Страница 21 из 73
Если б знать тогда, что нужно во все глаза глядеть и каждое слово наизусть выучивать!
Нет, память не только у растяп дырявая – она у всех такая. И лезет через эти дыры всякая чепуха. Самоваров, например, ясно припомнил нечистого серого кота с бакенбардами, который сидел в тот день в кресле Щепина. Кот только что доел сардины из банки, поставленной анималистом в одну из заляпанных глиной мисок, и пребывал в состоянии тихой неги. Сосредоточенно и бессмысленно взирали тогда с небольшой круглой морды горчично-жёлтые глаза. Кот пялился на Самоварова, а Щепин в это время что-то говорил. Но вот что?
Тут самоваровская память смолкала, виновато уползала в тёмный угол, и только противный кот отчётливо торчал перед глазами и делался всё реальнее. Самоварову даже казалось, что теперь, зажмурившись, он лучше и подробней может рассмотреть кота, чем тогда, при Щепине. И ещё что-то маячило, не связанное с этим местом, но тоже очень важное…
– Вертится что-то в голове, но не оформляется, – пожаловался он Стасу. – Может, позже осенит? Одно скажу: ни при чём тут мой чайник. Чайник мелочь, вздор, дешёвка. Зато интересно, кому завещал Щепин-Ростовский своё какое-никакое имущество? Хотя бы квартиру? Не вокальному же центру, как Тверитин? Может, в Тверитине всё дело?
– Почему это?
– Кажется, говорил мне Щепин, что Матюшка, то есть Тверитин, умер неестественной смертью. Но почему он так считал? И не этому ли я, скотина, не верил? Или я не верил, что мне удастся выручить свой чайник? Чем больше об этом думаю, тем меньше понимаю. Кому понадобилось умерщвлять пенсионеров и делать у них уборку?
– Посмотрим, – неопределённо сказал Стас. – Лучше бы это вообще не убийство было. А то, чувствую, тухлятина намечается, из которой не выйдет ничего. Нет ни подозреваемых, кроме тебя, ни мотива. Пока нет. Посмотрим…
Стас запер и опечатал дверь. Друзья вышли на мороз, вдохнули тяжёлый, злой воздух. Градусов тридцать восемь, не меньше! Самоварова вдруг предложил:
– Давай заглянем сейчас ко мне в мастерскую, чайку попьём. Идти недалеко.
– Пошли! У тебя там теперь, поди, повсюду салфеточки, занавесочки, – съехидничал Стас. – И кулёк с бутербродами, приготовленный заботливой рукой жены.
– Ты будешь смеяться, но бутерброды ей готовлю я.
– Ещё бы, ты у нас хозяйственный. Непонятно даже, для чего ты женился. Как тебя угораздило?
– Судьба! Эта штука определённо существует. Если уж что суждено, то всё равно не отвертишься.
– А я вот и верчусь, и сопротивляюсь, – самодовольно сообщил Стас. – Вдвоём с Рыжим. Кот, а парень надёжный. Чем дольше живёшь, тем меньше люди нравятся. Бабы в том числе. Гнусность баб не имеет границ! Одна тут у меня недавно по убийствам проходила – представь, знакомилась по объявлению, регистрировалась с мужиком. Квартиру, машину на себя переводила, а вскорости душила беднягу подушкой. Труп закапывала на собственной даче под забором и бежала новое объявление строчить. Троих так уходила! А четвёртого не успела – его выследила прежняя жена, которая сама хотела машину оттягать. Финал получился, как в боевике: врывается в дом бывшая жена и у теперешней, у душительницы, выхватывает в последнюю минуту орудие убийства. Подушку.
– И как?
– Хреново. Мужик остался жив, но без машины. Её прежняя жена таки отсудила.
Стас глянул на задумчивого Самоварова и вдруг спохватился:
– Ты не подумай, Колян, что я на тебя намекаю. Ничего подобного! Я в курсе, что и неплохие бабы иногда попадаются. Только пойми: за день так набегаешься и намыкаешься, что начнут к вечеру жёны с подушками чудиться. Не всегда, конечно, они душат. Иногда душат и их, причём именно неплохих. У меня была одна потерпевшая… Нет, лучше тебе не слушать этого перед обедом! Короче, я тоже живой человек, и мне тоже иногда хочется, чтоб дома не только Рыжий сидел, но и кто-нибудь с симпатичным личиком. С бутербродом или борщом…
У Самоварова вдруг мелькнула шальная мысль натравить на Стаса Веру Герасимовну. Ведь неброская дочь её подруги до сих пор не пристроена! Может быть, Стас обретёт семейный очаг?
– Николай Алексеевич, тут вас с экспонатом дожидаются, – сообщила Самоварову уборщица Нина, когда друзья добрались до музея и начали подниматься по чугунной служебной лестнице.
– Тут – это где? – спросил Самоваров.
– Я посетителя в вестибюль отправила. Позвать?
– Зовите.
Неизвестный с экспонатом мог, конечно, оказаться невеждой с какой-нибудь глупейшей тарелкой, изготовленной кооперативом в начале перестройки. А могли принести прекрасную вещь.
Сегодня оба варианта, похоже, исключались. По служебному коридору навстречу Самоварову торопился тихий сумасшедший Фёдор Сергеевич Пермиловский. Его выразительное лицо сияло. Был он в драповом пальто и в лысоватой шапочке старинного покроя пирожком. В руках он нёс нечто крупное, закутанное и завязанное в газеты.
– Я выполнил своё обещание. Это то, что вы просили! – радостно сообщил он Самоварову.
Самоваров никак не мог вспомнить, что же он такое он мог просить у Пермиловского. Однако он всё-таки пригласил старика в мастерскую, где Стас уже успел снять кожаное пальто и развалился на диване, устало раскинув ноги. Пермиловский раздеваться не стал. Он первым делом водрузил принесённый им таинственный предмет на чайный столик, потеснив сахарницу и коробку с печеньем.
– Я бы никогда не стал рисковать дорогой мне вещью – мороз и на тротуарах скользко. Но вы так настойчиво просили, что отказать было невозможно, – бормотал он, распутывая шпагат, который был причудливо перекручен и завязан множеством узлов и бантиков.
Стас косился на неведомый предмет с профессиональной подозрительностью. Пермиловский как ни в чём не бывало продолжал улыбаться. Он сматывал шпагат в аккуратный клубочек и приговаривал:
– Это уникальный экземпляр – самый последний вариант, наиболее ценный… Он важен для судеб всего человечества! И вы, конечно, отдаёте себе отчёт в той мере ответственности, что ложится отныне на вас… Вы обязаны гарантировать мне полную сохранность…
Услышав последние слова, Стас поджал ноги и отодвинулся в угол дивана. Самоваров недоумевал. Наконец, уникальный экземпляр удалось распеленать, и на свет глянуло нечто странное. Это нечто было изготовлено из медной проволоки, картона, детского цветного пластилина и кудрявой пряжи, какая получается, если распустить варежку. Больше всего изделие Пермиловского напоминало крупное неопрятное гнездо. Укреплено оно было на плоском фанерном ящичке.
Первым пришёл в себя Стас, много повидавший на своём веку.
– Что это такое? – осторожно спросил он.
– Модель Вселенной, – ответил Пермиловский с готовностью. – Альтернативная, разумеется. Эта идея совершит переворот в научных воззрениях на мир и, скорее всего, станет зародышем духовного развития новой цивилизации. В отличие от традиционных моделей эта универсальна, и всякий новый факт, всякое ошеломляющее открытие, как бы ни казалось оно невероятно и необъяснимо, легко найдёт здесь своё подтверждение и исчерпывающее выражение!
– Неужели? – воскликнул Стас.
Он даже оторвался от дивана, подошёл к модели и пощупал розовую шерстяную бахрому, прихотливо свисающую с проволоки.
– Это очевиднее с каждым днём, – подтвердил Пермиловский. – Вот сейчас вы коснулись рукой энергетических мембран, которые проецируют животворящую энергию во все концы Вселенной. Как раз вчера Николай Алексеевич много и совершенно справедливо говорил об этом.
Ты такое говорил? – удивлённо обратился майор Новиков к Самоварову.
Тот переставил чашки на столике и ничего не ответил. Он не знал, что сказать.
– А это поля сверхусилий – вот здесь, пониже… и пустОты… ПустОты, как вы, конечно, знаете, абсолютно необходимы для полной характеристики времени и пространства. А вот здесь, в самом центре, в ядре бытия, сидит Иван Петрович! – торжественно объявил Пермиловский.
Стас невнятно хмыкнул.
– Ага, и вы поняли! – обрадовался Фёдор Сергеевич. – Истина имеет странное свойство быть заражающей, притягательной. Погодите, я, может быть, говорю сейчас сумбурно, и вам трудно сразу постигнуть… У меня ведь всё изложено очень стройно и доказательно! Секундочку!