Дубровицы

Верхний ярус церковного столпа

Украшения переходного яруса

Рельефная композиции «Распятие» в интерьере Знаменской церкви

Двухъярусные хоры в интерьере Знаменского храма

Река Пахра в окрестностях Дубровиц

«При доме его сиятельства все состояло благополучно…»

«В пятом часу прибыли сюда. Это не дом, а дворец, перед коим соединяются Пахра и Десна; церковь а готическом вкусе с прекрасными, высеченными снаружи на камне украшениями; вся она из белого камня. Было уже поздно, осмотреть не мог я всего хорошенько; но все мне кажется, что место скучно, уединенно. Из балкона главного глаза притупляются в лес, со двора то же самое; саду нет, кажется, или запущен,- записал 15 октября 1826 года А. Я- Булгаков, назначенный в комиссию по приему вещей взятого под опеку графа М.. А. Дмитриева-Мамонова.- Поместились мы внизу, где чистые комнаты, но невеликолепные, как я ожидал. Мы ужинали в той комнате, которая Толстым обращена была в караульню, и графиня спать будет там, где заключен был несчастный ее брат. Перебирала она одну только шкатулку, где нашла прекрасные портреты императрицы Екатерины, отца своего и дяди… От безделья играли мы в экартэ, в биллиард, читали старые номера покойной «Северной почты», поужинали…»

Редчайший, быть может, уникальный случай: благодаря склонности Александра Яковлевича Булгакова писать брату Константину обо всем, что с ним происходило, мы имеем одно из самых подробных описаний богатой дворянской усадьбы.

Переночевав в Дубровицах, Булгаков поутру отправился обозревать дворец:

«Признаюсь, что не нашел тех славностей или богатства, коих ожидал; видно, потаскали многое, однако ж довольно еще осталось. Не понимаю, куда делись фаворита бумаги, которые должны быть очень любопытны. Негри рассказал мне на месте подробно, как брали графа, как он защищался ручками изломанных им стульев. Дом огромный, но граф занимал всегда одну только конурку, обвешанную материями, картинами и закиданную откуренными сигарами. На окошке множество склянок с эссенциями, порошками, мазями; видно, что сам себя лечил, приехав из Парижа во французской. Большая зала с одной стороны заключает библиотеку, весьма отборную и эстампы; но ежели останется это все еще год тут, то все испортится, ибо книги уже плесневеют от сырости. С другой стороны в такой же зале минералогический и медальный кабинеты. Почти во всех комнатах портреты императрицы Екатерины в разных видах, и силуэт ее с надписью руки графа Александра Матвеевича: снят силуэт с императрицы мною в таком году и число. Есть целый шкаф с книгами и эстампами соромскими. Подобной коллекции, верно, ни у кого нет…»

«Картин совсем мало в этом доме, вообще странная смесь всего, что хочешь… Графиня зовет разбирать эстампы, а это моя страсть, как ты знаешь. Не найдутся ли бумаги в кладовой, которую ужо, после чаю, отопрут. Мне очень бы хотелось бумаги прибрать, многие из них должны быть любопытные. Есть здесь также примечательная коллекция портретов всех знаменитых людей последнего века, большая часть французов, и бюстов славных людей России.

В кладовой нашли мы большой сундук, в нем шкатулку с разными драгоценностями: часы, подаренные императором Иосифом графу Александру Матвеевичу; с одной стороны часы окружены крупными бриллиантами, а с другой портрет императора; пребогатая цепочка была молодым графом продана. Множество табакерок и перстней, осыпанных бриллиантами, большая часть с портретами, рисованными, гравированными, императрицы Екатерины и, вероятно, все ею жалованные. Множество антиков, камеев, инталиев и прочего».

Заглядывая во все уголки дубровицкого дома, Булгаков наткнулся в библиотеке на рукописи Матвея Александровича. Всю ночь он провел в их чтении. В записках М. А. Дмитриева-Мамонова давались характеристики многим деятелям XVIII века – Потемкину, Румянцеву, Орловым, Разумовским… Другая тетрадь заключала в себе суждения о Екатерине II и ее реформах, третья – разбор философских сочинений Вольтера и Руссо. Еще одна тетрадь была только начата – «Размышления о Наполеоне».

От любопытного чиновника не укрылись и более злободневные записки графа. «Тебе могу сказать.,- писал Булгаков брату,- что я нашел также сочиненный им статут, по крайней мере им написанный и перема1 ранный, так называемого им Общества Рыцарей Смерти, из коих, по-видимому, хотел он составить себе тамплиеров; обряд, клятва, прием, обязанности те же, как у всех тайных обществ: некоторые листы, кои видно поважнее, им вырваны. Мы положили с графинею их сжечь и тем этому положить конец».

Матвей Александрович о судьбе своих рукописей так никогда и не узнал.

Обладая отменным здоровьем, граф пережил многих опекунов, хозяйничавших в Дубровипах от его имени. Сначала Матвея Александровича держали в Москве в купленном у Дурасова большом доме с колонным портиком на Покровском бульваре (дом № 11). Там прожил он не более трех лет. Новый опекун, князь Д. М. Цицианов (последнее громкое имя из числа опекунов), решил переменить квартиру Дмитриева-Мамонова. Он нашел, что помещение на бульваре неудобно, поскольку рядом находились Покровские казармы (дом № 3), «от чего барабанный бой и военная музыка приводили больного в восторженное состояние».

«Цнцианов его тешит,- ехидно замечал Булгаков,- теперь покупает дом графа Головкина. Давно ль купили ему дом Дурасова? Мамонов чертит, какие делать прибавления… На что ему одному, сумасшедшему, дворец в 25 или 30 тысяч?»

Цнцианов нанял для Дмитриева-Мамонова большой дом у Колымажного двора (за нынешним Музеем изобразительных искусств имени А. С. Пушкина). Управителем этого дома был П. Г. Кичеев, оставивший свои воспоминания о графе.

«От приставленного к нему офицера господина Люневнча,- свидетельствовал бывший управитель,- я слышал, что граф занимался чтением и что-то писал; я видел некоторые прочтенные им книги с собственноручными его заметками, и оне не показывали отсутствия ума, но видно было раздражение…»

Граф прожил в доме полтора года уединенно: видел только Цицианова и Негри, часами играл с ними на бильярде. Летом граф выходил в сад и, по словам садовника, «разбирался в посадках».

В отличие от А. Я. Булгакова, убежденного в помешательстве Дмитриева-Мамонова, опекун Цицианов успел составить иное мнение. Регулярно продолжал справляться о здоровье графа «Сашка»-начальник московской тайной полиции А. А. Волков. «Знаю также,- свидетельствовал Булгаков,- что все будет также объявлено Бенкендорфу». Так и случилось: Цицианов, сочувствовавший графу, получил выговор и сложил с себя обязанности опекуна. В дальнейшем он служил на скромных должностях в кремлевской Оружейной палате.

«Вчера мы осматривали Васильевское с Фон-Визиным,- сообщал Булгаков брату в Петербург о намерении переселить Матвея Александровича из Москвы на Воробьевы горы,- а сегодня он едет в Дубровицы, чтобы перевезти оттуда библиотеку; а то она совсем там сгниет, будучи в большой, холодной, сырой зале».

В 1830 году имение Васильевское было куплено на деньги графа и его, связанного, переправили в этот мрачный дворец над Москвой-рекой, где он прожил до самой смерти. Еще при жизни «несчастного счастливца» москвичи прозвали Васильевское Мамоновой дачей. Это укоренившееся название живет и сегодня. Мамонова дача хорошо видна из Лужников: островерхие башенки над кронами парка бывших Воробьевых гор.

Следом за библиотекой на Мамонову дачу перекочевала из Дубровиц и часть обстановки. Согласно докладу врачей в Канцелярию губернского предводителя дворянства, Дмитриев-Мамонов требовал в 1850 году привести из Дубровиц «шифоньерки, два комода, бюро, несколько картин небольшого формата, писанных масляными красками, канделябры…» Полугодовые отчеты по надзору за здоровьем графа и по управлению его имениями сохранились в фонде Канцелярии губернского предводителя в Центральном государственном историческом архиве Москвы. Из документов видно, что, начиная с 1830 года, опекуны и медики менялись едва ли не ежегодно.