Страница 21 из 205
День провели в молчании, поужинали и вышли все на крыльцо посмотреть, как подвигается весна. Появился первый вешний ключ, жил он пока невидимо, под снегом, но журчал уверенно и громко: на макушке соседнего холма проступали бурые моховые кочки; нарта Вакуйты почти целиком скрылась в глубине сугроба, за день снег под полозьями протаял до земли.
Игарка опять спросил, куда же все-таки идет Вакуйта в такое трудное время. Вакуйта рассказал, что после того, как умер сын, а потом умерла и жена, он жил в пастухах у богатого оленевода Спири Антонова. Спиря платил ему по быку за год, кроме того обещал отдать в жены одну приемную сиротку, когда она подрастет. Без сиротки не позабыть Вакуйте погибших жену и сына, а жить осталось еще много, прожито всего тридцать два года. У Вакуйты своих было четыре оленя, со Спириными к этой зиме стало шесть штук, сиротка росла, торопилась. Вакуйта думал весной перевезти ее в свой шалаш и приготовил уже новую свадебную нарту.
И ничего этого не сбылось: к Спире приехали за оленями два пристава и забрали Вакуйту с его шестеркой оленей. Пятьдесят верст скакали без останова, тяжелый возок до земли вспахивал глубокие твердые сугробы, вся шестерка подохла, не дотянула и до замены.
Вакуйта вернулся к Спире, чтобы взять к себе сиротку. Спиря потребовал за сиротку еще шесть лет: она ему как бы дочь, и он не отдаст ее пешеходному человеку, надо снова заработать оленей. Тут Вакуйта погрузил на нарту свое небольшое добро и пошел: земля велика, сироток на ней много, найдется где-нибудь подешевле. А пока, если можно, он раскинет шалаш здесь, поблизости.
— Что ж, ставь, нам веселей будет, — сказал Игарка.
— Почему ты вез пристава, почему не вез Спиря? — спросил Сень.
— Спиря подарил приставу песца.
— Почему ты не дарил? Дарил бы…
— Я пас оленей у Спири, и мой песец там. — Вакуйта махнул рукой вдаль. — Гуляет.
Тут возник горячий разговор о правде. Сень требовал от Василия ответа: кто же вернет Вакуйте оленей, кто накажет Ландура и пристава, если у самого царя нет правды? Василий сказал, что правда у бедных: у Сеня, у Игарки, у Вакуйты, а таких, как они, много, и все они хорошо чувствуют и понимают правду, надо только обратить ее в дело: царя со всеми его приставами, большими и малыми, сместить, у богатых взять богатство и всех заставить работать.
— Украсть?
— Взять свое, только то, что они у других взяли. Возьмем, и останется у Ландура своя-то одна дырявая парка.
— Пойдем возьмем, наденем на Ландура старую парку, нас много.
— Так нельзя. Надо везде, сразу у всех Ландуров, у одного — мало толку: придут другие.
— А когда будет везде?
Оказалось, что Василий этого, самого главного, не знает, и Сень рассердился:
— Грош твоей правде. Не знаешь — не говори…
Но все-таки своя правда, пусть даже далекая, казалась увлекательней и надежней царской: придем и наденем на Ландура облезлую рваную парку. Хорошо!
XIII
Первый вешний ключ недолго бежал в одиночестве, скоро появилось их множество. Одни скакали прямо в реку, другие забегали по пути в озера, в ложбинки и овражки. Озера проснулись, вспухли и шагнули на отлогие берега, многие малые сошлись в одно большое, скоро им стало тесно, и они пролились в реку. Земля линяла, как весенняя куропатка: на белой спине проступали и ширились темно-серые и буроватые пятна, скоро темного стало больше, чем белого, а еще немного — и от белого останутся только крапинки, последние снежнички под навесом деревьев да в глубоких распадках: они продержатся до июня, когда рядом с ними поднимутся жаркие цветы.
Игарка вышел на высокий обсохший взгорок ремонтировать лодку, на пробоины ставил заплатки, пазы конопатил свежей паклей и поверх всего крыл смолой. Сень вязал невод. Василий не умел ни того, ни другого, и его посадили тесать наплавки. Кояр таскал галечник на грузила, подбирал гальку поглаже и покрупнее, с гусиное яйцо. Нельма с женкой Сеня заворачивали галечник в берестяные кружки, края сшивали лыком, получались румяные увесистые пирожки-кибасики, на вид очень вкусные.
С Туруханской стороны прокатился тяжкий гул, все прочие голоса земли угасли перед его огромной силой, и даже Сень, глуховатый на обычные звуки, хорошо расслышал этот новый голос, бросил невод и крикнул:
— Река идет!
Шла она с гневом и ожесточением. В Туве, в Саянах, в Хакассии река уже давно жила по-весеннему, а в низах продолжала стоять зима, и взломанным, гонимым льдам не было исхода. Между тем одна за другой вскрывались дочерние реки: Абакан, Мана, Ангара, Пит, Подкаменная Тунгуска. Эти нетерпеливые бурные реки не хотели ждать ни дня, ни часа. Ангара громоздила свой лед поверх енисейского, а Подкаменная еще выше, поверх ангарского. На мутной вспененной реке кружились высокие ледяные холмы, налетая на молодые острова, не успевшие как следует утвердиться, снова растирали их в песок и гальку.
Целый месяц шел Енисей до Туруханска, там повернул обратно реку Турухан, но узкая долина Турухана не могла вместить избытка енисейских вод, и Енисей двинулся дальше, к океану; не успел дойти до Игаркиного зимовья, как вскрылась и ударила в тыл ему Нижняя Тунгуска.
Подошел Енисей к Игаркиному зимовью. На дороге стоял большой остров. Енисей приостановился, плотнее сдвинулись ледяные холмы. Когда собралась достаточная сила, Енисей разом прорвал обе протоки. Берег дрогнул, с крутых мест посыпалась галька, огромный камень, у которого много веков молился Ному род Большого Сеня, ударом ледяной глыбы был сброшен в воду.
Через две недели река освободилась от главного льда, плыли лишь одинокие запоздалые льдины. Игарка решил попробовать свою лодку. На реку вышли все: выезд на лодке после длинной тоскливой зимы имел особое значение. Василий и Сень работали веслами. Игарка — рулем, Нельма и женка Сеня, Кояр и маленький Яртагин наслаждались движением. Им хотелось в главную реку, настоящих волн, чтобы щемило сердце. А Игарка держался около берега и зачем-то заходил во всякую бухту.
— Пересадите его к веслу! — потребовала женка Сеня. — Игарка стал трусом.
Он сказал, что ему надо плыть около берега. Все заинтересовались почему.
— Река, случается, разбрасывает по берегам разные чужие лодки. Половина низового люду ездит на таких, на дарственных лодках.
— Ну и что?
— Найдем хорошую большую лодку, погрузим нашу пушнину, рыбу и, как Ландур, туда, в город. Река ведь бежит не для одного Ландура.
Игарка все обдумал: у лодки будут паруса, здешний ветер часто дует вверх, к городу, лодку могут тянуть собаки, по Енисею сплошь и рядом грузы идут именно таким способом, а прадед Дорофей и не знавал ничего другого. И не обязательно в далекий город, дотянуть до Туруханска — и довольно. Ландур здесь владыка, а в Туруханске он ничего не значит.
— И можно найти такую лодку? — спросила Нельма.
Игарка рассказал, как однажды река занесла в низы не какую-нибудь лодку, а целый пароход, захватила его ледоходом и гнала шестьсот верст, до Сумароковского горла, там кокнула о камень и потопила. Пароход по сей день лежит в том горле.
— Вот поднимем, и будет у нас свой пароход.
Немножко помечтали в шутку о пароходе, потом заговорили опять о лодке, осмотрели все соседние бухты и затопленные лозняки. Ничего не нашли. Но особенно не огорчились: лодка, наверно, лежит под водой, вот начнет убывать река, тогда обнаружится. А пока что река прибывала. Водное плесо быстро ширилось и меняло свой облик. Исчезали многие старинные острова, а там, где чернел сплошной каменный берег, возникали новые.
Вода подошла к самому зимовью, незатопленным остался небольшой кружок под избенкой. Большой Сень вспомнил по этому случаю старинную остяцкую сказку:
«Родился Енисей рекой и жил так, пока был молод и глуп. А вырос, огляделся и стало ему обидно: вся вода и весь простор отданы океану. Поднялся Енисей на небо к дедушке богов Ному и сказал:
— Ты, однако, редко взглядываешь на землю.
— Только и делаю, что гляжу.
— А там большие непорядки. Я вот не отдыхал от самого рожденья, работаю вечно: и водой, и льдом, и снегом, и туманом. А вижу одни обиды, вся моя сила уходит в океан, он от моей силы пухнет, а я вытянулся в ниточку.
— Ладно, награжу тебя за работу хорошим отдыхом, — сказал Ном. — Иди, будешь стоять озером.
А Енисей ему:
— Не надо мне награды, не отнимай только мое, мою воду.
— Твое — всегда твое. Ном не отнимал и волоса чужого.
Вернулся Енисей на землю и давай работать пуще прежнего. Прошел год, другой. Все было как надо, с земли на небо аккуратно поднимались молитвы: „Слава великому Ному, слава!“ И вдруг в один день все затихло. Повернулся Ном к земле, поглядел туда-сюда, а на земле ничего нету — ни тайги, ни гор, ни людей, чисто, одна вода.
Рассердился Ном, крикнул:
— Эй, кто там затопил всю мою землю? Иди сюда!
Приходит Енисей, не река — океан.
— Как ты смел?! — закричал на него великий Ном.
— Я, дедушка, по твоему решенью. Не ты ли сказал: „Твое — всегда твое“. Вспомни!
Вспомнил Ном, притих.
— Это я сдуру сказал, не подумавши.
Начали толковать, как дальше быть: Ному нельзя без молитв, зачахнет, и Енисею быть рекой обидно. Ном говорит: „Можешь быть первой рекой в мире“. А Енисей: „Буду чем могу“.
Долго спорили. Тем временем на земле народились новые люди, стали работать. Пожалел их Енисей, сам работником был, и решился:
— Ладно, стану рекой. А раз в году, запомни, дедушка, буду делаться океаном и зваться буду „братом океана“».