Страница 56 из 119
— Я не люблю и не слишком умею говорить о подобных материях…
— Нет, я всего лишь о том, что наследие лорда Пэттикота позволяет уверенно судить о пригодности господина Твирина к созданию жизни, — ещё пофиглярствовал Золотце, — а сантимент ваш мне вполне ясен. Я думаю, мы все его разделяем — вопрос лишь в том, какие из него следуют выводы.
— Очевидные. Каждый должен находиться на своём месте. Окажись я тогда рядом с Твириным, расстрела удалось бы избежать. Но меня там не оказалось, и теперь мне остаётся лишь разбирать последствия… Всю эту неделю я об этом думал и понял: это означает лишь, что моё место — не рядом с Твириным.
Золотце удивлённо приподнял брови. Скопцов уцепился за пуговицу своего жилета:
— И вам не…?
— Это не имеет значения, — пожал плечами Мальвин. — Место есть место.
— Знаете, господа, а ведь наука и промышленность давно решили этот вопрос, — заявил вдруг хэр Ройш, и собравшиеся от звуков его голоса вздрогнули, ожидая, по всей видимости, дальнейших высказываний про душу. — Мне тоже всегда казалось, что корнем социальных проблем являются люди, влезшие не на своё место и занятые не своим делом. А ведь в науке и промышленности имеется ответ. Вы знаете, господа, что такое патенты?
— Патенты?.. Документы, которые покупает промышленник… Или не покупает, а, наоборот, подписывает? — ученически наморщил лоб Скопцов. — Как бы то ни было, они дают право использовать некую технологию в своём производстве. Насколько я помню, Гныщевич — или, вернее, граф Метелин — покупали патенты на авто у Старожлебинска…
— Да, верно. Обычно за патент платят; в том случае, когда технология изобретена на месте, платить не нужно, но всё равно необходимо пройти процедуру согласования. Если не ошибаюсь, патенты выдаёт крупное учреждение соответствующего профиля вместе со специальной комиссией из Столицы. Это разумно, не так ли? Изобретатель может не понимать, что его изобретение опасно или бесполезно; если же мыслить в масштабах страны, он может не понимать, что кто-то другой сумел бы использовать его детище с большим толком. — Хэр Ройш почувствовал, как сами собой сложились в домик его пальцы. — Послушав вас, господин Мальвин, я вдруг подумал, насколько лучше была бы жизнь, если бы патенты выдавались людям на любую деятельность.
— Ну, в некотором смысле подобное существует, — осторожно заметил Скопцов. — В военные, к примеру, не берут женщин — можно сказать, что у них по природе нет на военную службу патента…
— Да, но это как раз чушь, — отмахнулся хэр Ройш, — и частность к тому же. Просто представьте себе организацию, способную оценить каждого по его талантам и определить, чем именно ему следует заниматься. Не потому ли Революционный Комитет столь успешен, что каждый из нас отыскал именно ту сферу, к которой наиболее лежит его… к которому он лучше всего расположен?
— Взять хотя бы господина Приблева, — кивнул Скопцов, — плохой врач, отличный финансист.
— Вполне он приличный врач, — пробурчал Золотце, но хэр Ройш не стал ему отвечать, а ответил вместо этого Скопцову:
— Именно. Вообразите, насколько хуже был бы мир, пойди господин Приблев, как требовало от него окружение, по стопам отца? Заметьте, я говорю сейчас не только о Революционном Комитете — в конце концов, Союз Промышленников, пожинающий от талантов Приблева наибольшее число плодов, является личным проектом Гныщевича.
— И вы готовы признать, что это хорошо? — хмыкнул Мальвин с каким-то нерасчленимым выражением на лице.
Нерасчленимым.
— Да, — не дал хэр Ройш уйти мысли в сторону, — да, это хорошо. Это лучше ещё одного посредственного врача. Да.
Мальвин задумался, и вновь повисла тишина. Тишина — это плохо, в тишине мысли укорачиваются. В тишине приходит призрак Скопцова и садится в кресло. Призрак? Души нет, а призраки есть?
Это не от тишины, сообразил вдруг хэр Ройш, это Скопцов с Золотцем переговаривались в передней, вот и примерещилось в полудрёме.
Но где же ошибка? Ведь не может же ошибка быть во мне? Ведь не могу же ябыть не на своём месте?
— Такой организации, которая оценивала бы каждого человека по его талантам, пришлось бы оказаться чрезвычайно… обширной, — улыбнулся Скопцов. — Всё-таки немало работы, а у нас один только Четвёртый Патриархат… вон какой.
— Нет-нет, — взмахнул манжетами Золотце, — не сравнивайте, такая организация ни в коем случае не должна быть лицом государства! Она должна быть специальной, буквально тайной… Ну, называйте как хотите — конторой или там бюро. Это помогло бы вдохнуть в слово «бюрократия» новую жизнь, поскольку бюрократия как она есть любую жизнь убивает.
Все рассмеялись, даже Мальвин заулыбался, и хэр Ройш не был на них в обиде. По всей видимости, дело заключалось в том, что он знал: в целом они с ним согласны.
Знал он и о том, где их место.
Знал, что решай они дальнейшие судьбы Петерберга вот так — вчетвером, без Твирина, без графа, без Вени, без Гныщевича с Плетью и неуместным азартом, не вышло бы, что Революционный Комитет отрезал голову графа Тепловодищева и отправил её на хозяйской «Метели» в Столицу.
Без Плети некому было бы отрезать.
Им же четверым: хэру Ройшу, Золотцу, Скопцову и Мальвину — осталось только разбирать последствия принятого в пылу решения. И они справились с этим вполне успешно.
Мальвин молча привёл двух человек из Второй Охраны, готовых сопроводить жуткий кортеж прямо до Патриарших палат.
Скопцов неожиданно привёл секретаря Кривета, чей отец, как выяснилось, был дальним родственником дяди хауна Сорсано, столичного наместника, и в самом деле баском. Кандидатура секретаря Кривета на роль гражданского сопровождающего вызывала у хэра Ройша вполне обоснованные сомнения, но и одних только людей из Второй Охраны отправлять было неразумно. Не потому даже, что столь велики были подозрения в их нелояльности, а потому, что любых посланцев в Патриарших палатах должны были задержать и расспросить, и методы таких расспросов напрашивались. Наличие восьмой баскской воды на киселе гипотетически могло бы смягчить удар, подводить под который честных людей казалось неразумно. Имелись, впрочем, подозрения в нелояльности уже секретаря Кривета, но Скопцов клялся, что у того к хауну Сорсано имеются свои баскские счёты. Хэр Ройш решил рискнуть, тем более что от всего сопровождения требовалось, по сути, одно: довезти голову до порога Четвёртого Патриархата.
Золотце не привёл никого и не пришёл сам, ибо почитал себя оскорблённым, но вдруг прислал с курьером некие препараты (от мистера Уилбери?) и письмо, где с неожиданным врачебным цинизмом объяснял, что голову, несмотря на мороз, предпочтительно забальзамировать, поскольку кое в чём Гныщевича слушать следует. Если тепловодищевская «Метель» в дурном состоянии, она может и задержать груз в пути поломкой. Лучше подстраховаться.
Хэр же Ройш — а что сделал хэр Ройш? Велел утилизовать тело, отдал распоряжения относительно живых делегатов, пообещал барону Зрящих непременно вернуться к пухлой папке и обсуждению дальнейшей стратегии взаимодействия (барон Зрящих единственный согласился продолжить диалог).
Хэр Ройш принял решение.
Принял решение отрезать члену Четвёртого Патриархата графу Тепловодищеву голову, забальзамировать оную, погрузить в его «Метель» с двумя недосолдатами и секретарём Йихинской Академии и отправить сей кортеж в Столицу.
Принял решение сделать всё это, хотя отдавал себе отчёт в том, что Столица — единственный кроме Петерберга город Росской Конфедерации, в распоряжении которого имеется целая армия.
Принял решение, хотя понимал, что подобной дикости Четвёртый Патриархат всё же не снесёт, поскольку это — глумление не над нелепым и навязанным Европами Пактом о неагрессии, а над основами человеческой природы.
Принял, потому что понимал: такой жест заставит Четвёртый Патриархат действовать, причём действовать радикально, поспешно и эмоционально, а это даст Петербергу неизбежное и необходимое преимущество.