Страница 33 из 60
«Опасается?! — возмутился Мальвин. — Жорж, вы шутите! Польза, чем пригодится… Он убил вашего отца! И все мы знаем, что уж вы-то своим отцом дорожили».
«Моего батюшку убила бомба, с которой он не совладал».
«Позволю себе заметить, — сухо, но не скрывая преференций вмешался хэр Ройш, — что связь между бомбой и тем, кто её закладывал, самая непосредственная».
«Оставьте свой силлогистический подход на какой-нибудь другой случай! Неужели вы не понимаете…»
«Что месть не вернёт господина Солосье? — подсказал Скопцов несколько опасливо. — О, поверьте, мы понимаем это прекрасно, но смеем предполагать, что она могла бы… Простите великодушно, но она могла бы пойти на пользу вам».
Золотце не стал ни язвить, ни оскорбляться. Закурил папиросу, вдохнул дым, помолчал, честно прислушиваясь к себе.
«Нет, господа. Мне нет дела до того, кто закладывал бомбу. Я уверен, батюшке на моём месте не было бы… Это самое главное. Так что пусть уж прячется от революции в Столице, пока она дотуда не докатилась. Несчастный человек, вот же он удивится! Ему бы в Европы, дураку…»
И вот ведь как причудливо выворачивается жизнь: то, что ещё недавно казалось высочайшим благородством и душевной зрелостью, сегодня обращается крайне досадным упущением, из-за которого всё могло пойти прахом! А значит, здесь было бы куда больше проку от душевной незрелости. Скопцова чрезвычайно занимал этот парадокс, ставящий под сомнение такую уж непременную необходимость нравственного развития. Мы уверены, что преодоление заложенных в человеческую природу инстинктов ведёт к благу и процветанию, но столько ли в этом правды, сколько мы ежечасно твердим? Европейцам нравственно развиваться велит их бог, но что велит нам? Затоптанные следы исконно росской веры в шельм, охотящихся на грешников?
Шельмы ведь сами грешники — и потому отнюдь не каждому под силу с ними тягаться. Так не значит ли это, что разумней опираться на инстинкты, которые даны нам как раз для того, чтобы не заплутать среди возможных решений и быстро выделить из них самое для человеческой природы естественное?
Скопцов боялся этих новых вопросов, что заводились в голове подобно плесени или ржавчине. Скопцов не хотел бы однажды проснуться шельмой. Но с другой-то стороны, беспощадно права народная мудрость: не истрепав полы, не влезешь на ёлу.
А эта ёла была на редкость высока.
— Верно ли я понимаю, — поёрзал в путах граф Жуцкой, — что ваши аппетиты не ограничиваются одним лишь Петербергом?
Слово «аппетиты» было злым и как нельзя лучше подходило шельмам.
— Наш здравый смысл, — отозвался хэр Ройш, — подсказывает нам, что один лишь Петерберг не сможет играть по собственным правилам, если вокруг него будет хлюпать вековечное болото личного обогащения, лени и тупоумия.
Граф Жуцкой картинно закатил глаза.
— Ну что я могу вам сказать, молодые люди… Умным себя почитает каждый, таково уж наше людское устройство. То, что вы зовёте ленью, есть тривиальная утомлённость, с годами вас она тоже посетит. А личное обогащение… Чем плохо личное обогащение? Вы, победители Петерберга, наверняка не бедствуете!
— В самом деле, у лакеев в Патриарших палатах приличное жалование, — плюнул ядом хэр Ройш.
— Не стану спорить, готовность взяться за дело собственными руками делает вам честь. Хоть в том по-прежнему слишком много, кхм, юности… Но не увиливайте от ответа!
— Ответ вас разочарует. Если вы подозреваете в обогащении меня, то глубоко ошибаетесь: изрядная доля состояния Ройшей была потрачена на нужды переходного для города периода. Все те из нас, кто располагал каким-либо состоянием, скорее поиздержались, нежели наоборот. А, к примеру, человек, узурпировавший власть над Охраной Петерберга, жил на хлебе, воде и солдатских папиросах — и это имея в своих руках столь серьёзный рычаг влияния. Так что ваши инсинуации больше говорят о вас, нежели о нас. Деньги, граф, не цель политики, а её средство. Именно поэтому в Росской Конфедерации политики до прошлой осени не было.
— Смелое утверждение. И что же, по-вашему, происходит в Патриарших палатах?
— Я не силён в просторечиях, но подозреваю, что у петербержских портовых бандитов должно быть отдельное слово для обозначения дележа добычи.
— Наглец! — граф Жуцкой вскочил бы с древнего пыточного сиденья, не будь он накрепко к тому привязан. Золотце с Мальвиным наотрез отказались оставлять Скопцова и хэра Ройша наедине с заложником, который может двигаться.
— Уймитесь, — поморщился хэр Ройш. — Я действительно должен тратить своё время, зачитывая статьи расходов Жуцких за последние годы? Хотя постойте… Это ведь вы тот оригинал, который построил себе дворец за Великим Индокитайским каналом?
— Да как вы смеете…
— Смею. Смею и точка. Мы перекроили целый город, вынудили покориться петербержское высшее общество, отняли у командования Охраны Петерберга их казармы, растоптали наместнический корпус, встретили делегацию из Четвёртого Патриархата и заставили сдаться Резервную Армию. Вы представляете, сколько раз я слышал блеющее «как вы смеете»?
Хэр Ройш говорил негромко и совершенно спокойно, но слова его отдавались у Скопцова громом в ушах. Такого хэра Ройша Скопцов прежде не знал.
Вернее, знал. Знал, конечно, — предчувствовал и иногда умудрялся разглядеть прямо на лекции или за столом в «Пёсьем дворе», но всегда суматошно отгонял видение. И теперь готов был поручиться, что именно таким хэр Ройш входил в камеру к родному отцу.
И незримая, но тяжёлая серебряная парча волочилась за ним по стылому казарменному полу.
Граф Жуцкой умолк, граф Жуцкой спрятался внутрь себя, граф Жуцкой почуял шаткость своего положения. Граф Жуцкой наверняка вспомнил, как прикатила на «Метели» голова графа Тепловодищева.
Скопцов почитал голову графа Тепловодищева мерзостью и дикарством — закономерным следствием, если так можно выразиться, сотворчества Твирина и Вени. Но сейчас, в подвале, голова графа Тепловодищева вдруг обрела новый, доселе ускользавший от Скопцова смысл: да, она была мерзостью, однако не была дикарством — она была эхом времён серебряной парчи. И не двулично ли взахлёб читать об этом времени книжки, а повстречавшись с ним, отшатываться?
— Ваше сиятельство, — позвал Скопцов, весьма смутно догадываясь, о чём заговорит дальше, — вы обеспокоились своей безопасностью? И совершенно справедливо. Нет-нет, мы вовсе не испытываем желания причинять вам вред, но тем хуже для вас. Более того, мы не испытываем желания даже угрожать вам, а значит, вы можете ненароком упустить свой последний шанс оказать нам содействие и стать нашим другом. У нас много дел, ваше сиятельство, и в один отнюдь не прекрасный для вас момент мы захотим к ним вернуться. Имейте это, пожалуйста, в виду.
Хэр Ройш обернулся к Скопцову и вздёрнул брови. В другой раз это непременно бы его сконфузило, но сейчас, в подвале, всё обыденное отменили, точно лекции из-за расстрела Городского совета.
— Оказать вам содействие и самому стать преступником? — очнулся граф Жуцкой.
До чего же любезно людям навешивать ярлыки! Как будто за ярлыками можно спрятать неугодное, ярлыком вычеркнуть неугодное из своей жизни, отказать от дома.
— Вы полагаете себя покамест безвинным? Ваше сиятельство, а ведь вы раздумывали забрать дочь и уехать в Фыйжевск, чтобы не отвечать перед Европейским Союзным правительством за росский хаос. Это ли не преступление?
— Моей жене нездоровится. Согласно должностным инструкциям Четвёртого Патриархата, я имею право в любой момент покинуть Столицу, если личные обстоятельства…
— Уже вашей жене? Простите, собственными лакейскими ушами слышал, что вашей престарелой матушке.
Граф Жуцкой походил на тех рыб с кухни Главного Присутственного, что важно раздувают щёки в ожидании своей очереди быть вынутыми из аквариума и зажаренными. Всякий раз, когда Скопцов заворачивал к Золотцу на кухню, он испытывал к рыбам величайшее сочувствие: аквариум тесен и безнадёжен, лучше бы их не мучали из гурманских соображений, а убивали сразу. Графу Жуцкому сочувствовать получалось хуже: в отличие от кухонных рыб, у него имелся путь к спасению. Если он предпочитает не идти по этому пути, что ж, таков его выбор.