Страница 195 из 205
— Что раскатился? — осадил вдруг Хихибалку Степан Прокофьевич. — Правильно человек говорит: сама оставила. Нате, горе-охотнички, волчонка заместо баранов и телят, которых я сожрала у вас. Сами-то убить не умеете, нате уж… — Он так глянул на Хихибалку, будто хотел стереть его.
Все умолкли. Тогда, воспользовавшись тем, что спор кончился, Урсанах сказал:
— А волчицу все-таки надо добывать. Убил дитенка — обязательно убей и матку. Не убьешь — она тебе весь молодняк прирежет, останутся от него одни акты. У волков такой обычай.
Ветеринар нашел Савраску в геройском виде: покусали его только волчата, а это такому молодцу нипочем. Он заново промыл жеребенку раны, смазал их и прописал ему неделю-две постоять на покое.
— Все пройдет, если волки не заразили его трупным ядом.
— Чем-чем? — встрепенулся Лутонин.
— Трупным ядом. Если они не жрали перед этим какую-нибудь падаль.
— Какой там яд! У волков каждый день была парная говядина. — Лутонин хмуро покосился на охотников — он не мог позабыть груду костей у волчьей норы.
Охотники уехали. Олько втащил убитого волчонка в загон и бросил Савраске под ноги:
— Нюхай-нюхай и помни волчью науку!
Жеребенок и кобылица прянули в угол, захрапели.
Олько перебросил волчонка к матке:
— И ты нюхай!
— Пожалей малыша-то! — начал журить его Колтонаев. — Ему и без того тошно.
— Пускай тошно, а нюхать все равно надо. Ты думаешь, волки забудут Савраскину кровь?
— Волки-то не забудут. Ты ему дай немножко забыть про волков.
— Никак нельзя. Хочет жить — нельзя. Нюхай. Помни!
И довел до того, что матка и жеребенок наконец перебороли страх, остервенели и начали яростно топтать волчонка.
— Однако, если тебе нужна волчья шапка, — иди! — сказал Колтонаев.
Олько поехал на курган, где убил волчонка, но волчица уже побывала там. Земля, которую окровянил убитый, была взрыта волчьими лапами, мать, возможно, думала, что волчонок закопан, либо так выразила свое горе.
Ободрав волчонка, Олько не израсходовал шкуру ни на рукавицы, ни на шапку, а сохранил для «науки». Время от времени он подбрасывал ее в загон, а кобылица и жеребенок кидались топтать и раз от разу все яростней.
Молодое тело заживает быстро. Через неделю Савраска был почти здоров, и его выпустили в косяк. Свое выздоровление жеребенок отпраздновал такой беготней, такими прыжками, что Колтонаев и Олько подумали, не рехнулся ли он. Но Савраска быстро угомонился, даже притих: неумеренной резвостью он разбередил раны и жалобно припал к матери.
Степные табунные кони очень пугливы, достаточно вспорхнуть поблизости даже небольшой птице, и весь табун делает стремительный бросок в сторону, а если зарычит машина или раздастся выстрел, табун отмахает с километр. Савраска же вырастал редкостным храбрецом. Увидит птицу и во всю прыть за ней. Если птица взмыла вверх, тогда ярый конек преследует ее тень, которая скользит по земле, и, догнав, начинает свирепо бить копытами. Найдет звериную нору — опять копытами. Что ни день, Савраска устроит какую-нибудь потеху.
Однажды разразилась сильная сухая гроза. Дождь падал редкими каплями — их можно было пересчитать, — но громыхало так, будто все кругом разлеталось вдребезги. При первом ударе от неожиданности многие из жеребят сунулись на коленки, потом кинулись кто куда. Савраска же не побежал, а бесстрашно ринулся в бой с грозным невидимым врагом — при каждом новом ударе грома то начинал бить задом, то вскакивал на дыбы и яростно молотил передними копытами воздух.
Враг оказался упорным, живучим — вот уже охрип, онемел, кажется, добит совсем, а немного погодя налетает снова. Когда он наконец уполз в холмы, бессильно рыча и грозясь издали огненными глазами, Савраска еле держался на ногах. А табунщики смеялись над ним до упаду.
5
Домну Борисовну позвали к телефону. Звонил Доможаков:
— Как чувствуют себя ваши леса?
— Растут. Подсаживаем еще.
Он подробно выспросил, что делается на лесных полосах, в питомнике, сколько заготовлено семян.
Домна Борисовна пригласила его:
— Приезжайте посмотреть.
— Обязательно приеду. И не один. А вы сажайте больше да подгоняйте их, чтобы побыстрей росли.
Затем он спросил, может ли конный завод принять сразу человек полтораста приезжих: скоро будет областная конференция по лесонасаждению и орошению, и предполагается выезд всех делегатов на завод.
— Можем, можем, — поспешно ответила она: для таких гостей она первая освободит свою хатенку.
Делегаты приехали в самый разгар осенних лесопосадочных работ. По берегам обоих прудов, Биженского и Камышовского, по границам полей, вдоль оврагов тянулись черные вспаханные полосы. Их готовили с прошлого года и теперь делали предпосадочную обработку: глубокую перепашку, боронование и маркировку. На готовых участках шла посадка.
В питомнике на старых делянках выпахивали конными плугами сеянцы ивы, осины, тополя, новые делянки засевали березой и лиственницей. Березу сеяли вручную, лиственницу — рядовыми сеялками.
В жарко натопленной сушильне отделяли лиственничные семена от шишек. Эти шишки были собраны на станции Сон с тех мачтовых деревьев, которые заприметил Степин Прокофьевич. Шишки засыпали в барабан с решетчатыми стенками. Через некоторое время начинался негромкий частый треск — шишки ощеривались. Тогда рабочий крутил барабан, и семена высыпались в ящик.
Вечером делегаты собрались в клубе. Говорили о постройке оросительных каналов и водоемов, о посадке защитных лесов, садов, озеленении поселков, сборе семян, о древесных и кустарниковых породах, подходящих для степей Хакассии. Называли березу, тополь, кедр, лиственницу, черемуху, разные смородины, ивы.
— Дуб, — сказал Анатолий Семенович.
— Дуб? — удивились все, кто знал леса области. — Не пойдет. Его же нет на тысячи километров кругом.
— Пойдет.
Анатолий Семенович прошел к столу президиума, под мышкой у него была пухлая папка. В президиуме потеснились. Он положил папку на освобожденный конец стола, под светом электричества на ее темной корке засияло полотом крупное слово «дуб».
— От Кишинева до Магнитогорска, от Кубани до Суры раскинулось поле новой великой битвы, — Анатолий Семенович широко мотнул головой сперва в сторону, потом снизу вверх. — Начался великий поход на засуху, на пустыню. И везде на передовые позиции выдвигают дуб. Мы на своем фланге должны поставить тоже дуб. Здесь говорят: «Не пойдет». Ошибка. В Хакассии, да и широко вокруг пока нет естественных насаждений дуба. Но из этого не следует, что его никогда не будет. Наши почвы и климат во многих местах вполне пригодны для дуба. И он идет к нам. Нет его только потому, что не успел дойти. Лик земли вечно переменчив. Европа и Сибирь пережили сильное оледенение. В то время леса отступили далеко на юг. Когда пришло потепление и ледники начали таять, леса вновь двинулись к северу на освобожденные пространства. Но деревья расселяются по-разному: одни свое легкое, опушенное и окрыленное семя посылают с ветром, с бегучими водами, другим помогают птицы, звери, а дуб не имеет постоянных и быстрых помощников. Он шествует один. Шествует медленно. Если береза, лиственница, сосна давно уже здесь, то дуб с запада дошел только до Башкирии, а с востока — до Приморья.
Анатолий Семенович развязал папку и передал в зал несколько листов картона. На них были наклеены ветки, цветы, листья и фотографии разных дубов — драгоценная коллекция, которая собиралась многие годы. С первых же дней работы в Хакассии Анатолий Семенович занялся дубом. Он выписывал желуди издалека, сажал их в разные почвы и разными способами. В поисках местного дуба изъездил сотни километров, посылал запросы лесничим, агрономам, садоводам, опытникам сельского хозяйства, обращался через газеты к населению. Наконец отыскался один молодой дубок. Его привезли желудем переселенцы из Башкирии и посадили на память о своей родине. Он легко переносил все неудобства чужой земли — вырастал по-дубовому коренастым, с широкой густой кроной.