Сансиро

Сансиро был подавлен тем, что чувствовал себя словно деревенский житель, впервые попавший в большой город. Все знания, полученные им в колледже, оказались вдруг несостоятельными, как патентованное средство против болезни. Он растерял чуть ли не наполовину уверенность в себе, и это очень его угнетало.

Если такая кипучая деятельность и есть реальный мир, значит, до сих пор он жил вне его, словно средь бела дня спал на перевале Хорагатогэ[9]. Так может ли он сейчас проснуться и начать действовать? Трудный вопрос. Он попал в самый центр деятельности пока лишь в качестве наблюдателя, поскольку, как и прежде, был всего-навсего студентом. Всё в мире непрерывно движется, он это видит, но вынужден оставаться безучастным. Его мир и мир реальный лежат в одной плоскости, но ни в одной точке не соприкасаются. Сансиро не угнаться за непрерывно движущимся миром. И это сильно его тревожит.

Такие чувства обуревали Сансиро, когда он, стоя в самом центре Токио смотрел на проносившиеся мимо трамваи, поезда, на людей в белых кимоно, на людей в чёрных кимоно. Сансиро и не подозревал о существовании другого мира, мира духовного, составляющего внутреннюю жизнь студентов. Идеи Мэйдзи преобразили Японию за сорок лет. На подобные коренные перемены Западу понадобилось целых три века.

Однажды, когда Сансиро, сидя дома, скучал в одиночестве в самом центре беспрерывно меняющего свой облик Токио, пришло письмо от матери. Первое письмо, полученное им в Токио. Мать писала обо всём понемножку. Прежде всего она сообщала, что нынче, хвала господу, богатый урожай, затем просила его беречь здоровье, а также остерегаться хитрых и злых людей, которых так много в Токио («так что будь осторожен»). Из письма он узнал, что деньги на ученье будет получать в конце каждого месяца («так что не беспокойся»). Заканчивалось письмо сообщением о двоюродном брате Масэ-сан из семьи Кацуда, который, как она слышала, окончил естественный факультет и теперь, кажется, работает в университете. Пусть Сансиро его навестит и попросит помочь. Имя этого человека, что было, собственно, самым главным, она, видимо, поначалу забыла написать, так как на полях была приписка: «Г-н Сохати Нономия», и несколько новостей. Ао, чёрный конь Саку, вдруг заболел и издох, Саку очень переживает. О-Мицу-сан принесла в подарок форель, и они всю её съели — в Токио, увы, не пошлёшь, протухнет в дороге. И ещё кое-что в том же духе.

От письма на Сансиро пахнуло стариной. Ему просто некогда читать подобные письма. Только вот матушку не хочется обижать. Тем не менее он перечёл письмо дважды. Ведь, по существу, реальный мир, с которым он сейчас соприкасается, — это мать. Она живёт по старинке в деревне. Есть ещё женщина, с которой он ехал вместе в вагоне. Но она мелькнула, как молния, и Сансиро едва ли может считать её чем-то реальным. Поразмыслив, Сансиро решил навестить Сохати Нономию, как наказала мать.

Следующий день выдался особенно жарким. «Вряд ли в каникулы я найду Нономию в университете», — думал Сансиро. Однако адреса его мать не сообщила, и Сансиро решил всё же сходить на факультет навести справки. Около четырёх часов дня, миновав здание колледжа, Сансиро вошёл в ворота университета со стороны улицы Яёи. На двухдюймовом слое пыли, покрывавшем улицу, виднелись отпечатки гэта, ботинок, варадзи[10], не говоря уже о следах колясок рикш и велосипедов — они попадались на каждом шагу. Идти было душно и противно. Правда, в университетском дворе Сансиро почувствовал облегчение: там росло много деревьев. Первая дверь, которую он толкнул, оказалась запертой. Обогнул здание — тоже напрасно. Наконец он заметил боковую дверь. На всякий случай толкнул — она подалась. В коридоре дремал служитель. Сансиро объяснил ему цель своего прихода. Некоторое время служитель разглядывал рощу Уэно за окном, видимо, никак не мог проснуться, потом вдруг сказал: «Он, кажется, здесь», — и ушёл куда-то. Ничто не нарушало тишины. Вскоре служитель вернулся и сказал:

— Пройдите.

Сказал просто, словно старому приятелю. Сансиро торопливо последовал за служителем, свернул за угол и по коридору с цементным полом спустился вниз. Сразу стало темно, будто после яркого, слепящего солнца. Но через некоторое время глаза привыкли к темноте и стали различать окружающие предметы. Слева показалась настежь открытая дверь. Из неё высунулась голова: широкий лоб, большие глаза. Черты лица, как у буддийского бонзы. Очень высокий и очень худой, что, видимо, помогало легко переносить жару. Поверх летней рубашки накинут пиджак, кое-где в пятнах. Человек поклонился.

— Пожалуйте сюда, — сказал он, и голова его скрылась в комнате. Сансиро подошёл и заглянул внутрь. Нономия уже сидел на стуле. — Пожалуйте сюда, — повторил он, жестом указывая на скамейку — доску, положенную на четыре столбика. Сансиро представился и сел. Потом сказал:

— Рад познакомиться.

Нономия закивал, повторяя:

— Да, да.

И Сансиро сразу вспомнил попутчика — любителя персиков. Сансиро объяснил, что его привело сюда, и замолчал. Молчал и Нономия.

Сансиро стал оглядывать комнату. Посредине стоял длинный дубовый сток. На столе — какой-то большой стеклянный сосуд с водой. Тут же валялись напильник, нож и одна запонка. В противоположном углу на гранитной подставке, примерно в метр длиной, Сансиро увидел сложный прибор величиной с большую банку из-под маринованных овощей и обратил внимание на два отверстия в его стенке. Они сверкали, как глаза удава.

— Блестят, а? — смеясь, произнёс Нономия. Затем стал объяснять: — Днём подготовлю всё, а поздно вечером, когда стихает шум транспорта и все остальные шумы, спускаюсь сюда, в подвал, и через подзорную трубу смотрю в эти похожие на глаза отверстия. Это опыт с давлением светового луча. Я начал его ещё в январе нынешнего года, но столько возни с аппаратурой, что ожидаемых результатов пока ещё не удалось получить. Летом здесь сравнительно легко работать, зато в холода совершенно невозможно. Даже в пальто и в шарфе коченеешь…

Сансиро слушал и удивлялся. И в то же время не мог понять, что это за давление светового луча и для чего оно служит.

— Взгляните-ка! — сказал Нономия.

Сансиро забавы ради подошёл к подзорной трубе, находившейся метрах в пяти от прибора, и приник к ней глазом, но ничего не увидел.

— Ну, что? — спросил Нономия.

— Ничего не видно, — ответил Сансиро.

— Гм, наверно, крышка не снята, — пробормотал Нономия, встал со стула и убрал что-то, надетое на передний край трубы.

Сансиро опять посмотрел в подзорную трубу и на этот раз увидел тускло-белый фон и на нём чёрные деления, как на линейке. Потом появилась цифра 2.

— Ну, что? — спросил Нономия.

— Вижу цифру два, — ответил Сансиро.

— Сейчас начнёт двигаться, — сказал Нономия, повернулся спиной к Сансиро и стал что-то делать.

Вскоре шкала действительно стала двигаться. Двойка исчезла, появилась тройка, затем четвёрка, пятёрка и, наконец, десятка. После этого шкала стала двигаться в обратном направлении: десять, девять, восемь, и так до единицы. Потом остановилась. «Ну, что?» — спросил Нономия. Сансиро, удивлённый, оторвал глаз от подзорной трубы, но спросить о назначении шкалы не решился.

Вежливо поблагодарив, Сансиро вышел из подвала и поднялся наверх, туда, где были люди. Жара ещё не спала, но Сансиро вздохнул с облегчением. Солнце, всё ещё ярко светившее, клонилось к западу, бросая косые лучи на широкий склон, по обеим сторонам которого стояли здания технологического факультета, и окна их пылали огнём. Глубокое чистое небо с западного края алело пламенем, и даже голова Сансиро, казалось, была окружена ореолом. По левую сторону от зданий факультета была рощица, пронизанная сейчас лучами вечернего солнца, окрасившего багрянцем просветы между тёмной листвой. На толстых вязах трещали цикады. Сансиро подошёл к пруду и опустился на корточки.

Сюда не доносился шум трамваев, и было очень тихо. Университетское начальство заявило протест, когда хотели пустить трамвай мимо главного входа в университет, и теперь трамвай ходил по Коисикава. Об этом Сансиро как-то прочёл в газете, ещё когда жил дома, и сейчас это вдруг пришло ему на память вместе с другой мыслью: университет далёк от жизни общества, там боятся даже трамвайного шума.

9

Хорагатогэ — горный перевал на границе префектур Киото и Осака. Здесь в 1582 г. расположил свой лагерь Цуцуи Дзюмиэн, военачальник, находившийся на службе объединителя Японии сёгуна Ода Нобунага. Он бездействовал, выжидая исхода сражения между Тоётоми Хидэёси (сподвижником Ода Нобунага) и Акэти Мицухидэ (приближённым Ода Нобунага, изменившим ему предательски убившим его в храме Хонгандзи и затем повернувшим свои войска против Тоётомй Хидэёси), чтобы решить, к кому из них примкнуть. Это событие стало синонимом либо выжидательной позиции, либо двуличной и предательской политики.

10

Гэта — национальная обувь, деревянная подошва с двумя поперечными подставками, держится на двух ремешках, в один из которых продевается большой палец. Варадзи — соломенная обувь.