Страница 6 из 13
Крис тяжело захрапел, но в смежной комнате у детей было тихо.
Она вытянула из-под футболки на тумбочке ключи от машины, приоткрыв фотографию бен Ладена, неотступно следившего за ней с обложки, и щелкнула выключателем лампы. Задержалась у двери: проверила, с ней ли карточка мотеля и старинный ключ от сундучка Элизабет.
Свет с ярко освещенной дорожки заполнил комнату, но никто не пошевелился. Кейт тихо закрыла за собой дверь и двинулась к парковке, освещенной не так хорошо и в окружении деревьев. Слышно было, как по шоссе то и дело проносятся машины.
Кейт открыла заднюю дверцу, отперла сундучок, положила в него, поверх других, тетрадку и стала копаться, разыскивая предыдущую. Она пролистывала страницы, быстро просматривая даты от 1980-х и 1990-х, пока наконец не дошла до 2000-го и 2001-го. На обложке тетради была фотография Элизабет с Джоной и Анной, яркое солнце освещало три улыбающихся лица. В улыбке и самой осанке Элизабет чувствовались та свобода и раскованность, которую она проявляла не так часто. Образ был ошеломляющий, от него веяло сладкой, щемящей ностальгией по утерянному, оставшемуся недосказанным.
Кейт раскрыла тетрадь. Вообще-то она собиралась положить ее на место, но не смогла устоять, чтобы при тусклой подсветке не просмотреть дневник. Она хотела узнать, как этому Майклу удалось добиться того, чтобы сидеть, держа за руки самую серьезную в мире женщину и мать, в подробностях, ведь, как пишут в журналах для родителей, «дети вырастут, а вы и не заметите».
Ей вдруг показалось, что кто-то рядом наблюдает за ней. Мурашки пробежали по коже. Она быстро обернулась, но на стоянке никого не было, только несколько других машин. Всего лишь узкая полоска деревьев отделяла мотель от шоссе, и, когда мимо проходили полуприцепы, асфальт у нее под ногами вибрировал. Она снова обратилась к тетради, но ощущение осталось – казалось, на нее смотрят те самые, васильково-сапфирового цвета, глаза. И в них просьба – «начни с самого начала».
Медленно, словно подчиняясь чужой воле, она вернула тетрадь с фотографией в сундучок – положила сверху, где всегда можно найти – и взяла нижнюю в крайней стопке слева. Просмотрела еще несколько, нашла тетрадь с черно-белой композицией на обложке. Яркость придавали несколько стикеров – из тех, что всегда можно найти на стеллажах с поздравительными открытками: тюльпаны, улыбающиеся рожицы, котята. Дата на первой странице относилась к 1976 году, когда Элизабет, которая, навскидку, была на год старше Кейт, исполнилось двенадцать лет. Кейт потянула к себе тетрадку и выждала несколько секунд – «смотри, я начинаю отсюда».
Потом открыла и стала читать.
12 апреля 1976 года
Дорогой Дневник,
Доктор Тринкер говорит, что мне стоило бы начать вести дневник, чтобы записывать свои мысли, и делать это так, будто я пишу письма своей лучшей подруге или себе самой. Это должно помочь мне «все проработать» и «двигаться дальше». Вообще-то я думаю, что это глупо – писать, чтобы тебе стало лучше. Но сегодня, когда ехала на велосипеде мимо закусочной, куда водила Анну на ее день рождения в феврале, у меня перехватило дыхание, так что пришлось слезть с велосипеда и опустить голову между коленей, как делают при приступе астмы. Что ж, постараюсь. Она так гордилась тем, что ей уже восемь, и невероятно волновалась, представляя, как будет ездить на велосипеде по городу. Я думала, она лопнет от радости, когда мы приехали к зоомагазину и я сказала, что куплю ей в подарок золотую рыбку. Она заставила меня купить одну и себе, чтобы им вдвоем было веселее в аквариуме. Ее рыбка умерла на прошлой неделе. Вот так-то.
Когда пишешь письмо своему дневнику, нужно ли подписываться?
Искренне ваша,
Кейт прервала чтение, услышав звук, точнее – шорох, за деревьями, позади машины. Деревья отбрасывали густую тень. Она задержала дыхание, но кругом стояла тишина, только земля под ногами подрагивала от проезжающих за деревьями грузовиков. Задняя дверца была еще открыта, и она поняла, что видна, словно на экране, – каждому, кто идет от шоссе или вздумает прогуляться в два часа ночи по дороге, ведущей к мотелю.
Кейт захлопнула дверцу, нажала кнопку на брелоке. Чирикнула сигнализация. Что-то бросилось из-под машины мимо ее ног. У Кейт перехватило дух. Она отпрыгнула назад, выронив тетрадь. Низенький, темный, маленький зверек припустил к мусорным бакам; полосатый хвост подпрыгивал, как флажок на девчачьем велосипеде.
Когда Кейт наконец вернулась, в комнате мотеля было тихо и темно. Она уселась в кресло, снова включила настольную лампу и сидела так некоторое время, рассматривая тетрадку с наклейками на обложке. Кейт никогда не видела детских фотографий Элизабет, а несколько отстраненный тон начала повествования не добавлял оптимизма. Она попыталась представить: Элизабет – двенадцать, и она едет на велосипеде в город. Апрельские лужицы вымочили низ брюк. Идет между рядами в магазине канцтоваров, то и дело бормоча под нос «тупо», потом отправляется домой с покупками и садится расклеивать по обложке всех этих котят, с тем энтузиазмом, который может испытывать при этом двенадцатилетняя девчонка. Вот так, от одиночества, она и воспитала в себе привычку вести дневник. Привычку, оставшуюся на всю жизнь.
15 апреля 1976 года
Дорогой Дневник,
В автобусе со мной опять никто не заговаривал. Я смотрела в окно и старалась думать про что-нибудь еще, пока мы проезжали по Тэйлор-стрит и сворачивали в сторону от дороги. Никогда в жизни не чувствовала себя более одиноко. Все вокруг в таком шоке и так не похожи на себя, что весь прошедший месяц я ходила как больная. Как будто моя сестра умерла от инфекции, а я заразилась и продолжаю болеть. Хоть бы куда-нибудь уехать.
Искренне ваша,
Сестра… Пол мягко поплыл под ногами. Как же так – у Элизабет была сестра, а она не обмолвилась об этом ни словом? Не о том, что она потеряла сестру, а о том, что она у нее была? Элизабет всегда давала понять, что она единственный ребенок, но так скупо говорила об этом, что у Кейт сложилась типичная картина: родители, разошедшиеся во мнении, сколько детей завести, решают, что одного будет вполне достаточно. Или, может, родить второго просто не получилось, что только подогрело решимость самой Элизабет восполнить эту пустоту, родив троих. «А может быть больше», – часто говорила она.
Кейт глубоко вздохнула. Представила, как Пайпер сворачивалась калачиком под боком у Джеймса, когда они спали в машине, – голова к голове – они косвенно подтверждали состоятельность Кейт в роли профессионала и жены.
Она вспомнила свою сестру Рейчел. Сестра – товарищ и соперница; человек, лучше других понимающий, в каком тигле ты формировалась. Сестра – твое дополнение, и, теряя ее, ты теряешь ровно половину себя.
Но прилив сочувствия был все же отравлен мыслью о том, что Элизабет не рассказывала ей всего.
27 апреля 1976 года
Дорогой Дневник,
Сказала маме, что собираюсь после школы к Шерри. До сих пор я никогда не была на кладбище одна. Прошла мимо одной могилы, где у надгробия лежали игрушечные зверюшки и машинки. Прочитав дату, я поняла, что здесь похоронен маленький ребенок. Я испугалась, что у меня снова случится приступ удушья, но перестала плакать, пока добиралась до Анны. Трава еще не выросла, и камня в изголовье тоже еще нет. Так что я села и смотрела на эту землю.
Не знаю, что полагается делать, когда приходишь на кладбище. Может, помолиться или что-то в этом роде. Только я не могла думать ни о чем другом, кроме того, что она вот здесь, под этой землей. Ее тело – в зеленом школьном платье, как было на похоронах. Только она ничем не напоминала прежнюю Анну, кроме самодельного браслетика на руке и волос. От того, какой она была на самом деле, не осталось совсем ничего. Ни бестолкового выражения на лице, ни привычки постоянно таскаться за мной по пятам. Меня эта привычка жутко раздражала, но я не могла прикрикнуть на нее, чтобы отвязалась. Это кем же надо быть, чтобы кричать на ребенка, который просто хочет все время быть рядом с тобой?
Вот тогда я и поняла, что она с Господом, потому что там, в гробу, была вовсе не она. На похоронах я воспринимала все совсем не так, как, наверное, полагается. Но когда смотришь на тело, в котором нет ни капли жизни, на тело, ничуть не похожее на того, кого ты знал, даже спящего, на тело холоднее, чем статуя, вот тогда-то и понимаешь, что Бог есть. Ведь что-то должно делать это тело чем-то большим, чем просто тело, и это что-то совсем не кровь, которая в нем течет.