Страница 49 из 331
— Я не понимаю…
— Как можно отказаться от вас? — Брада всё не могла унять веселье. — От ваших смоляных локонов, алмазных запонок и роскошных авто с вашим именем прописью на капоте? Знаете, да запросто. Я могла бы сказать, что предпочитаю блондинов и водный транспорт, но даже не в этом дело. Александр, почему вы до сих пор не женаты? Не сомневаюсь, в Петерберге или в Столице для вас найдётся немало привлекательных и состоятельных невест — но вы не женаты. Не утруждайте себя путаными речами, мне и так ясно почему. Вы мыслите себя свободным человеком, который сам распоряжается не только своими средствами, но и своей судьбой. Вы ведь предложили брак мне, невесте ни в коем разе не выгодной. Значит, вы полагаете, будто вы сам себе хозяин. — Она встала с кушетки, подошла к окну и добавила совсем другим, тихим и задумчивым, голосом: — Мне тоже это нужно. Быть себе хозяином, распоряжаться судьбой.
Метелину вновь достался лишь её коротко стриженый затылок — ершистый, совсем мальчишеский. Наверняка срезала шикарную косу, на которую что только не молилась её мать. Метелин сам в угоду аристократической моде носил длинные волосы и помнил, как — ещё до завода — умудрился спьяну их подпалить. Вроде и глупость, а обидно было думать, что придётся лишиться изысканного хвоста. Для женщины, должно быть, это совсем уж решительный шаг.
— Александр, я сбежала из дома, из своей страны. Я нашла того, кто помог мне с деньгами и фальшивыми документами. Я начинаю утро с наложения бинта на грудь, чтобы посещать Академию, эту вашу элитную школу для мальчиков, — Брада фыркнула. — И вы смеете предлагать мне стать вашей женой? Вы сдурели, Александр?
Метелин тоже поднялся на ноги, чтобы сделать уже глоток заказанного в комнату твирова бальзама. Кабатчик клялся, что бальзам у него дважды очищенный, так называемый золотой, но на поверку он оказался в лучшем случае ржавым.
— Мне не пришло в голову, что вы столь серьёзно настроены.
— Конечно не пришло. Вас тоже связывает по рукам и ногам уклад вашей среды, но вы можете заявить свои права на отцовский завод, вы можете продавать по заоблачным ценам авто, отделанные бриллиантами, вы можете уехать в Столицу, в Старожлебинск, в Куй, вы можете податься в ту же Охрану Петерберга, вы можете учиться тому, что вам интересно, а не тому, чему вам снисходительно позволят. Вы можете напиться до беспамятства и, не задумываясь о последствиях, овладеть кем вам только заблагорассудится! В худшем случае — подхватите дурную болезнь, а о ненужном вам ребёнке вы, скорее всего, даже не услышите.
Без пощёчины обойтись не удалось.
Брада вытаращилась на Метелина и недоверчивыми пальцами провела по заалевшей скуле.
— Я говорил вам тогда, повторял сегодня и, видимо, вынужден повторить снова, — Метелин ощутил, как на виске гневно и требовательно затрепыхалась жилка, — я слежу за тем, чтобы ненужных детей у меня не было. Слежу. То, что единожды я допустил оплошность, для меня буквально… буквально катастрофа, — выпалил он и отвернулся.
Ответом ему был не то смешок, не то досадливый вздох.
Глава 18. Игрушки
— Это катастрофа, — горячечно выплюнул Метелин, налетевший на Гныщевича у самого выхода из Людского, возле Большого Скопнического. Схватил его за плечи, что только с ног не сбил. Quelle hâte inhabituelle!
— Ат-та-та, прибери руки, — огрызнулся Гныщевич. Выглядел граф отвратительно: платок и шляпу где-то потерял, плащ висел кое-как, но трясло его сиятельство, конечно, не из зябкости. И неслабо трясло — это графа-то, Метелина-то, который от всех ударов, судьбы или шпоры, непременно сжимался и становился как каменный!
— Она ждёт от меня ребёнка.
— У тебя вроде дела были, mon cher comte, нет? Ты ведь к генералу Стошеву направляешься, верно? Очень хорошо, что мы встретились, давно не получалось, а мне в одном деле нужна твоя протекция. — Гныщевич вырвал плечи, быстрым шагом пересёк Большой Скопнический и ступил прямиком на Становую, жестом приглашая Метелина следовать за ним. — Какого ребёнка, зачем ребёнка? Откуда у тебя ребёнок?
— Ты не понимаешь! — взревел Метелин, но под шаг подстроился. — Она беременна!
— Кто «она»?
— Она, Брада. Брэд Джексон. Мистер Брэд Джексон оказался девушкой, и не из Британии, а из Польши-Италии, и он — она беременна. От меня.
Привычные уже к графу Метелину брови Гныщевича покорно ретировались под шляпу. Привычная же его âme отчётливо заныла: это не очередной припадок графской истеричности. В состоянии обычной истеричности графьё так не трясёт. Нет, происходит нечто посерьёзнее.
— Мы только что поговорили, она мне сказала. Мы ведь едва знакомы… Я ему один раз помог — добраться спьяну до комнат. Мелочь, ерунда. Но он мне сразу понравился, и когда разделся, не скрывая… чем-то напомнил тебя. Прямотой. — Увидев ироническую ухмылку Гныщевича, Метелин, как обычно, вызверился на собственный чересчур длинный язык: — Это совершенно неважно! Я думал, ничего не было, но, выходит, было. Выходит. Чтоб меня шельмы разодрали! Она же страсть как хороша, до головокружения хороша, у неё такие… Я ни лешего не помню, но ничуть не удивляюсь — только идиот откажется от такого тела. Но я-то отказывался, объяснял даже… Дёрнуло же меня выпить ещё! А теперь Брэд Джексон поймал меня за ручку и требует участия в жизни ребёнка. И это катастрофа.
— Графьё, ты не обижайся, — сдерживая смешок, выдавил из себя Гныщевич, — но кто такой Брэд Джексон?
— Брэд Джексон! Вольнослушатель, с Фрайдом приехал. Ты издеваешься? — Метелин засверкал глазами так, как обычно производило l'impression на рабочих завода и дам. — Зачем ты мне о частностях, когда…
Договорить он не сумел, слова встали колом в метелинском горле. Гныщевич сбавлять шаг не намеревался. Слева грудились муравейником светлые и опрятные дома людей поприличнее: учёных, врачей, жён офицеров Охраны Петерберга, даже кое-каких аристократов, и интернат для пристойных девиц там вроде имелся. Справа же вот-вот грозился вынырнуть тёмно-серый фронтон здания Городского совета.
За прошедший год Гныщевич что только колею в этой дороге не проложил, а всё никак не мог привыкнуть, хоть и не признавался, конечно, никому. Пока он сам излучает уверенность в том, что находится на своём месте, в этом и другие не усомнятся. Так работает se positio
— Пункт первый: спокойно. Никто пока не умер и не родился. Пункт второй: нет, я не издеваюсь, хотя имею все основания. Пункт третий, — Гныщевич вздохнул, — от тебя понесла какая-то девка. И что с того?
— Сам не понимаешь? — обозлился Метелин.
— Нет. Я, графьё, в aventures amoureuses всегда аккуратен.
— Я должен признать ребёнка.
— Но не хочешь?
— Прекрати, — выговорил Метелин дрожащим и тихим голосом. Гныщевич снова вздохнул.
— Mon cher comte, я пока не вижу беды. У тебя уже есть одна игрушка, она авто делает. Ты вполне можешь позволить себе и вторую, на папашины-то деньги. Женитьба, конечно…
— Она не хочет женитьбы, — зло оборвал Метелин.
— Тем паче нет беды? Или, — внимательно посмотрел на него Гныщевич, — это-то тебя и обижает? Что не ко двору со всеми своими прелестями?
— Она не хочет женитьбы, а я не хочу ребёнка. Наследника. Он что, тоже будет носить фамилию Метелин? Может, и тебе её выдать, и Плети? Всему Петербергу?
Становая закончилась, и за ней развернулась во всей своей едва опушившейся зелёным красе Шолоховская роща. Гныщевич нахмурился.
— В таком случае не признавай, отправь её рощей. Что она тебе сделает? Пусть вытравит плод.
— Отказывается.
— Trop grand désir! Я не специалист, но можно спустить её с лестницы. Вроде бы тогда ребёнок в утробе умрёт.
Метелин встал как вкопанный.
— Бред! Ты в самом деле такой… изверг? Это же мой сын! — Графьё смутилось. — Или дочь. Но она почему-то уверена, что сын.
— Конечно, иначе страшилка про наследника бы не сработала, — фыркнул Гныщевич. — Я в самом деле верю, что вопросы следует решать. Хочешь чадо? Женись, или бери на воспитание, или что ещё вы, аристократия, делаете. Не хочешь? Отправляй рощей, ничего она на тебя не имеет. Но если ты cet enfant уже в утробе умудрился полюбить, то поставь вопрос иначе.