Северные новеллы

Мы нерешительно приблизились к зверю. Он тотчас перевернулся на спину, поднял лапы с выпущенными когтями, оскалил пасть с длинными иглоподобными зубами. В такой позе раненая рысь защищается от врагов. Так ей сподручней ударом лапы распороть живот, выпустить кишки кабану, росомахе, медведю и даже человеку. И только теперь я заметил с правого бока страшную, от шеи до хвоста, глубокую рану, очевидно оставленную острым подводным камнем. Но крови было мало, ее вымыло водой. Зверь был самкой.

Борис зашагал к вертолету, достал из груды рюкзаков свой рюкзак, переоделся в сухое. Потом развернул маршрутку — одноместную палатку, безбоязненно подошел к рыси и накинул на нее крепкую материю. Маршрутка, как живая, задергалась, забилась на земле. С каждым прыжком всяким движением зверь скручивал себя все больше и больше. Борис взял в охапку плененную рысь и понес ее к вертолету.

Вскоре прибыли на место, выгрузились. Вечно спешащие вертолетчики сейчас не торопились улетать: они хотели еще разок взглянуть на рысь. Борис вытряхнул из брезента таежную хищницу. Она была совсем плоха. Немного отползла от людей, растянулась на мху. Дышала часто, с мокрыми хрипами.

— Кровью изошла,— сказал командир экипажа.— Не жилец ваша киса.

— Киса? Чем не имя? — отозвался Борис.— Так и назовем ее — Кисой. А жить мы будем, уверен. Мы живучие, не то что люди.

— Как она в реку угодила?

— Элементарно. Переходила по порогу на противоположную сторону, а камни-то скользкие. Или вплавь пустилась, а на стремнине понесло. Сил не рассчитала.

Простились с вертолетчиками. Машина взлетела.

На прочных жердяных каркасах разбили жилую палатку и палатку-склад. Устраивались основательно, жить в этой «выкидушке» предстояло не день и не два.

Покончив с устройством лагеря, Борис вспорол банку говяжьей тушенки, в миске поднес пищу зверю. Киса понюхала говядину и брезгливо фыркнула. Ни падаль, ни консервы рыси не едят. Они питаются только свежим мясом.

Непуганой дичи в этих краях предостаточно. Не успел я со своей «ижевкой» отойти от стоянки, как наткнулся на стаю куропаток. Я убил на взлете парочку птиц и вернулся.

Завидев в моих руках лакомую добычу, Киса пришла в сильное волнение. Она шумно нюхала воздух, скалила пасть. Черные кисточки на ушах вздрагивали, седые бакенбарды распушились. Я бросил куропаток зверю. Он разорвал передними лапами белоснежную грудь одной из птиц, с жадностью припал ртом к ране и начал высасывать кровь. Сущий вампир! То же самое проделал с другой куропаткой. И только после этого сяцл пожирать птичье мясо.

— Умирающий зверь не ест с таким аппетитом,— успокоенно сказал Борис.

Ночью я то и дело просыпался, откидывал полог палатки: ушла ли рысь? И каждый раз в густо-дегтярной, влажной от близости Берингова моря тьме видел яростно горящие фосфорическим светом глаза.

Утром мы покормили рысь парочкой кедровок, птиц с черным оперением, которых здесь — что воробьев в деревне, и ушли в маршрут. Вернулись поздно, в сумерках. Киса лежала на прежнем месте. Она усердно работала языком, зализывала рану. Я бросил ей убитого в маршруте селезня.

Этой ночью Киса исчезла. Как мы полагали, навсегда.

Через несколько дней мы с Борисом шагали очередным маршрутом (я был у начальника отряда маршрутным рабочим). Геолог молотком с длинной ручкой откалывал образцы пород, записывал в толстую записную книжку характеристику местности, а я снимал показания радиометра, висевшего на груди, складывал образцы в свой рюкзак.

Спустились с хребта в долинку, густо заросшую тайгою. То и дело встречались свежие «визитные карточки» медведя и лося, отпечатки следов этих зверей. Медвежьи «лапти» были такими огромными, что становилось не по себе. Когда углубились в тайгу, мною овладело, казалось бы, беспричинное беспокойство. Все чудилось, что из дебрей за нами кто-то неотступно следит. Говорят, якобы пристальный звериный взгляд излучает некие колебания, которые, как радар, легко улавливает человек своим мозгом. Очень может быть.

Борис, верно, чувствовал себя точно так же: беспрестанно крутил головою, часто останавливался, напряженно прислушивался. И когда где-то наверху раздался громкий звук сломанной ветки, мы, как по команде, резко вскинули в том направлении ружья.

С лиственницы на звериную тропу спрыгнула крупная рысь.

— Не стреляй! Киса!..— прокричал Борис.

Да, это была наша Киса. Ни одна рысь, если она не поражена бешенством, не поведет себя так, непременно уйдет от людей.

Киса стояла, слегка выгнув дугой спину, и смотрела то на меня, то на Бориса.

— Присядь,— попросил меня начальник отряда и присел сам.

Я понял, зачем он это сделал. Большой рост живого существа обычно пугает зверя.

— Киса, Киса, иди ко мне...— ласково, как домашней кошке, сказал рыси Борис.

Зверь прыгнул в чащобу, сделал небольшой крюк и очутился позади нас. Я заметил, что страшная рана на правом боку, казавшаяся нам смертельной, затянулась твердой коричневой коркой.

Мы двинулись маршрутом. Киса пошла за нами как привязанная. Останавливались для работы — замирала и рысь. Склонив голову набок, она с любопытством наблюдала, как люди откалывали от камней куски и складывали их в зеленый мешок за спиной. Но вот она скрылась. Мы стояли и ждали. Рысь не появлялась.

— Киса! К ноге! — в шутку крикнул Борис.

И случилось невероятное: дикий, не знавший жалости хищник пулей выскочил из тайги и с собачьей покорностью улегся неподалеку от людей. Вскоре, когда зверь опять исчез в дебрях, этот же эксперимент проделал я. Черта с два. Рысь не появлялась. Но едва команду подал Борис, Киса выбежала из тайги. Конечно, она не понимала команды и, стало быть, не могла ее выполнить. Но Киса отлично запомнила голос Бориса. Голос того, кто однажды спас ей жизнь. И тотчас откликалась на него.

Она проводила нас до лагеря. До темноты мельтешила возле палаток, а с наступлением ночи исчезла. Рыси — ночные хищники.

Утром, едва мы вышли в маршрут, Киса вновь появилась и увязалась за нами. Именно за Борисом и мной, а не за другой маршрутной парой. Начальник отряда не звал ее. Значит, зверь запомнил запах и облик Бориса, своего спасителя.

В полдень, когда я развел костерок, чтобы вскипятить чай, Киса попятилась задом, глухо зарычала и убежала в чащобу. Запах дыма, очевидно, напомнил ей тревожный запах таежных пожарищ, которого панически боятся все звери.

Человек быстро привыкает к самым необычным и диковинным штукам и через малое время утрачивает способность удивляться необычности, диковинности. Помню, как я был потрясен видом дикого белого медведя на острове Врангеля, который околачивался на окраине поселка возле свалки или подходил к избам и стучал лапой в дверь, просил пищу. И что же? Через неделю белый медведь производил на меня такое же впечатление, какое корова производит на сельского жителя. Точно так же мы привыкли к постоянному соседству Кисы. Она стала почти ручной — правда, только для Бориса. Он кормил ее с руки и фамильярно трепал по холке. Зверь ластился к начальнику отряда, как кошка. По утрам до позднего вечера маршрутные пары расходились в разные стороны. Киса следовала за Борисом и мною по пятам. Изредка она ненадолго исчезала, а когда вновь появлялась, ее морда была в кровавом пуху; Киса сыто облизывалась и урчала. Мы то и дело натыкались на остатки пиршества хищницы: кучки перьев, головы и лапки куропаток, каменных глухарей, кедровок. Но лишь однажды мне довелось видеть, как рысь охотилась. Это было занятное зрелище! В полдень, уставшие и разморенные жарою, мы решили с полчаса прикорнуть в тени под лиственницей. Борису удалось заснуть, а я ворочался с боку на бок: мешала проклятая мошка, бич Крайнего Севера. Не спасали ни накомарник, ни диметилфталат: ближе к осени эти твари особенно зловредны. Киса лежала в ногах Бориса. Вдруг раздалось шуршание пересохшего мха. Глянув на рысь, я увидел, что она поднялась, вытянулась в струнку и неотрывно смотрит в одном направлении. Я тоже посмотрел туда, но ничего подозрительного не увидел. Пришлось достать из рюкзака бинокль. Мощные окуляры приблизили деревья, скалы, обширную, бугристую от кочек поляну, тянувшуюся за редколесьем. И только тогда я заметил белые точки на мху — стайку куропаток. Они кормились созревшими ягодами голубики. Обоняние у рысей так себе, неважное, но остротою зрения они могут сравниться разве что с орлом. Как бы стелясь по земле, наша Киса быстро побежала к живой добыче. Я поймал ее в окуляры бинокля и с интересом следил за охотой. Чем ближе она подкрадывалась, к желанной цели, тем осторожнее становились ее движения. Иногда рысь ложилась за моховую кочку и подолгу лежала за ней, наблюдала за птицами. Те не чуяли беды, кормились на поляне. Но чу! Самая крупная куропатка вдруг издала резкий гортанный звук. Стая снялась. Птицы пролетели метров двести и сели на той же поляне. Вообще-то камчатские куропатки, с точки зрения людей, очень глупые существа. Человека они не боятся, подпускают почти вплотную; местные жители не тратят на них заряды — бьют камнями и палками. У птиц не выработался условный рефлекс боязни человека, потому что население Северной Камчатки ничтожное. Но четвероногих хищников они научились опасаться.