Дублинеска

Риба склонен читать жизнь, словно художественный текст, а мир иногда кажется ему клубком или даже спутанным мотком ниток. И в ту секунду, когда Селия прерывает фильм и его мысли о Гадде, о ризотто и о Джоне Винсенте Муне, чтобы сказать самым прозаическим тоном, что она сейчас поставит разогреваться оставшуюся с обеда картофельную запеканку под соусом бешамель, ему на память приходит цитата из Жюля Ренара, идеально подходящая к ситуации: «Одна девушка из Лондона однажды оставила записку: «Я собираюсь покончить с собой. Папина еда в духовке».

Ему кажется, что Селия ведет себя, как настоящая буддистка, а может, она просто уверена, что любые мысли уводят его в опасные джунгли его внутреннего Ист-Энда.

Чтобы не заблудиться, Риба слегка отводит взгляд влево и смотрит на кухню. Запеканка уже в духовке. Но он убежден, что даже эта истина относительна, и в любой момент какая-нибудь сумасшедшая или даже тот же Спайдер могут неожиданно появиться в дверях и начать отрицать все, что ему кажется очевидным и неоспоримым, включая скучную бесспорность картофельной запеканки.

Досмотрев фильм, Риба жадно, точно изголодавшийся, набрасывается на компьютер. Часы вынужденного компьютерного воздержания едва не довели его до нервного срыва. И до острого приступа волосяной боли. Однако, усевшись у компьютера, он тут же чувствует, как начинает побаливать правое колено, скорее всего из-за отложения солей, хотя, возможно, – какой смысл себя обманывать? – это просто подагра или артрит, тень подошедшей вплотную старости.

Он уставился в компьютер и сделал лицо, как у Спайдера в те моменты, когда тот теряет всякую связь с озадачивающим его миром. Для начала он открывает Гугл и ищет там свое имя. Как и все последние дни – ни одного нового упоминания. Потом он бродит по разным сайтам, пока, наконец, не обнаруживает статью, забавным образом перекликающуюся с его решением отметить похороны в Дублине. Речь в ней о том, что дигитализация культуры произойдет раньше, чем мы того ожидаем, и тогда литература и литераторы исчезнут, уступив место некоей вселенской книге, бесконечному словотечению с неограниченным доступом через Интернет.

Фраза о том, что «литература и литераторы исчезнут», трогает его сердце. Его до глубины души волнует эта странная будущая реальность, о неизбежности которой в Сети с каждым днем говорят все увереннее. «Теперь представьте себе, – пишет автор статьи, – если даже в обычном читателе предполагаемый конец печатной книги вызывает не просто неприятие, а резкое отторжение, что же говорить о писателе, видящем в этом водовороте настоящее покушение на цель, на самую суть своей работы? Но, похоже, маршрут уже проложен и утвержден, и судьба бумаги и типографской краски предрешена. Никакой адвокат не выступит в их защиту, никакой прорицатель не напророчит им долгой жизни. Траурная процессия уже выступила в путь, и мы, приверженцы печатного слова, будем вотще вопиять в пустыне безнадежности».

На него произвело большое впечатление упоминание «траурной процессии, выступившей в путь». Дочитав, он открывает электронную почту и находит письмо от своей давней подруги Доминик Гонсалес-Ферстер. В конце она подробно описывает ему инсталляцию, которую собирается выставить к концу июля в Турбинном зале Тейт Модерн. Они с Доминик дружат с тех пор, как пять лет назад он издал довольно увесистую книгу о ее творчестве. Ему кажется, что в последнее время жизнь его идет юзом, и дружба с французской художницей – одна из немногих по-настоящему ценных вещей, которые ему удалось уберечь.

В инсталляциях Доминик его всегда восхищало, как она переплетает литературу и города, фильмы и гостиницы, архитектуру и зияния, психическую географию и высказывания авторов. Она очень охоча до цитат и большая поклонница раннего Годара, его манеры вставлять в свои фильмы чужие слова и фразы, как реальные, так и выдуманные.

В последнее время Доминик переполняет страсть к чужим фразам, и она пытается выстроить апокалиптическую культуру литературной цитации, культуру конца пути и конца света. В подготовке своей инсталляции в Турбинном зале она отчасти следует за Годаром, копируя его отношения с цитатами, и одновременно отправляет посетителя прямиком в Лондон 2058 года, где много лет не утихает безжалостный дождь.

Это должно выглядеть, – пишет ему Доминик, – как результат потопа, представь, что от бесконечного дождя Лондон изменился до неузнаваемости, все памятники и скульптуры трансформировались, мутировали, не просто разбухли от влаги и поедены ржавчиной, но и чудовищно разрослись и захватывают пространство, как тропические растения или измученные жаждой гиганты». И чтобы как-то остановить эту экспансию, этот ненормальный рост, их заперли в Турбинном зале и окружили сотнями металлических тележек, где целыми днями валяются люди, которые спят, всякие бродяги и беженцы от потопа.

Во время выставки на огромном экране будет идти фильм, скорее экспериментальный, нежели футуристический, – Доминик собрала его из обрывков «Альфавиля», «Всей памяти мира», «451º по Фаренгейту», «Взлетной полосы» и «Красной пустыни»[11], все сплошь апокалиптическая эстетика, в полном согласии с тем ощущением конца пути, в котором в последнее время живет Риба.

На каждой тележке будет лежать по крайней мере одна книга, один том, новейшими методами обработки спасенный от сводящей с ума сырости. Все это будут английские издания когда-то публиковавшихся у Рибы авторов: Филипа К. Дика, Роберта Вальзера, Станислава Лема, Джеймса Джойса, Флер Йегги, Жана Эшноза, Филипа Ларкина, Жоржа Перека, Маргерит Дюрас, В.Г. Зебальда…

А между металлическими тележками будет играть неуловимая музыка, словно эхо последнего оркестра с «Титаника». Голоса смычковых сольются со звуками электрогитар, возможно, то, что они исполнят, будет похоже на изуродованный футуристический джаз, а может, возникнет новый смешанный стиль, который однажды назовут электрическим Мариенбадом.

Это сочетание музыки, дождя, книг, скульптуры, литературных цитат и металлических тележек, – дойдя до этого места, Риба, сам не зная почему, вдруг представляет себе, как в зале повсюду начинают возникать двойники Спайдера, фантомы, бесцельно бродящие из конца в конец, – скорее всего приведет к странному результату, – говорится в письме Доминик. – Как если бы вдруг настал час призраков, и все мы заблудились в обломках огромного жизнекрушения в самом конце света».

Это должно быть немного похоже на гостиную в доме моих родителей, думает Риба. В последнее время снаружи там всегда идет дождь, а внутри звучат призрачные голоса, и все погружено в ни с чем не сравнимую атмосферу конца всего.

И тут Риба сворачивается, как улитка, – он вспомнил ужасный день на прошлой неделе, когда он, взволнованный и несуразный, вышел прогуляться в грозу – в старом дождевике, в рубашке с поднятым полуоторванным воротником, в нелепых коротких штанах и с мокрыми, облепившими голову волосами. Машины ослепляли его фарами, но он продолжал идти, погруженный в свои думы. Он понимал, что выглядит странно, – в особенности его короткие штаны, – но что было делать? В смысле, поздно было пытаться что-нибудь исправить. Он, словно загипнотизированный, провел несколько часов перед компьютером, вдруг у него случился внезапный проблеск сознания, и он решил проветриться. Вышел в чем был, в той же одежде, в какой ходил дома, а до того провел у экрана семь часов подряд… один, в закрытой комнате! На самом деле это не так уж и много, обычное его дневное затворничество длится куда дольше. Но в тот день он был, вероятно, как-то особенно чувствителен. Испугавшись самого себя и своей склонности к изоляции, он бросился на улицу, накинув поверх домашней одежды старый плащ, но сглупил, не подумал о зонтике, а потом было уже поздно возвращаться, да и не хотелось сворачивать с дороги, подниматься в квартиру и начинать искать зонтик, потом переодевать штаны, такие короткие и такие дурацкие, особенно когда торчат из-под плаща. Без сомнения, он произвел безрадостное впечатление на соседей, и вряд ли его извиняет то, что, как бывший издатель, он имеет право на легкую сумасшедшинку. Он шел вперед, словно не замечая дождя, удивительно похожий на всех этих типов, которыми кишат романы, что он издавал: на отчаявшихся романтиков, мокрых, невыразимо одиноких лунатиков, бредущих под дождем по пустым затерянным дорогам.

11

Перечисляются названия фильмов Жан-Люка Годара, Алена Рене, Франсуа Трюффо, Криса Маркера и Микеланджело Антониони.