Страница 67 из 76
Прошло несколько месяцев. В октябре 1833 года начальнику Главного морского штаба князю Александру Сергеевичу Меншикову была доставлена от шефа жандармов графа Бенкендорфа личная записка о результатах расследования этого преступления, заставившая надменного князя изрядно поволноваться.
Князь, держа голубоватый листок дрожащими (почему, именно «дрожащими»?. — В.Ш.) руками, читал: “Дядя Казарского Моцкевич, умирая, оставил ему шкатулку с 70 тыс. руб., которая при смерти разграблена при большом участии николаевского полицмейстера Автамонова. Назначено следствие, и Казарский неоднократно говорил, что постарается непременно открыть виновных…” — Меншиков на мгновенье отвлекся от чтения: он хорошо знал характер Казарского, его честность, принципиальность и смелость. Да, такой, как Казарский, смог бы докопаться до истины.
Меншиков быстро пробежал текст записки: “Когда Казарский умер, все тело его стало черно, как уголь”. Князь брезгливо поморщился, читая описание ужасной смерти Казарского и стараясь скорее дочитать до конца. “Все это произошло менее чем в двое суток. Назначенное Грейгом следствие ничего не открыло…”
Александр Сергеевич злорадно (?!) улыбнулся, его явно обрадовала еще одна служебная неприятность адмирала Грейга. Он знал, что Грейг уже на пути в Петербург, что место главного командира Черноморского флота занял вице-адмирал Лазарев, и что эта смена администрации произошла не без его, Меншикова, решительного участия. А Грейгу здесь можно преподнести еще одну “горькую пилюлю” как бывшему губернатору Николаева, не сумевшему уберечь любимца императора флигель-адъютанта Казарского.
Князь невзлюбил Грейга после нескольких их споров, когда Алексей Самойлович (Грейга звали Алексеем Самуиловичем. — В.Ш.) в мягкой форме, намекнул, что хотя Николай I и пожаловал князю чин адмирала, но моря-то и флота он не видел, будучи уже начальником Главного морского штаба (хотя и “исправляющим должность”), при штурме Анапы он оказался по воле царя в подчинении у Грейга, и Алексей Самойлович представлял князя к наградам — благодаря Грейгу он и был утвержден в должности, и получил чин адмирала. Нет, этого князю никогда не забыть: унижение, как он считал, требовало отмщения-Александр Сергеевич ухмыльнулся в свои холеные (?!) усы, но вспомнил о записке. Последние строки заставили несколько расстроиться самоуверенного и торжествующего князя. Первая реакция быстрого ума подсказала, что лучше всего эту записку “утопить” в бездонных архивах Морского министерства, доступ в которые был фактически закрыт для всех. Но под запиской стояла подпись могучего шефа жандармов Бенкендорфа; не исключено, что копия записки уже легла на стол Николая I. С Бенкендорфом не так-то легко совладать, расстроенный князь, кряхтя, оторвался от кресла и велел подать карету. Через несколько минут он уже был в кабинете царя.
Стараясь подавить волнение, Меншиков читал записку Бенкендорфа царю, но на последних строках он все же почувствовал неприятное томление (что это за состояние этакое?. — В.Ш.); дрожащим голосом (?!) он дочитал: “…другое следствие также ничего хорошего не обещает, ибо Автономов ближайший родственник генерал-адъютанта Лазарева”.
— Слишком ужасно, — произнес глухим голосом (?!) царь и, обмакнув перо, собственноручно написал резолюцию: “Поручаю вам лично, но возлагаю на вашу совесть, открыть лично истину по прибытии в Николаев”. Немного задумавшись (?), Николай дописал ниже: “Слишком ужасно” и расписался.
Прошло более 160 лет. Я ищу следы этой трагической истории, которой внезапно закончилась жизнь героя-моряка. Да, комиссия, назначенная адмиралом Грейгом, не смогла установить истину. Но лично Грейгу было уже не до этого: происки Меншикова и Лазарева сделали свое дело — пришел приказ о переводе его в Петербург — и он готовился сдать дела вице-адмиралу Лазареву, своему помощнику. В архиве Николаевского порта хранилось дело о следственной комиссии (на 29 листах), назначенной для расследования “дошедшего до его императорского высочайшего слуха о неестественной смерти в городе Николаеве флигель-адъютанта Казарского”. Следует полагать, что вряд ли вице-адмирал и генерал-адъютант Лазарев в самом начале своей службы на посту главного командира Черноморского флота допустил, чтобы была доказана причастность главного полицейского начальника города, его родственника, к ограблению и убийству Казарского (а почему он должен был прикрывать преступление, которое произошло до его вступления в должность? При этом, как генерал-адъютант, он был просто обязан разобраться собстоятельствами странной внезапной смерти флигель-адъютанта. — В.Ш.). Маловероятно также, чтобы князь Меншиков смог “лично открыть истину”. Скорей всего, он погрешил против совести (!) и постарался не открывать правду: слишком тесные и “приязненные” отношения были у него с Лазаревым. Открытие истины могло вызвать отставку и Лазарева, и Меншикова. Да и Бенкендорф, возможно, не дал дальше хода этому делу, считая невыгодной для себя борьбу с двумя приближенными царя — князем Меншиковым и генерал-адъютантом Лазаревым».
В рассуждениях Ю. Крючкова все поставлено с ног на голову. Он обзывает личного адъютанта императора Казарского «мелкой сошкой», сочиняет о его шашнях с николаевскими проститутками, врет относительно личного богатства, хотя стоит вспомнить запись в личном деле героя о том, что он «никакого движимого и недвижимого имущества за собой не имеет». О том, что Казарский и Лазарев действовали как единая команда, направляемая волей императора Николая I, я уже писал выше. Попытка представить Лазарева и Меншикова, не имевших никакого отношения ко всем безобразиям, творившимся на Черноморском флоте при Грейте и его камарилье, подельниками Грейга, вообще чудовищна и оскорбительна для памяти этих выдающихся государственных деятелей. Об огульном обвинении супругов Фаренниковых, написавших, что Казарский лично им рассказал о раскрытии на флоте воровства в огромных размерах и о том, что его уже предупредили о готовящемся покушении, в том, что они писали свои воспоминания в состоянии старческого маразма, вообще непорядочно. Кстати, сам Юрий Семенович Крючков (1928 года рождения) сочиняет свои опусы на 82-м году жизни. Так кому стоит больше верить: седому старцу Крючкову или лично знавшим Казарского Фаренниковым?
Я полагаю, что именно трагическая смерть Казарского и стала той последней каплей, которая переполнила чашу терпения Николая I. Именно тогда, в июле 1833 года, получив известие о таинственной смерти своего любимого флигель-адъютанта, он принял окончательное решение как можно быстрее убрать адмирала Грейга и навести порядок на Черном море. Именно тогда он подписывает высочайший указ о присвоении Лазареву чина генерал-адъютанта, что автоматически давало ему почти неограниченные полномочия для наведения этого порядка.
Николай I, казалось бы, обладавший почти абсолютной властью в государстве, на самом деле оказался бессильным не только защитить своего собственного адъютанта, но и до конца разобраться в истинных причинах его таинственной смерти, не говоря уже о том, чтобы найти и покарать виновников его смерти! На полное наведение порядка на Черноморском флоте и в черноморских портах у Николая I и адмирала Лазарева ушли долгие годы. История трагической смерти Александра Ивановича Казарского служит наглядным доказательством того, насколько тяжелой даже для императора-самодержца была борьба с коррупцией в 30-х годах позапрошлого века. Впрочем, а когда она была легкой?
История смерти флигель-адъютанта Казарского странно похожа на историю смерти великого композитора Вольфганга Моцарта. Разумеется, и время, в котором жили эти люди, и сами личности достаточно разняться. Однако многое, очень многое и в том и в другом случае удивительным образом совпадает. А это заставляет нас еще раз познакомиться с обстоятельствами смерти Моцарта и сравнить их с обстоятельствами смерти Казарского.
Для начала отметим, что и Моцарт и Казарский были на момент смерти примерно в одном и том же возрасте. Оба буквально за день до своей смертельной болезни были бодры и здоровы. У обоих имелись весьма могущественные враги, способные на совершение преступления. У Казарского — всесильная чиновно-купеческая черноморская мафия. У Моцарта — подозревавшие его в измене масоны, ревнивцы мужья и завистники-композиторы.