Страница 79 из 95
Уж конечно, вошёл Твирин именно теперь, и Драмин сумел собственными глазами проверить: ага, Тимофей Ивин. Небритый, скомканный, затравленный, грязный, со стеклянным взглядом. В наброшенной на плечи шинели. Про которого Скопцов всё долдонил хэру Ройшу, что тот не самостоятельная фигура, а почти заложник солдат — человек, совершивший первый выстрел и тем как бы забравший на себя вину за переворот.
А Хикеракли всё донимал Драмина расспросами, как бы тот «сие фе-но-ме-наль-но-е явленьице» оценил, но сам хоть чего-нибудь вразумительного так и не сказал.
Ни на кого не оглядываясь, Твирин рваным шагом прошёл в дальний конец кабинета, поближе к генералам, и замер в углу.
— Господин Твирин, — маленько замешкался с обращением Каменнопольский, — это действительно Революционный Комитет?
Твирин прямо и быстро, как-то очень уж формалистски окинул взглядом собравшихся и кивнул своим резким кивком, которым и здоровался, и прощался, и всё на свете делал.
— Давайте посмотрим правде в лицо, — Гныщевич обращался к генералам, но сам не отводил прищуренных глаз от Твирина. — Мы знаем, что Твирин — на самом деле. Вы знаете. А Четвёртый Патриархат не знает, для них это только рыжий мальчик, выряженный для пущей offense в шинель. С другой стороны, в городе столько всякой дряни… Недобитые члены Городского совета, заговорщики во главе с владельцем оскопистского борделя — и шестой верфи, ne pas oublier! — наместник, прочие сомнительные типы. Выход очевиден, non?
Судя по недоумённому молчанию, выход не был очевиден, один Твирин следил за Гныщевичем — не внимательно даже, а неотрывно, как поворачивается за магнитом стрелка компаса. Будто случилось между ними некое неожиданное понимание.
Гныщевич, принявший ради монолога красивую позу, уронил руки в картинном разочаровании.
— Хотите избавить город от дряни? — глухо, как из бочки спросил Твирин.
Драмин призадумался: это он у генералов спрашивает, у всех собравшихся, или к Гныщевичу на «вы» заобращался?
— Хочу, mon garcon, для всех выгодного решения, — хмыкнул тот. — Ясно же, что мы должны их наказать.
— Кто «мы»? — тотчас накренился вперёд Скворцов.
— Мы «мы». Мы. Народ. Le peuple. Гражданские. Не солдаты.
— Люди, на которых вы покажете пальцем Четвёртому Патриархату, когда будете рассказывать ему, что старые законы мешают вам справляться со своими обязанностями и что Пакт о неагрессии в нынешнем своём виде в Петерберге не работает, — тоненько осклабился хэр Ройш.
— И вы сейчас добровольно берёте на себя роль виноватых, — издал лающий смешок Йорб.
— Иначе бы вы нам её приписали, — хэр Ройш вдруг вытянул перед собой ноги, не то забыв про обувку, не то перестав ей конфузиться, — надеюсь. Надеюсь, что на подобное вам хватило бы политической прозорливости.
— Это не даёт ответа на вопрос, зачем на подобное идти вам.
— Быть может, из-за наличия совести? — негромко ответил за Революционный Комитет Твирин. — Нельзя же каждый день обходить грязь по дуге — кому-то нужно перепачкаться, чтобы её убрать.
Негромко-то он ответил негромко, но дело тут состояло вовсе не в застенчивости. Драмин был в этом деле не мастер, ему хватало Хикеракли, и потому сам бы ни в жисть он не сумел разъяснить, в чём же тогда состояло это дело. У Твирина не то чтобы зажглись глаза — это и звучит глупо, и неправда к тому же; он скорее что-то такое нащупал, за что держась можно прямо стоять.
— Заговорщиков немало, всех их арестовать сами мы вряд ли сдюжим, — опять беспечно продолжил Гныщевич, — но, autant vous le dire, поверьте уж, мы сдюжим их расстрелять.
От такого заявления оппоненты охнули да опешили, и только у Твирина, показалось Драмину, мелькнуло на губах нечто вроде усмешки.
— Расстрелять? Вы бредите? — впервые, кажется, с начала «беседы» Стошев не на шутку взъярился. — Я не буду спорить с вашим посылом, я вижу в нём здравое зерно. Леший с ним, давайте даже представим, что я допущу до разбирательств именно вас — хотя кто вы такие? И с кем вы будете разбираться? Но оставим это в стороне, оставим — в свете нынешнего бардака этот вопрос кажется мне почти несущественным. Существенно другое. Расстрелы? Какие, к лешему, расстрелы?
— Публичные. В полной мере публичные, а не как вышло у вас с Городским советом, — ловко подхватил затею Гныщевича хэр Ройш. — Что может нагляднее продемонстрировать несостоятельность Пакта о неагрессии для Петерберга, как не желание простых граждан пролить чью-то кровь?
На сей раз Драмин скосил глаза на Скопцова. Тот являл собой живого мертвеца — на побелевшей коже красные пятна сделались багровыми, как синяки, и он, кажется, был близок к удару.
У простого гражданина Скопцова проливать чью бы то ни было кровь желания вовсе не имелось.
— Если вам надо показат’, что простые горожане против неагрессии, — заговорил вдруг своим мшистым голосом Плеть, о присутствии которого уж и вовсе забылось, — что же вы предлагаете взамен расстрела? Побит’ их побол’нее? Это нелепост’, и это куда уродливей.
— Я согласен с тем, что для предателей интересов города мера наказания одна, — Йорб обращался не к Революционному Комитету, а к пространству над дверью. — Но кого вы собираетесь судить?
— Я же сказал, — Гныщевич досадливо всплеснул руками. — Наместник, заговорщики, несговорчивые аристократы, оставшиеся члены Городского совета… и так далее.
— Члены Городского совета? — Каменнопольский с любопытствующей ухмылкой повертел в пальцах невидимую ветошь. — Например, хэр Ройш-старший?
Хэр Ройш не белел и уж тем более не дёргался, но в том, как резко он втянул воздух, было нечто от твиринского кивка.
— В том числе.
Каменнопольский ехидно присвистнул, но Стошев его одёрнул:
— Меня куда больше интересует «и так далее». С членами Городского совета всё ясно, с наместником тоже — хотя это крайне поспешный жест в адрес Европ! Но кого вы понимаете под «и так далее»? Вы ведь…
— Да какая разница? — небрежно вскинул плечами Гныщевич. — Тех, кто вами недоволен, — думаете, их мало? Дряни хватает.
— Вы вообще понимаете, что несёте?!
— А вы, генерал, понимаете, что они, — Твирин кивнул на Революционный Комитет, но ни на кого конкретного, — или не они, а какие-нибудь другие самоорганизовавшиеся люди могли бы и вовсе вас не спрашивать? Нельзя на пороховом складе рвануть одну бочку в уголке, за этим неминуемо последует настоящий пожар. В городе рано или поздно начнут убивать — не ружьями, так ножами, камнями, голыми руками. И всем будет лучше, если это сделают те, кто нужно. С кем нужно и как нужно.
— Это в самом деле так, — по-прежнему непроницаемо, ровнёхонько, как какой-нибудь судья или палач, согласился Йорб.
— Бред, полный бред, — Стошев схватился за голову, — мы должны пресекать это, а не одобрять!
— То-то вы многое пресекли, — фыркнул Гныщевич.
— Скажите, а зачем это вам? — обратился лично к нему Каменнопольский с тем же склизким показным любопытством, с каким спрашивал про хэрхэра Ройша. — Вы ведь глава Союза Промышленников, успешный человек… И так всем этим, выразимся мягко, рискуете.
— Pourquoi? Вы за окно смотрели? В городе у вас — у вас, господа генералы, — творится то, что называется l’anarchie. При анархии не бывает успешных людей, только успевшие. Успевшие её обуздать. Savez-vous, как обуздать l’anarchie? А я знаю. Нужно прицепить на неё бирку с названием, пока она не прицепила тебе на ногу бирку с именем. Твирин верно всё говорит — убивать будут, убивать руками, камнями, чем угодно. Не лучше ли убивать именем организации, призванной спустить этот общественный пар? Не лучше ли убивать того, кого полезно убить, кто того заслуживает? Не нравится вам Революционный Комитет — ну пусть бирка будет другая, пусть будет, je sais pas, Расстрельный Комитет…
— Временный, — поправил хэр Ройш, возвращая Каменнопольскому его улыбочку. — Временный Расстрельный Комитет. Он ведь необходим только на время смуты.
Каменнопольский собственную улыбочку от таких монологов потерял, сосредоточенно застучал пальцами по столешнице: