Страница 121 из 136
— Не один, вместе с другими. Кенни совсем сбрендил. Конец все равно был бы один.
— Мне очень жаль, — сказал Гарп.
Дики пожал плечами.
— Парень он был неплохой, — продолжал он, — но стал кидаться на Харриет как бешеный. А насчет вашей матери у него был пунктик. И главное — вразумить его уже было нельзя. От женщин он и чокнулся. По-настоящему. Всем было ясно: он человек конченый.
— Ужасно, — сказал Гарп.
— Пока, — попрощался Дики и вернулся к поленнице дров, а Гарп зашагал к своей машине через замерзший двор, испещренный собачьими кучами.
— Причесочка у вас что надо! — вслед ему крикнул Дики.
Судя по всему, он говорил от души. Сидя в машине, Гарп обернулся, чтобы помахать ему, а тот уже вовсю махал топором. Но Харриет махнула рукой ему вслед из окна салона «Нанетта». И она не кокетничала с ним, никаких глупостей, он мог бы поклясться. Он снова проехал через весь Норт-Маунтин, выпил чашку кофе в единственной закусочной, заправил машину у единственной бензоколонки. Его новая прическа обращала на себя внимание. В каждом зеркале он видел свою замечательную стрижку. Он приехал домой вовремя — успел на торжество по поводу первой публикации Эллен.
Если это событие и встревожило его, он не подал виду, но Хелен была явно обеспокоена. Он терпеливо ждал, пока ели гребешки, омара, пили шампанское. Он ждал, когда же Хелен или Данкен оценят его новую прическу. Лишь после, когда он мыл посуду, Эллен Джеймс подала ему немногословную записку: «Вы подстриглись?».
Он с заметным раздражением кивнул.
В постели Хелен сказала:
— Мне не нравится.
— А по-моему, потрясающе, — возразил Гарп.
Она взъерошила ему волосы.
— Ты на себя не похож. Словно мертвец, — проговорила она в темноте.
— О Господи! Мертвец, бр-р.
— Да, да, тело, подготовленное к погребению.
Ее пальцы вовсю лохматили ему прическу.
— Волосок к волоску, будто приклеенные. У живых людей таких волос не бывает.
И она вдруг заплакала, и не могла остановиться; Гарп обнимал ее, шепотом спрашивал, что случилось. Он не разделял ее дурного предчувствия, по крайней мере сейчас. Не чуял близости страшного «Прибоя». Он успокаивал ее, потом они любили друг друга, и она заснула.
Очерк Эллен Джеймс «Почему я не джеймсианка?» особого шума не наделал. Да и редакционная почта не сразу попадает на страницы журнала.
Как можно было ожидать, среди писем в редакцию было много адресованных лично Эллен Джеймс — идиотские соболезнования, предложения от душевных паралитиков, ненавидящих феминисток и тиранящих женщин. Именно они, предупреждал девушку Гарп, вообразят себе, что она их сторонница.
— Люди всегда берут ту или другую сторону, — сказал он, — без этого они не могут.
И ни строчки от джеймсианок.
Первая команда борцов, подготовленная Гарпом в школе Стиринга, завершая сезон со счетом 8:2, готовилась к финальному турниру со своим главным противником — скверными мальчиками из Бата. Конечно, костяком команды Стиринга были ребята, которых еще тренировал Эрни Холм, но Гарп старался держать в форме всю команду.
Сидя за кухонным столом в огромном доме, который носил имя основателя «Академии», Гарп раздумывал над соотношением побед и проигрышей соперников, сопоставлял возможности борцов разных весовых категорий, как вдруг в кухню ворвалась вся в слезах Эллен Джеймс. В руке у нее был свежий номер журнала, месяц назад опубликовавшего ее статью.
Гарп знал, что ему давно нужно было поговорить с Эллен о журналах. Разумеется, теперь новый номер поместил коллективное письмо джеймсианок — их ответ на резкое обвинение Эллен, что они используют ее в своих политических целях. Журналы обожают сталкивать людей лбами, но Эллен почувствовала, что ее предали, особенно главный редактор, — это, конечно, от него феминистки узнали, что Эллен Джеймс живет сейчас в доме того самого, скандально известного Т. С. Гарпа.
О такой удаче джеймсианки не могли и мечтать. Бедную малышку Эллен Джеймс околпачил и натравил на феминисток подлый женоненавистник Гарп. Предатель собственной матери, бесстыдно наживающий капитал, используя промахи женского движения. Авторы писем называли отношения Гарпа и Эллен Джеймс «похотью», «грязью», «коварной интригой».
«Мне так стыдно! Я так сожалею!» — написала Эллен Джеймс.
— Ничего страшного, твоей вины здесь нет, — успокоил ее Гарп.
«Но я же не против феминисток!»
— Конечно, нет.
«Они видят только белое и черное», — написала она.
— Ты совершенно права, — ответил Гарп.
«Поэтому я ненавижу их. Они хотят, чтобы все думали, как они. Если ты не с ними, ты их враг».
— Именно, — сказал Гарп.
«Как я жалею, что не могу ничего сказать!»
Она не выдержала и разрыдалась у него на плече. Услыхав ее исступленное бормотание, прерываемое плачем, Хелен, оторвавшись от книги в дальней гостиной, поспешила на кухню, из темной комнаты вынырнул Данкен, проснулась малышка Дженни.
И Гарп решил проучить этих чокнутых теток, которые с годами так и не поумнели, этих фанатичек, которым плевать на то, что их кумир отмежевался от них. Им надо одно — доказать всем, что они понимают Эллен Джеймс лучше, чем она понимает сама себя. Объявляя военные действия, Гарп не подумал о возможных последствиях.
«Эллен Джеймс вовсе не символ, — писал он, — а жертва насилия. Над ней надругались, ее искалечили, когда она была еще слишком мала и не понимала ни что такое секс, ни что такое мужчины», — так начал он свое письмо. И карусель завертелась. Журнал тут же опубликовал его письмо: как же в самом деле не подлить масла в огонь. К тому же это письмо было первым печатным словом Гарпа, которое читатели увидели после знаменитого романа «Мир от Бензенхейвера».
Строго говоря, не первым, а вторым. Вскоре после гибели Дженни Гарп напечатал свое единственное стихотворение. Оно было довольно необычно и посвящалось презервативам.
У него было такое дикое ощущение, что именно презервативы отравили всю его жизнь. Это изобретение века, предназначенное уберечь мужчин и женщин от последствий собственной похоти, постоянно преследует людей. Они всюду — ранним утром на автостоянке или в песке на пляже, где их откапывают дети; их используют для передачи чего угодно (когда-то шалуны из школы Стиринга подвесили такую резинку к дверной ручке квартирки Дженни Филдз в изоляторе). Презервативы, застрявшие в унитазах. Наполненные мутной влагой, подмигивающие из углов общественных туалетов. Опущенные в почтовый ящик вместе с воскресным номером газеты. Прилипшие к покрышке старого «вольво» — неоспоримое свидетельство, что машиной пользовались ночью, увы, не для поездок.
Презервативы сами находили Гарпа, как муравьи находят сахар. Он мог проехать мили, пересечь континент за континентом и все равно натыкался на них в незнакомом отеле, абсолютно безупречном во всех отношениях. Они подстерегали его в биде… Валялись на заднем сиденье такси, словно вытекший глаз гигантской рыбы… Он находил их в носке своей туфли, одеваясь там, куда его забрасывала судьба. Презервативы тянуло к нему неведомой силой, и всякий раз, видя их, он передергивался от отвращения.
Это началось давно. Ему, видно, на роду было написано сталкиваться с ними всю жизнь. Ему часто вспоминалось потрясение, которое он испытал, увидев презерватив впервые. Ими было завалено жерло старинной пушки.
Стихотворение вышло замечательное, но никто его не стал читать — отпугивала тема. Зато его комментарии к диспуту между Эллен Джеймс и джеймсианками вызвали огромный интерес. Вот это настоящая злоба дня. Настоящее событие. К сожалению, понимал Гарп, отношения противоборствующих сторон для прессы и читателей важнее вопросов искусства.
Хелен просила его не ввязываться, даже Эллен Джеймс настаивала на том, что сама должна бороться. Она может обойтись без его помощи.
— Опять чертовы книжные полки, — говорила ему Хелен. — Опять копание грядок в саду.
Он писал хлестко, красиво, более четко выражая мысль, высказанную в очерке Эллен Джеймс. Призвав на помощь все свое красноречие, он обращался к честным серьезным женщинам, которые, в силу различных причин, нанесли себе непоправимое физическое увечье. Он писал, что джеймсианки совершали жестокий и бессмысленный ритуал, который ложится черным пятном на все феминистское движение. Гарп не мог отказать себе в удовольствии разделать под орех джеймсианок. И хотя это получилось у него блестяще, Хелен задала ему справедливый вопрос: для кого он так старался?