Страница 1 из 4

Солнце на моих ногах

Бертолон Дельфина

Дельфина Бертолон

Она падала, падала, падала.

Кончится ли когда-нибудь это падение?

Воскресения бывают лишь там, где есть могилы.

Delphine Bertholon

Le soleil à mes pieds

Фото автора © Claire Garate

Маленькая лежала, свернувшись клубочком на коленях Большой, а та раскачивалась в кресле-качалке посреди кухни. Их мать в небесно-голубом платье складывала деревянные кубики в коробку, упираясь босыми ногами в ковер с бахромой. Узкое окошко слишком скупо пропускало лучи майского солнца, но время от времени Мамины волосы словно окунались в золото: Маленькая, не могла оторваться от них, словно загипнотизированная.

Старшая качалась – все сильнее, все быстрее. Младшая смеялась от страха и восхищения, чуть не слетая с кресла при каждом его качке.

– Мама? – спросила Большая, уставившись на солнце залитыми темнотой глазами.

– Да?

– Когда мне будет столько же лет, сколько тебе, можно я стану воздушной акробаткой?

– Ты сможешь делать все, что захочешь. Все, что сделает тебя счастливой.

Большая прыснула со смеху – и кресло качнулось назад. Потом внезапно остановилось.

– А где твои принцы?

Мать не ответила, но ее взгляд против желания любовно коснулся бархатистых роз в синей стеклянной вазе с завитками на кухонном столе: их недавно доставил мальчишка-посыльный в фуражке, а внутри букета была визитная карточка в красном блестящем конверте. Раскрыв его, она улыбнулась, а потом засунула меж страниц книги.

Большая продолжила качаться, а Маленькая укусила за ухо своего плюшевого кролика; теперь ей хотелось спать.

– Мама?

– Да?

– А мы так и будем втроем жить, всю жизнь?

Мать положила последний кубик в коробку, закрыла ее и посмотрела на дочерей.

– Конечно. Вы же сестры. Когда у тебя есть сестра, ты уже никогда не остаешься одна.

Маленькая закрыла глаза и, слыша возле своего сердца стук сердца Большой, заснула.

Идет дождь. Уже много дней подряд. Она даже не помнит, когда в последний раз было сухо; можно подумать, это муссон не с той стороны Земли. Тротуары блестят, словно по ним никогда не ходили.

Когда Большая оставалась с Мамой во время долгого сна, Маленькая чистила / мыла / расставляла все по местам – настоящая домашняя фея (по крайней мере она сама в это верила; правда, пользовалась только крохотной метелкой, а это было далеко не блестяще…). В общем, уборка была с самого начала. Сейчас-то она уже не очень хорошо помнит, когда перестала играть в хозяйку дома. В четыре годика нет представления о времени.

Сегодня время стало ее наваждением. Ужасно не то, что оно идет, а то, что никуда не идет, застревает в горле персиковой косточкой, чуть не душит. Антисептические салфетки, спрей от известкового налета, лосьон с жавелевой водой – убиваешь его изо всех сил, до покраснения рук, но оно по-прежнему здесь: песочные часы, сверху заполненные мусором, пустые внизу, а посредине – сдавленная гортань.

В кинотеатре линия метро проходит прямо над залом, так что его гул отдается в стенах стереозвуком. Она подумала: а что будет, если потолок вдруг рухнет? Прямо на третий ряд. Представила себе вагон, врезавшийся в красные бархатные кресла, черную кровь, оторванные конечности, представила большую – свою сестру – в синей форме работницы «Скорой помощи», представила, как она наслаждается, стоя посреди всего этого и собирая ее, маленькую, по кусочкам, как грибы под небом, разорванным электрическими звездами.

Это ее так захватило, что она даже не поняла, о чем фильм.

Теперь она идет, защищенная камуфляжной тканью своего зонтика; она не нарочно такой выбрала, просто он был самым дешевым в ближайшем универмаге. Из-за порывов ветра она беспрестанно оборачивается, поправляя спицы на каждом перекрестке.

У подножия дома, стоящего наискось к углу улицы, – карета «Скорой помощи», все дверцы настежь, вращается мигалка, вопит сирена. Несут какого-то старика на носилках. Она машинально бросает взгляд, но проходит мимо. К обломкам жизни она отношения не имеет.

Это вотчина Большой.

С наступлением вечера мать говорила Большой: «Родная, помоги Маленькой накрыть на стол». Хотя одна была ничуть не выше другой. Сегодня из них двоих самая высокая как раз Маленькая. Высокая, очень высокая. Порой ей даже предлагали сфотографироваться на улице; но с тех пор к ней уже давным-давно не пристают.

Большая-то совсем крошечная. Толстенькая, крошечная и всегда в черном; круглое лицо, темные волосы и постоянно сопящий духовой инструмент вместо носа, словно у тапира. Однажды Маленькая побывала у нее дома; больше она никогда туда не пойдет. У Большой наваждение: она хранит все, что находит на свалках, обкрадывает мертвецов, роется на помойках, отнимает у бомжей. У Большой кругом грязь, все завалено рухлядью и напоминает барахолку в сумасшедшем доме.

Маленькая часто думает, что и сама в конце концов угодит в эту кучу вместе с остальным – в виде отдельных частей.

87 – Марсово поле / Застава Рейи. В автобусе она слушает болтовню старушек, которые сидят друг против друга на сиденьях возле выхода и кивают пухом сиреневых волос.

Ты слышала пересадили почку сенбернару он был очень больной но очень храбрый спас кучу людей в общем его стали лечить Прости а ты представляешь каково это найти подходящую почку и потом операция и все такое это же все-таки собака Ах да моя дорогая но собака-спасатель это тебе не простое животное а полезное для общества помнишь как мой сын чуть не погиб под лавиной конечно я его больше не вижу а это все равно что погиб но короче если этого пса могли спасти надо было попытаться это же нормально Наверное правда ты права собаки гораздо лучше людей.

Если бы Большая была собакой, ее бы никто не стал спасать.

Иногда она представляет себе, о чем болтали старушки в автобусе в том году, в мае, чудесном месяце мае. В том году они обе стоили не больше сенбернара с пересаженной почкой.

Автобус доставляет ее прямо к подъезду, как посылку. Она набирает секретный код и взбирается на восьмой этаж.

Она сушит волосы, потом зажигает свечу «Сиеста под фиговым деревом». В ее горенке служанки все чисто и опрятно, как в те времена, когда тут действительно жили служанки. Опрятно, вылощено до блеска, продезинфицировано – белым-бело. Чернота и беспорядок остаются внутри, укрыты бастионами тела, хрупким решетчатыми конструкциями стен с проступающей известью.

По телевизору говорят, что на горнолыжных курортах сияет солнце. На людях шапочки крикливых расцветок, скрывающие их шевелюры, они распевают, оседлав длинные серебристые стержни. Их послушать, они довольны.

Прошлым летом Большая взяла ее с собой на море. Это было совсем не то красивое море, которое расхваливают в каталогах, густой кобальт и алые кораллы, – это было скорее море после катастрофы, вместо горизонта серый бетон и куча мусорных бачков через каждые полсотни метров. Сестра заставляла ее плавать среди гигиенических тампонов, перебрасывать ракеткой мячик через груды лоснящихся тел. На третий день у нее на спине высыпали волдыри, а потом кожа стала медленно слезать, словно пергаментная бумага. Большая смеялась, чуть не надорвав животики. Так и есть, малышка, думаю, ты проказу подхватила!