Евангелие от обезьяны

– Что пишут, Олежка? – спрашивают его.

– Дома все как обычно, – докладывает Олежка, подняв от айфона подслеповатые глаза и щурясь на нас поверх сползших на кончик носа очков. – На улице Строителей какой-то псих до смерти забил во дворе старика, а потом зашел в офтальмологическую клинику и положил из пушки двух охранников. Генсеку сделали очередную пластическую операцию. Оппозиционеру Гумбольдту снова шьют уголовку по два-восемь-два. Капиталы продолжают утекать из…

– Чур тебя! – стучу по столу. – Ребята просто хотели узнать, что дома с погодой.

– Что с погодой? Все как и должно быть в нашей Сахаре. Сорок четыре, говорит Яндекс. Пекло, – причмокивает Гладкий и, потеряв к нам интерес, утыкается обратно в айфон. Не забыв, впрочем, налить себе еще на два пальца из Митиного комплимента.

К ресторану подъезжает последний из «Ягуаров». Через панорамное стекло я наблюдаю, как Серега Жорин, ведущий радиопрограммы с незамысловатым названием «Тест-драйв», просит напарника погазовать и записывает звук, поднеся к глушителю обернутый в поролон микрофон. Затем, благоухая парами солярки (он тестировал дизельную версию, удлиненная база, три литра, двести семьдесят пять лошадей), входит в ресторан и плюхается на свободное место рядом со мной.

– Ну ты вчера отжег, дорогой, – хлопает он меня по плечу, и в голосе его мне слышится чуть ли не восторг. А привести в восторг сорокалетнего пьяницу, уже слегка подуставшего от жизни и равнодушного ко всему, кроме денег и крепких напитков, не так уж просто. Беда в том, что я, разумеется, не помню, что со мной было.

– Я не помню, что со мной было, – констатирую, наливая бурбон в его фужер. Фужер предназначен для вина, но и черт бы с ним.

– Да ладно!

В следующие несколько минут я узнаю, что вчера вечером за официальным ужином с топ-менеджерами «Ягуара Ленд Ровера» вместо поддержания разговоров о тенденциях авторынка и отложенном спросе я рассказывал, что у Эксла Роуза маленький член, а когда меня спросили, откуда мне это известно, ответил, что от одной гамбургской проститутки. Потом заставил главного ягуаровского дизайнера Пола Хёрли выучить наизусть припев песни трех мушкетеров, записав слова на салфетке латиницей, и, мало того, научил имитировать голос совершенно незнакомого ему Боярского. Потом упал на стол, разбив сразу три стакана и опрокинув тарелку с hors d’oeuvre. Потом – уже после ресторана – залез в багажник «Яги», объяснив немцу-водиле, что мне нужно выяснить его вместимость, и отказывался вылезать, пока не был извлечен оттуда насильно несколькими дюжими молодцами, включая кого-то из топов. Потом, по прибытию в отель, в очередной раз порывался побить Александра Выхухолева, одного из авторитетнейших автожурналистов страны, – но тот от меня убежал. И, наконец, под занавес, уже в полуобморочном состоянии, пытался затащить в номер Джанин, официальное лицо делегации производителя.

При упоминании о последней Джек Дэниелс меняет направление внутри моей измученной глотки, как давеча «Ягуар» посреди двухполосной дороги, и едва не выплескивается наружу. Лицо Джанин хоть и официальное, но неприятное до колик, мужиковатое и вогнутое внутрь; о теле же лучше и вовсе не вспоминать. К тому же, она старше меня лет на пять. А я далеко не юн, вообще-то.

– Только не говори, что я преуспел, – прошу дрогнувшим голосом.

– Не бойся, брат. Ты был в такое говно, что не преуспел бы, даже если бы обнаружил у себя в постели голую Меган Фокс, а на ужин вместо фуа гра сожрал бы виагру. – Жорину явно по душе последний каламбур, и он смеется, поглаживая обтянутое кардиганом брюшко. Больше никто не смеется.

В принципе во всем перечисленном ничего экстраординарного нет. Это понимают все, кто хоть раз оказывался в заграничном пресс-туре в обществе сильно пьющих рыцарей пера. Не то чтобы такое считалось у нас нормой, но и тухлыми помидорами тебя никто за это не закидает. Даже корпоративные зануды из официальной делегации производителя тебя поймут. Их маринуют здесь месяцами. Вдали от родственников, детей и любовниц они плотно общаются с пишущей братией, постепенно дичая и оскотиниваясь не меньше нашего. Да, они пытаются держать марку и нажираются не в ресторане у всех на виду, а в отеле вдвоем – втроем, а то и соло; но от этого лица их с утра помяты не меньше. Уж я-то могу отличить абстинентный синдром от следов обычной бессонницы.

Временами случается, конечно, и нечто из ряда вон выходящее. Какой бы зыбкой и условной ни была грань, за которой кончается терпимость кротких европейских менеджеров, перейти можно и ее. Так случилось, к примеру, с Виталиком Пухейским из «Автоклаксона», который как-то раз заблевал замшевое сиденье раритетного «Мазерати-Мистраль» ценой в полмиллиона евро, предоставленного производителем журналистам, чтобы те лучше прочувствовали исторический дух бренда. И вот это уже было неприятно. Во всяком случае, с тех пор ни в одном пресс-туре Виталик замечен не был. А дух бренда потом очень долго выветривали из салона, я думаю.

– Но это еще не все, – заговорщицки ухмыляется Жорин, меж делом наливая себя очередную дозу душистого бурбона. – Ты еще во время застолья переходил на русский и высказывал все, что о них думаешь.

– Вот как? И что же плохого я о них думал?

– Ты говорил, что они ссаные педики, лживые, косноязычные и закомплексованные. Что они никогда не выскажут тебе в лицо их истинного отношения к чему бы то ни было. И что Пол Хёрли ради сохранения дружественных отношений с прессой и в угоду деловой этике будет сидеть здесь хоть до утра, если ты решишь разучить с ним не только припев, но и всю песню мушкетеров целиком. Будет сидеть, улыбаться и делать вид, что ты – не обычный пьяный мудак, а человек другой культуры, к которой нужно относиться толерантно. И еще ты сказал, что если попросишь Пола Хёрли дать в задницу, он это сделает, потому что ему нужно, чтобы ты написал положительный отзыв про «Ягу» и неважно, какими путями он этого добьется.

Я не могу понять, что забавного находит в этом Жорин. Мне доподлинно известно, что за свою сорокалетнюю жизнь он не только многократно слышал классический делириум в доску пьяного человека, но и сам нес его великое множество раз. Поэтому я удивляюсь совершенно искренне:

– Ну и что же в этом такого?

– А то, – отвечает Жорин, впиваясь резцами в камнеподобную булочку размером с крупный орех (подозреваю, именно такие на самом деле называются французскими, а вовсе не те, которые продаются под этим именем в CCCР), – а то, что прямо напротив Пола Хёрли сидел другой их топ, Питер Сала. До эмиграции его звали Петрик, он закончил школу в социалистической Польше и потом пять лет учился в МГУ. По-русски он до сих пор говорит почти без акцента.

Серега хороший парень, но несколько пугливый и нерешительный. Из серии «кабычегоневышло». Для таких это и впрямь залет: заявить топ-менеджерам компании, пригласившей тебя на халяву на столь пафосное мероприятие, что они суть ничтожества – пусть даже искренне считая, что тебя не понимают. Если уж совсем начистоту, то я и сам на мгновение поддаюсь панике – но лишь на мгновение; спустя секунду меня отпускает. Им плевать, что я сказал. Вот если бы я написал, что «Икс Джей» – плохая машина, тогда они бы не простили. А так – никто не доставит мне неприятностей, во всяком случае, пока я не наблюю на сиденье какого-нибудь предсерийного лимо или эксклюзивного спорткара. Чувство собственного достоинства в нашем деловитом мире уже давно подменено чувством достоинства той или иной купюры. Негативный отзыв в моем издании, отврати он хотя бы десять человек от покупки волшебного представительского седана, – минус миллион долларов в строку «Доходы компании», и Петрик Сала прекрасно это понимает. В противном случае он был бы не топ-менеджером компании «Ягуар Ленд Ровер», а гастарбайтером на лондонской стройке, грызущимся за лишние полтора фунта в час с неграми, литовцами и наркобарыгами из Косово.

– Надеюсь, ему было приятно слушать гадости про своих коллег, – вот единственное, что я могу резюмировать по этому поводу.