Страница 1 из 5
Ф. Илин
Странные встречи славного мичмана Егоркина
Егоркин и Корабельный
Морской клуб в гараже
Наступал быстрый осенний вечер. На ясном небе загорались звезды, одна за одной, как окна в просыпающемся доме. Любопытная круглолицая сияющая луна беззастенчиво гляделась в темные воды залива, в котором отражались подмигивающие огни навигационных знаков, и прихорашивалась, любуясь широкой золотистой, как волосы юной блондинки, лунной дорожкой через всю гавань.
На севере, аккурат ниже дремлющей Малой Медведицы, кто-то размотал зеленоватый шелковый шарф – Северное Сияние.
– Знать, к морозу! Только в мороз сияние поярче и покрасивее будет, с огнем! Недаром его поморы «сполохами» зовут и глаз оторвать не могут от этих волшебных огней! – протянул Коромыслин.
– Да нет, это не местная примета… Причина и следствие перепутаны! Сияние, сполохи, видно тогда, когда небо чистое, то есть – в зоне антициклона. Тогда одеяло туч и облаков уходит, тепло – на обогрев космоса, и приходят морозы – пояснил обстоятельный Бардин.
– Коромыслин! – рыкнул Петрюк – ты опять тень на плетень наводишь, а?
– Да у нас так всегда говорили! – огрызнулся тот.
– А самый хороший ответ – всегда так было, «а вот прошлый командир всегда разрешал!» – добавил в тон разговору Егоркин.
Ветер спешно тащил куда-то прочь с горизонта обрывки грязных облаков, уныло подвывая в проводах. А в нашем гараже было тепло, людно и все располагало к беседе старых знакомых.
Неспешная беседа свернула на морские легенды, приметы, суеверия… Обстановка располагала, да и программы телевидения этому способствовали. Подкидывали призраки старых тайн. Пошли в ход Огни Святого Эльма, Летучий Голландец, громадные фосфоресцирующие кракены, вдруг всплывавшие у борта корабля, ночные стуки морзянкой в борта подлодки на глубине, огни в каютах на давно заброшенных и обесточенных кораблях… б-р-р! Мороз по коже! Как раз – к ночи! Рассказы будоражили воображение, разыгравшееся до холодных мурашек. А сейчас еще Палыч кое-что вспомнил к теме и вдруг сказал:
– А дело было так – сказал Егоркин и замолчал, делая садистскую паузу.
– Слушайте, это уже стало нехорошей традицией! Просто-таки психиатрическим симптомом! – возмущенно проворчал доктор Рюмин.
Командир атомной лодки Бардин бросил в него куском замши, которой он старательно протирал стекло своей машины – заткнись, мол, пожалуйста!
Но об этом Палычу лучше было бы не напоминать! А то будет еще хуже! Есть в жизни такие индивидуи, что… Да и привыкли к его выходкам давным-давно. А сейчас все поняли, что будет нечто интересное! Вот это – когда интересно, любили все, пусть его, даже если врет!
Слушатели внутренне напряглись и приготовились внимать очередному рассказу Александра Павловича. Над крышей завывал ветер, гремел где-то оторванным листом железа, бросая горсти ледяной крупы в стальную дверь.
А здесь было по-домашнему уютно. В печке весело потрескивали сосновые дрова, пахло хвоей и смолой. Слабый аромат березовых и дубовых веников, висящих в дальнем углу, над верстаком. Напоминал об ушедшем лете. Шум непогоды за стенами создавал особое, романтическое настроение, что еще больше располагало к мужской задушевной беседе.
Аккуратно в это время – ни раньше, ни позже – на столе весело забурлил, подпрыгивая от нетерпения, закипевший чайник и приглашающе щелкнул автоматическим выключателем. Заварка уже давно настаивалась возле печки: несколько сортов чая, плюс травы, плюс… Короче, какой-то «секретный» рецепт Егоркина, с которым он ни с кем не делился даже в состоянии веселого подпития. Знаем мы эти рецепты! Обычно это эвристическая смесь из всего того, что в данный момент есть под рукой. И это – как повезет – бывает очень удачно, а бывает и так себе! но зато загадочности и самомнения – хоть отбавляй!
Все присутствующие потянулись к своим стаканам и кружкам. В сахарнице был кусковой сахар. Как знаток и ценитель чая, Палыч предпочитал исключительно его, если было из чего выбирать. Иногда он умудрялся доставать даже колотый сахар, забытый ныне напрочь. Скажите, кто когда в последний раз его видел, формованный в особые белые конусы, сияющие, как ледяные горные вершины? Ну, то-то!
А Егоркин где-то брал, до последнего времени! Но это уже не для нас, а для гурманов из ближнего круга. На тарелочках теснились галеты и сушки, леденцы. Шла мирная беседа, завершающая долгий рабочий день.
Палыч был записным хозяином «кают-компании», «мужского клуба», а попросту – помещения в задней части его здоровенного гаража, стилизованного под «морскую ностальгию». Её называют иногда «Стена плача», потому, что там собирают памятные, дорогие сердцу вещи.
В этой выгородке был настоящий бронзовый иллюминатор со старого корабля, с подсветкой (). А за его стеклом был виден пиратский бриг под полным ветром. Там же висели часы в форме штурвала, а вместо цифр были фотографии старинных друзей Егоркина. Подвешенная к потолку (здесь упрямо говорили: «к подволоку») маленькая, точенная из бронзовой болванки, рындочка с гравировкой «Палыч», вместо имени корабля, отбивала время заседаний. Впечатление дополняли картины с морскими пейзажами, раковины, фотографии кораблей и тому подобные атрибуты. Народ, в смысле – друзья, соседи и знакомые Палыча, собирался здесь частенько. Обстановка обычно располагала…
Этот клуб по интересам действовал уже который год! В «клубе» хранились и продукты НЗ, и даже кое-какое спиртное! А что – случаи бывают всякие, это даже каждый моряк-первогодок знает! А вот первогодков в этой компании никогда, понятное дело, не бывало!
Егоркин на старом корабле
Отхлебнув целебного напитка, пахнущего летом и еще чем-то неуловимо-особенно-приятным, да еще – собственного приготовления, Егоркин продолжал: – Был я как-то давно, даже не помню точно – когда, в командировке в одном столичном городе, и пришлось мне остаться там еще на один день, сверх расчетного срока. Попробуй-ка, победи чиновников от флота с одного налета! Даже если высокоточным оружием? Это редкая удача, а она не всегда приходит!
Все согласно закивали – а как же, обычное дело!
Рассказчик продолжал: – Делать нечего, пошел я в поисках ночлега на корабль, где главным боцманом тогда служил мой старый знакомец, а, заодно и проведать приятеля, языки размять, былое вспомнить.
Корабль его уже получил статус «отстойного», был загнан на старый облезлый причал, и забыт там, и людьми, и самим Богом. Расспросив вахту, где находится нужный мне ветеран, через некоторое время я уже подошел к стальной громадине…
Вот и сам эсминец! Некогда красивый, с летящей архитектурой ажурных мачт и зорких антенн, теперь он возвышался над ржавыми секциями причала унылой серой глыбой, как гранитное надгробие в глубине кладбищенских аллей.
Славный Андреевский Военно-Морской флаг на нем был уже давно торжественно спущен и передан в архив флота на вечное хранение.
Стальные, жирно смазанные швартовы намертво приковали его корпус к причалу, и, как от горькой стариковской обиды, по крутым скулам корабля, не переставая, текли слезы дождя и конденсата. Прямой ветер с моря старался их высушить. «Ничего, старик, не ты первый, не ты последний…» – завывал он в снастях свою заунывную песню. Но новые и новые слезы все текли и текли, скапливаясь в трещинах и раковинах старой шаровой краски на высоком борту.