Мир от Гарпа

Ее выводило из себя одно — неловкость Хатауэя, который вечно терял мяч. Она сделала для него что могла, поместила его туда, где он своим стуком не мешал другим пациентам. Но всякий раз, как Хатауэй терял мяч, он начинал вовсю трезвонить — вдруг кто услышит, придет и подаст ему мяч. Но помощь являлась редко, хотя лифт и поднимался до четвертого этажа. Увидев, что лифт занят, Дженни мигом взбежала по лестнице и влетела в палату запыхавшаяся и злая.

— Можешь не объяснять, что такое для тебя твоя игра, Хатауэй, — с порога заявила Дженни. — Но пойми, потерялся Гарп, сейчас мне некогда искать твой мяч.

Хатауэй был, в общем, симпатичный малый, хоть и не отличался особой сообразительностью. На гладкое, почти лишенное растительности лицо падала прядь рыжеватых волос, совсем закрывавшая один светлый глаз. Он имел привычку встряхивать головой, отбрасывая волосы с лица, и по этой причине, глядя ему в лицо, вы часто заглядывали в его широкие ноздри, тем более что ростом он был дай Бог.

— Мисс Филдз, — позвал он.

Тут Дженни обратила внимание на то, что в руках у него нет ракетки.

— Что тебе, Хатауэй? — спросила она. — Ты извини, я тороплюсь. Говорю тебе, Гарп потерялся. Я ищу Гарпа.

— А-а-а, — протянул Хатауэй. — Жаль, не знаю, чем и помочь вам. — Он беспомощно взглянул на свои ноги, закованные в гипс.

Дженни легонько побарабанила пальцами по забинтованному колену, словно постучала в дверь комнаты, в которой, возможно, был спящий.

— Пожалуйста, не беспокойся, — сказала она и подождала, пока он вспомнит, зачем звал ее, но Хатауэй, казалось, уже забыл, зачем поднял такой трезвон.

— Так что ты хотел? — спросила она и снова похлопала по коленке, на этот раз будто проверяя, есть ли вообще кто за дверью. — Ты потерял мяч?

— Нет, — отозвался тот, — ракетку.

Тут они оба, словно сговорившись, обвели взглядом комнату, и он продолжал:

— Я спал. Проснулся — смотрю, ее нет.

Первой мыслью Дженни было: это Меклер, гроза второго этажа. Этот парень с блестящим ироничным умом проводил в больнице по три-четыре дня каждый месяц. В шестнадцать лет он был заядлым курильщиком, редактировал уйму школьных изданий и дважды завоевывал первое место на конкурсе по классической словесности. Меклер презирал столовскую кормежку и пробавлялся кофе и сандвичами с яйцом в закусочной Бастера. Именно там рождались на свет все его замечательные сочинения, которые он сроду не сдавал вовремя. Доведя себя такой жизнью до физического и нервного истощения, он ежемесячно попадал на больничную койку. В изоляторе изобретательный Меклер выкидывал гнуснейшие фортели, но Дженни до сих пор не удавалось поймать его с поличным. Однажды, к примеру, в чайнике с чаем, принесенном в лабораторию, оказались вареные головастики, и лаборанты жаловались потом, что чай отдает рыбой. В следующий раз он отколол кое-что почище: наполнил презерватив яичным белком и привязал его к дверной ручке — дверь вела в комнату Дженни. Лишь позже, обнаружив в своей сумочке скорлупки от яйца, Дженни поняла, что содержимое преподнесенного ей сюрприза носило безобидный характер. И в том, что именно Меклер был виновником тихого помешательства, поразившего третий этаж больницы несколько лет назад, у нее не было сомнений. С чего бы еще ребята, заболевшие ветрянкой, вдруг все как один принялись заниматься онанизмом, а потом, зажав в руке свою драгоценную влагу, опрометью неслись в лабораторию проверять под микроскопом, не заметны ли уже страшные последствия болезни, угрожающие им бесплодием…

Будь это делом рук Меклера, думала Дженни, он, пожалуй, проделал бы дыру в сетке, натянутой на плоский конец кросса, и оставил не годную ни на что ракетку в объятиях спящего Хатауэя.

— Вот что: твоя ракетка у Гарпа, — сказала Дженни. — Найдем его, и ракетка найдется.

И в который уже раз она подавила в себе желание протянуть руку и отбросить прядь волос, закрывавшую один глаз мальчишки. Вместо этого она мягко сжала большие пальцы ног, торчавшие из гипсовой повязки Хатауэя.

Но если Гарп действительно собрался поиграть в лакросс, спрашивала себя Дженни, куда он отправился? На улицу? Нет, вряд ли. Уже стемнело, мяч легко потеряется. Пожалуй, единственное место во всем здании, где не слышен селектор, это подземный переход, соединявший изолятор с больничным корпусом. Лучшего места погонять мяч не придумаешь. Дженни знала, что ребята часто играли там. Как-то после отбоя она сама отправила спать целую компанию — устроили там этакую кучу малу. Дженни спустилась на лифте в подвальный этаж. Хатауэй отличный парень, думала она. Если Гарп вырастет таким, будет неплохо. Хотя из него может получиться что-нибудь и получше.

Каким бы тугодумом ни был Хатауэй, соображение у него работало. И он стал думать. Дай Бог, чтобы с маленьким Гарпом не случилось ничего страшного. Как жалко, что он не может пойти сам поискать малыша. Гарп часто наведывался к Хатауэю. Изувеченный спортсмен, обе ноги в гипсе, разве его с кем-нибудь сравнишь? Хатауэй позволял Гарпу разрисовывать гипсовые шины, и вскоре на ногах у него рядом с автографами приятелей появились нарисованные мелками круглые рожицы и всевозможные чудовища, рожденные фантазией Гарпа.

Хатауэй посмотрел на эти детские каракули, и вдруг его охватило тревожное чувство. Он увидел свой мяч, притаившийся между коленями. Сквозь гипс Хатауэй его не чувствовал. Ему на миг стало смешно — тоже еще наседка, высиживающая яйцо. Ладно, а как же Гарп? Не мог же он отправиться играть без мяча?

За окном громко заворковали голуби. И Хатауэя осенило: голуби, ну конечно же, голуби! Гарп и не собирался играть в лакросс. Сколько раз он жаловался Гарпу, что голуби не дают ему спать, будят среди ночи своим чертовым воркованием, возней на карнизе и в сточном желобе под островерхой, крытой шифером кровлей. Голуби мешали спать не только тем, кто лежал на последнем этаже изолятора, но и всей школе. Птицы чувствовали себя здесь настоящими хозяевами. Рабочие обтянули коньки крыш и карнизы проволокой, но птицы продолжали в сухую погоду гнездиться в желобе, находили прибежище в выбоинах под крышей, в сплетениях старого, одеревеневшего плюща. Отвадить их от школьных зданий не было никакой возможности. Если бы не это их непрерывное воркование! До чего оно надоело Хатауэю! Он даже обмолвился Гарпу, будь у него цела хоть одна нога, он добрался бы до голубей. «Как?» — спросил тогда Гарп, и он ответил, что голубям не нравится летать в темноте. Полезные сведения о привычках голубей он почерпнул из цикла лекций по биологии. (Дженни и сама прослушала этот курс.) Он сказал маленькому Гарпу буквально следующее:

— Ночью — важно, чтобы дождя не было, — я заберусь на крышу и возьму их тепленькими прямо в желобе. Сидят там всю ночь и шебуршат. На мою голову.

— А как ты их поймаешь? — любопытствовал Гарп.

Хатауэй помахал ракеткой, в сетке которой покачивался мяч. Он сбросил его и зажал ногами, а сеткой легонько провел над головой Гарпа.

— А вот так. Соберу их кроссом прямо в сетку. По одному, пока всех оттуда не достану.

В памяти Хатауэя почему-то осталась улыбка Гарпа. Восхищенная улыбка, словно говорившая: вот какой у него друг, большой, храбрый, в больницу загремел, настоящий герой!

Хатауэй глянул в окно: сумерки сгущались, дождя не предвиделось. Он нажал кнопку звонка. «Гарп! О Господи, Гарп!» — воскликнул он, все не отрывая палец от кнопки.

Когда сестра Филдз снова увидела на пульте сигнал из палаты на четвертом этаже, ей пришло в голову, что Гарп, наверное, принес Хатауэю ракетку. «Вот молодец!» — думала она, еще раз поднимаясь в лифте на последний этаж. По коридору она бежала, и ее рабочие туфли скрипели вовсю. Первое, что бросилось ей в глаза, когда она распахнула дверь, был мячик в руках Хатауэя. Один глаз мальчишки, тот, что не скрывали волосы, испуганно смотрел на нее.

— Он на крыше! — выпалил Хатауэй.

— На крыше? — повторила Дженни.

— Он ловит голубей моим кроссом.