Страница 66 из 331
Над столом повисла тишина, и только граф Метелин стукнул пивной кружкой в прорвавшемся гневе.
Кряжистый и круглолицый вольнослушатель от этого стука прищурился с хитрецой:
— Рождаемость — она, конечно, государственная головная боль, да только городишко-то наш расширять за пределы казарм не полагается. А в пределах он и без того от людей ломится. Если где и не хватает населения, то всяко не у нас.
— Совершенно верно, но это, по мнению Четвёртого Патриархата, тоже частность, — фыркнул хэр Ройш. — Закон вступит в силу на всей территории Росской Конфедерации — без поправок.
— Но разве так можно? — подал голос предполагаемый сын генерала Скворцова. — Выдвигать столь серьёзные требования к людям без учёта местной специфики?
Его перебил другой вольнослушатель, тот, у которого медицинская эмблема соседствовала с академической, — но перебил очевидно не из хамства, а от увлечённости собственным размышлением:
— Погодите. Проблемы с рождаемостью ведь, ну, не то чтобы только по женской вине, но всё же беда в здоровье, в последствиях, они умирают так часто из-за... поэтому и не хотят рожать. А налог будут брать с мужчин. С логической точки зрения это, видимо, оттого, что женщины частенько и не работают и платить им не из чего, — он сосредоточенно потёр лоб. — Но выйдет же так, что мужчины теперь будут сильнее давить, даже требовать, а женщинам-то по-прежнему незачем соглашаться!
— Велик налог-то? — мрачновато уточнил человек в безвкусной шляпе.
— Пять с половиной тысяч грифонов. Годовых, — мимоходом ответил хэр Ройш и обратился к вольнослушателю с двумя эмблемами: — А вам, господин Приблев, я хочу заметить, что ваши логические рассуждения здравы. Но, полагаю, о женщинах — и целесообразности их освобождения от налога — попросту не подумали. Удивляться здесь нечему, такой подход для Четвёртого Патриархата давно стал привычным.
— Бросьте вы на яд исходить, — с неуместной жизнерадостностью возразил господин Букоридза-бей. — Да, закон глуп, но если хоть по кому-то он прямо не пройдётся — это же хорошо! Не обременяют женщин, ну и не надо. В самом же деле мало у кого из них заработок есть.
Хэр Ройш скривился:
— Господин Приблев, если вы не расслышали, пытался просчитать как раз непрямые последствия.
Тут вдруг зашёлся дружелюбным, но обескураживающим смехом кряжистый и круглолицый вольнослушатель.
— Умора, — резюмировал он, чуть успокоившись. — Вы меня извините, но невозможно слушать, как о налоге в пять с половиной тысяч грифонов спорят иностранец и аристократ.
— Разве дело в деньгах, друг Драмин? — словно очнулся от алкогольного забытья отталкивающий тип. — Им же обидно, понимаешь, о-бид-но, эк их вместе со всеми зачесали...
— Мой отец уже ввёл в домашнем бюджете новую ежегодную графу расходов, — сказал хэр Ройш со всем своим аристократическим спокойствием, — а быть статьей расходов противно. Но — и здесь Хикеракли прав — дело не столько в деньгах. Сообщество аристократии — тонкий и сложный механизм, и очень важно, чтобы все его шестеренки ходили равномерно. Противно мне или нет, однако мой отец разумен: он твёрдо заявил, что никакого преждевременного брака не случится. Но каждый ли аристократ может похвалиться достаточной разумностью? Кто-нибудь непременно запаникует, начнут заключаться опрометчивые и невыгодные союзы, а пострадают в итоге все.
— Зато, если сочетаться браком нужно спешно, у аристократов появится больше шансов жениться по любви, — смущённо прошелестел предполагаемый сын генерала Скворцова. — Ведь когда не хватает времени, проще уступить требованиям потомков...
Хладный взор, которым окатил сына генерала Скворцова хэр Ройш, Тимофея бы убил на месте.
— При всём уважении, господин Скопцов, аристократические потомки с юных лет мыслят в несколько иных категориях. Кто-то, без сомнения, обрадуется. У остальных же обрушится немало ценных связей. — Хэр Ройш потянулся было к своему бокалу, но с сожалением обнаружил, что вина там не осталось. — Как это ни иронично, в итоге паникёры не так уж сильно ошибутся. То, что облагается налогом, быстро начинает облагаться и порицанием. Таково неотъемлемое свойство человеческой натуры.
— Ну знаете, — отмахнулся кряжистый и круглолицый вольнослушатель, которого, по всей видимости, звали господином Драминым, — это кем надо быть, чтоб о порицании каком-то беспокоиться? Пять с половиной тысяч грифонов годовых — проблема, да. Для кого-то — совсем серьёзная. Но уж если пять с половиной тысяч найдёшь заплатить за отсутствие детей, какая тебе разница, что чужие люди говорят? Главное, чтоб свои согласны были.
— Об инерции подумайте, — вздохнул Андрей. — Есть социальные слои — и речь не только об аристократии, — для которых угождение общественному мнению является первейшей ценностью. Это сейчас возмущение ещё возможно, а пройдёт пара лет под этим налогом — и ранняя женитьба превратится в норму. Всякая же норма навязывается воспитанием, то есть как раз таки «своими», а не «чужими» людьми.
Услышав слова Андрея, Тимофей внутренне похолодел: тот ведь о косности купеческой среды толкует! Вот уж для кого соседский неодобрительный взгляд важнее собственного мнения.
И следовало из этого для Тимофея что-то пока не имеющее ясных очертаний, но дикое. В семье Ивиных одних старших воспитанников — семь человек. Двадцати пока никому не исполнилось, но ведь не так далёк этот день. Семья Ивиных воспитанников из сирот набрала — и потому считает, что вправе им теперь свои условия диктовать. Думать будут долго, закроются привычно за сосновыми дверьми — и могут ведь надумать, что женить всех дешевле выйдет.
Тимофей и без того каждое утро просыпался с мыслью: надо изыскать способ от семьи Ивиных уйти, потому что купеческая косность — сохранение и преумножение — не давали ему дышать, отъедали от него по кусочку. Прожить всю жизнь там, так — страшно до звона в ушах.
Но если женят, если на детей вынудят — как же тогда?
Он попытался поймать Андреев взгляд, но тот от собственной тяжести уже пошёл на дно пивной кружки. Андрею-то — среднему сыну Мальвиных, оказавшемуся не при делах из-за того, что в Резервную Армию забрали старшего, — уж точно от скорейшей женитьбы не увернуться.
— Знаете, — заговорил и тут же зарделся сын генерала Скворцова, — я бы, может, и не прочь обзавестись семьёй. Даже совсем не прочь. Только вот брошусь я сейчас предложения делать — как же это будет выглядеть?
Отталкивающий тип, развалившийся на стуле как раз между Тимофеем и сыном генерала Скворцова, полез снова хлопать последнего по плечу и комментировать в покровительственном тоне:
— Это ты, Скопцов, прав, выглядеть будет не очень. Сперва было б лучше, чтоб она о твоих возвышенных чувствах узнала. А то мне ж известно...
Сын генерала Скворцова зарделся пуще прежнего, но обрывать нахала будто и не собирался. За него это сделал третий, доселе молчавший вольнослушатель — тот, что в очках и с заносчивым видом:
— Несусветная чушь, — сердито громыхнул он, — прочь, не прочь — это совсем другое дело. Я вот и не скрывал никогда, что помышляю о семье. И о детях двух, сыне и дочке... Ну и что? Мои желания — забота моя, а уж никак не Четвёртого Патриархата, и лезть своими налогами в мою частную жизнь им никто не позволял!
— Коля, да ладно тебе, не повод это ерепениться, — попробовал утихомирить его кряжистый и круглолицый господин Драмин. — У нас с тобой, спасибо графу Метелину и прочим пернатым, — поднял он пивную кружку в направлении человека в безвкусной шляпе, на которой перья в самом деле наличествовали, — деньги нынче имеются. Выделим, как главный хэр Ройш, статью расходов, а там, глядишь, и сыщется кто. Неприятно, но переживём.
Отталкивающему типу, очевидно, всюду-то надо было вставить своё замечание, поэтому он немедленно перекрыл заносчивому вольнослушателю возможность ответа:
— «Главный хэр Ройш» — это ты плохо сказал, нашему хэру Ройшу обидно. Как узнать, кто из Ройшей главный, как про-а-на-ли-зи-ро-вать? Сложное дело! Как по мне, лучше его хэрхэром Ройшем звать. А деда — хэрхэрхэром. Ну и так далее. Заодно и от генеалогии отваживает.