Северные новеллы

Снежной белизны крупные яйца вскоре приобретут нежно-желтоватый оттенок.

Новые и новые стаи птиц летят в долину, и все меньше становится свободных от снега островков земли.

Однажды, когда мы вернулись со смены и ужинали в бараке-общежитии, кто-то из буровиков, посмотрев в окно, в крайнем удивлении протянул:

— Ребя-ат! Гля-аньте!..

Мы прильнули к стеклу. Со стороны долины по пологому пригорку к бараку поднимались* переваливаясь с боку на бок, два гуся, самец и самка. Самка волочила по земле правое, странной формы, как бы вывернутое крыло.

На ослепительном оперении резко выделялись кровавые пятна.

Птица остановилась под окном. Гусак вытянул вверх змеиную шею и громко загоготал.

О том, что белые гуси во время насиживания яиц и линьки теряют осторожность, я знал и раньше. Птицы подпускают человека почти вплотную. И только тогда покидают родное гнездо. Не удивило меня и то, что гусак не оставил, не бросил свою раненую супругу. Прошлой весною наша буровая работала на севере Чукотского полуострова, в районе мыса Шмидта. В воскресный день, прихватив свою «ижевку», я отправился пострелять уток. Шагая по тундре, наткнулся на двух белых гусей. Мертвая самка лежала на мху вверх лапами, далеко вытянув длинную шею. Гусак лежал возле своей супруги. Он положил ей на грудь голову, прикрыл глаза. Я приблизился вплотную. Дробовой заряд изрешетил шею птицы. Видно, какое-то время гусь еще летел, скрылся от браконьерского глаза, а потом замертво рухнул на землю. Заслышав шаги, гусак вскинул голову, глянул на меня немигающим круглым глазом. Из глаза выкатилась мутная слезинка. Белые гуси умеют плакать. Не желая мешать, я поспешно отошел. Затем оглянулся. Гусак лежал в прежней позе, уронив голову на грудь мертвой гусыни.

Но мне ни разу не приходилось ни видеть, ни слышать, чтобы белые гуси сами пришли к людям...

— Вы здесь оставайтесь, я один пойду. Все вместе появимся — напугаем,— сказал наш бригадир, за четверть века облазивший с буровым станком чуть ли не всю арктическую тундру. И, прихватив из аптечки бинт, а со стола краюху хлеба, вышел из барака.

Толпясь у окна, мы с любопытством ожидали, что будет дальше.

Бригадир неспешно приблизился к птицам, начал бросать им кусочки хлеба. На пищу они не обратили никакого внимания. Сейчас их не интересовала пища. Гусак выбросил крылья и прошипел, однако не ринулся на человека в атаку, стоял на месте. Гусыня неуклюже распластала по земле поврежденное, окровавленное крыло. Бригадир присел возле нее и деловито, без суеты, словно занимался привычным делом, принялся перевязывать крыло.

Вернувшись в барак, он сказал:

— Похоже, песец напал. Крыло сломано. Может, срастется.

Я решил понаблюдать, что же будет дальше.

Гусыня между тем начала щипать мох и траву и складывать их аккуратными кучками. Затем клювом и лапами сделала углубление в земле, перенесла туда эти кучки. Гнездо она устраивала под самым окном барака.

Гусак стал тоже щипать мох и траву, подбирать разбросанные повсюду перья пуночек, лапландских подорожников, красноногих камнешарок, исландских песочников, куликов-дутышей — все эти птицы тоже гнездились на острове. И когда гнездо, сооруженное добротно, по всем правилам, было готово, гусыня немедленно села в него и начала откладывать яйца.

Она насиживала их долгих двадцать два дня. Ни разу не поднялась, не размяла онемевшие без движения крылья и лапы. Трава и мох вокруг гнезда были выщипаны подчистую и съедены. Гусак все это время ходил кругами, зорко следил за небом, ожидая нападения бургомистра или поморника. Зная, что гусыни сильно теряют в весе во время насиживания, мы подкармливали

птицу хлебом и гречкой. Но стоило кому-либо из нас появиться возле гнезда, гусак, растопырив крылья, бросался на мнимого врага, больно щипал ноги и руки, прыгая, норовил ударить клювом в лицо. Пищу гусыне приходилось бросать издалека.

Однажды за бараком раздались громкие хлопки крыльев, гогот, паническое тявканье. Я поспешил к окну и застал лишь финал поединка: линялый, с клочьями ржаво-серого меха песец уносил от гнезда ноги, а гусак — где бегом, где по воздуху — неотступно преследовал ненасытного пожирателя гусиных яиц, бил его крыльями, клювом, лапами. Отогнав грабителя на порядочное расстояние, самец вернулся к встревоженной супруге, прогоготал: все в порядке, мол, родная, опасность миновала. И гусыня сразу успокоилась, улеглась на яйца. Недавно он чуть было не лишился супруги, когда на нее напал песец, и теперь охранял гусыню и будущее потомство с особой бдительностью.

На двадцать третий день самка начала то и дело приподниматься на гнезде, низко склонив над яйцами голову, прислушивалась. Из яиц доносилось слабенькое, но настойчивое и беспрерывное постукивание. Скорлупа покрылась трещинками. Великое таинство рождения свершалось у нас на глазах. Четыре птенца появились одновременно, в какие-то полчаса, пятый пробил скорлупу два дня спустя. Казалось, гнездо заполнила ярко-желтая масса. То копошились гусята. Изредка в этой массе появлялись тоненькие фиолетовые, с зеленоватым оттенком палочки — значит, несмышленыш упал на спину, показав перепончатые лапки. Теперь гнездо было мало птенцам, то и дело за травяной валик перекатывался нежно-пушистый комочек, но тотчас забирался обратно, норовил потеснее прижаться к материнской груди.

Наш бригадир с ножницами в руке приблизился к гнезду. Гусиное семейство вот-вот покинет гнездо, пора освободить самку от бинта. Удачно ли срослись сломанные кости крыла? Сможет ли птица летать? Мы этого не знали.

При появлении человека гусыня не проявила признаков беспокойства, словно понимала, зачем шел к ней человек. Гусак же повел себя агрессивно. Запрыгал вокруг бригадира с растопыренными крыльями, хватал его клювом за ноги. Кто-то из буровиков вышел из барака и палкой отогнал драчуна. Бригадир беспрепятственно перерезал стягивающий крыло бинт.

Утром гусиное семейство покинуло гнездо. Впереди важно вышагивал гусак, потом — гусыня, за родителями, беспрестанно падая, растопырив дугообразные отростки на спине — будущие крылья, семенили птенцы. Недели через три самец и самка начнут линять, на время потеряют способность к полету. Они хотят заблаговременно облюбовать озеро или речку. На воде птицы спасут и себя и потомство от прожорливых песцов.

Мы вышли из барака, провожая наших подопечных. Родители беспрестанно останавливались, гоготали, подзывали отстающих птенцов. Те на ходу пощипывали траву, пили из талых лужиц. Наберут воду в клюв, вытянут вверх голенькие, неопушенные шеи, выливая, как через трубку, жидкость в желудок.

Мое внимание привлек ржаво-белесый продолговатый бугорок. Показалось, что он медленно передвигался по тундре по направлению к гусиному семейству. Вскоре я понял, что это подкрадывается к птенцам песец. Медлить было нельзя. Линялый, облезлый хищник сейчас стрелою ринется в атаку, унесет в зубах гусенка. Размахивая руками и крича, я побежал к вору. Песец замер, притаился, как бы слился с разноцветными мхами арктической тундры. Но когда я был в трех шагах от него, хитрюга понял, что обмануть меня не удастся. Вскочил и с тявканьем бросился наутек.

Обычно гуси, покинув гнездо, более не возвращаются к нему. В поисках лучшего корма они странствуют по долинам, рекам и озерам острова; где ночь застанет, там и ночуют. Каково же было наше удивление, когда через несколько дней гусиная семья вновь вернулась к бараку! Может, увидев, как я отгонял кравшегося к ним песца, птицы поняли, что жить по соседству с нами, людьми, безопасно?..

Птенцы заметно подросли, они растут, что грибы после теплого дождя. Ведь, чтобы не погибнуть, за коротенькое арктическое лето, за считанные недели им надо научиться летать, до первых морозов покинуть остров, унестись в жаркие страны.

Я вышел из барака и высыпал из пакета овсяные хлопья. Не успел отойти, как гуси начали кормиться. Похоже было, что гусиное семейство до отлета на зимовку решило остаться с людьми.

Жилось им, думаю, неплохо. Из толстого короткого бревна я соорудил корыто, и оно всегда было наполнено пищей: пшеном, гречкой, овсянкой, всевозможными объедками. И водопой искать не надо. В широких порожних банках из-под сельди иваси всегда была вода. Арктика есть Арктика; здесь посреди лета нередко случаются снегопады, пурга; многие птицы гибнут в непогоду. На этот случай я построил птенцам убежище, что-то вроде собачьей конуры с подстилкой из оленьего меха. Колебания температуры гуси чувствовали лучше всякого барометра. Если самка с гусятами вдруг укрывалась в домике, это было верной приметой: жди заморозка или снега. Недоверчивый гусак в конуру никогда не забирался. Он сторожил свое семейство, лежа у входа. Когда птицы видели опасность, они громко гоготали. Мы выбегали из барака и выстрелами отгоняли круживших в вышине бургомистров и поморников или кравшихся к лакомой добыче облезлых песцов.