отрицать очевидное, но ни в чем никогда не признается. Я же говорю – кобра. За это ее все и любили. Не только Бар. Я тоже любил.

Кстати, никогда не слышал от нее, что они с Баром были в отношениях. Интересно, эта часть повествования – «соответствует действительности»? Что-то подсказывает мне, что да.

Вдруг я осознаю главное: получается, что Бар уже много лет не втыкал в голову разъем. До вчерашнего вечера. Или он был не вчерашним? Неважно; а важно то, что «Евангелие от Обезьяны» не могло быть обычной рукописью уже потому, что написано – впервые за очень долгое время – под разъемом.

Тем самым, который так безжалостно сжег бедняге мозги. Поджарил его, как курицу. С печеной корочкой.

– Скажите, Марат, – пытаюсь снова нащупать нить, – а Вера имела привычку читать его рукописи?

– Сначала да. Она как-то сказала мне, что Бар кажется ей человеком, который наполовину протиснулся в дверь к Богу. Понимаете? И поэтому среди его вещей могут быть ответы, которых здесьне найти. Я не стал спрашивать, какие именно ответы, тут вам виднее.

– Нашла?

– Нет. Со временем она стала все реже читать рукописи. А в последние месяцы и вовсе не обращала на них внимания. Думаю, ее больше интересовало другое. Более, скажем так, материальное. И я не виню Веронику, я ее понимаю.

Я ни черта не понял из его последних фраз, но снова решил отложить это на потом.

– А вы часом не знаете, когда она прочла последнюю рукопись?

– Точно помню, что она читала что-то позавчера. Утром. Эту или нет, не знаю. А внимание обратил потому, что, как я и говорил, в последнее время Вероника игнорировала тексты Бара, а тут вдруг снова прочла. Меня это удивило, вот я и запомнил.

– Вы уверены? Именно позавчера?

Марат как-то убийственно вздохнул и словно бы сдулся, диссонируя с собственной внешностью. А я вдруг с удивлением отметил в подкорке, что уже давно, незаметно для самого себя, перестал воспринимать его как мясника-бармалея. Невероятно, но факт: я смотрю на бородатого мусульманина как на убитого горем парня, который слушает «Мизирлоу» и штудирует дискографию Лу Рида в часы, когда нормальные люди должны жрать, спать и трахаться.

– Ошибка исключена, потому что у того дня была еще одна, особая примета, – чуть ли не по слогам проговорил этот парень.

Я даже не стал уточнять, какая именно. Знал, что он сам расскажет. Желание кому-нибудь выговориться теперь было написано на его лысом лбу-лабиринте столь же четкими буквами, сколь и акриловая надпись «Деловая Жылка» у меня на груди. Он колебался секунд пятнадцать, не больше.

– Бара впервые за последние несколько лет не оказалось дома. Ваша жена открыла дверь своим ключом и была сильно напугана. Позвонила мне, сказала: мол, Рефката нигде нет и следов никаких, только компьютер включен и на экране новый текст, и этот текст ее взволновал даже больше, чем исчезновение самого Бара... Не знаю, какую именно рукопись она видела. Но он никогда не писал коротких рассказов, так что вряд ли за три дня он мог закончить один текст и написать полностью новый. То есть… то есть даже за два, наверное, – поправляется он, делая неопределенный жест, как если бы отгонял комара от носа; я понимаю, так он намекает на запах, который датирует прошлыми сутками.

– А вы, Марат?

– Что – я?

– А вы испугались?

– Нет.

– Почему?

Он на мгновение задумывается, зависает в пространстве китайским компьютером. Потом снова машет рукой и сдувается еще на пару атмосфер.

– Потому что накануне я сам принес ему шнур. И… и еще пистолет.

Я хотел было продолжить расспросы, но слова встали костью в горле. Все читалось у него в глазах, вся история. Сказка о дружбе, которой сейчас не встретишь. О том, как служили два товарища, ага, в должности юных и глупых рыцарей духа, авангардистов очередного безуспешного похода младой поросли к духовным вершинам человечества. Как слушали серф, шатались по Москве, искали приключений на задницу и кайфовали от жизни. Как росли и мужали, воевали и старели – но дружбу умудрились не расплескать, не выстудить. И как один потом сошел с ума, а другой носил ему интеллектуальные передачки. Годами. Наблюдая в режиме реалити-шоу, как братишка, ближайшая душа на свете, разучивается сначала общаться на высоколобые темы, потом отвечать на сложные вопросы, а вслед за тем и вовсе разговаривать.

О том, как этот бородатый парень слушал диагнозы докторов и глядел в глаза товарища-деграданта – а в них читал то, что Бар не доверял даже компьютеру. Как старался не замечать немую просьбу, но не замечать немой просьбы не получалось, потому что немые просьбы – они самые оглушительные. И о том, как, наконец, он решился.

– Эта пушка и этот шнур, – говорит Марат, хоть я его ни о чем и не спрашиваю, – они были как красная и синяя таблетки. Помните, у Вачовски… Неважно. Разъем мог дать ему мизерный, призрачный шанс: а вдруг, вопреки всему, что говорят врачи, процесс деградации от него не ускорится, а наоброт, какой-то контакт перемкнет обратно и начнется заживление. Я не врач, я просто… Ну, знаете, понадеялся на чудо, оставил для него лазейку. А пистолет… Пистолет можно было использовать в остальных девяноста девяти процентах вероятных исходов.

Говоря, он снова смотрит не на меня, он смотрит куда-то в стену. Наверное, видит на ней ту же точку-каплю, что перед его приходом видел я. Гитара на его шее забавно подергивается в такт вибрации голосовых связок. Кажется, чья-то невидимая рука берет на ней аккорды.

– Так что когда он пропал… Я думал, он вышел, чтобы закончить все в каком-нибудь памятном месте. У «Хищника», например. Или у того флэта в Домодедово, где они писали манифест. Это было бы так в его стиле, так узнаваемо, он ведь… жил только прошлым. У меня и в мыслях не было, что он может принести вред кому бы то ни было, кроме себя. Кто угодно, только не Бар. За всю жизнь он не убил и комара. Прошел всю войну и даже там ни разу не стрелял в человека… служил в гуманитарных частях, ну, вы помните – которые развозили продукты и одежду мирным жителям… В него стреляли, а он – не стрелял… А тут все эти… все события.