Страница 55 из 95
— Благодарю вас, но я предпочту ещё немного пободрствовать.
Будет ли толк от попыток сна, когда тревога по капле подтачивает волю?
— Знаете, — улыбнулся господин Приблев, — у меня голова кружится. От всего, что я сегодня услышал и увидел, — покосился он заговорщически на Золотце. — Я даже не пойму, с чем сравнить свои ощущения. Не со сном же, это было бы банально. Как-то всё слишком быстро происходит: в начале сентября мы только возмущались за пивом этим налогом на бездетность, потом о нём официально объявили, грянуло недовольство, люди толпились на площади, чего-то требовали, листовки вот… случились. А теперь мы посылаем графа, если называть вещи своими именами, перекрывать Порт. Останавливать, получается, торговое и пассажирское сообщение. Это как-то… слишком серьёзно.
— Прекрасно вас понимаю, — кивнул Скопцов, мёртвой хваткой вцепившийся в бокал вина. — Мне, признаться, несколько неуютно в этом водовороте. Некоторые важные для меня вещи предстали в совершенно незнакомом свете, и я не понимаю, как теперь с этим быть. И нет, я думаю не только о личном своём счастье, но и о том, как все мы, петербержцы, будем жить после того, что сегодня произошло.
— И что о наших планах на жизнь скажет Четвёртый Патриархат, — вклинился хэр Ройш. Тон свой он замаскировал под лирический, но кто ж поверит столь прозрачному обману.
— Четвёртый Патриархат всё закончит, — скорбно провозгласил Золотце. — Мы тут можем хоть на головах ходить, учиться дышать под водой и метать икру — по давнему предложению графа, но ведь они никогда, никогда не позволят нам жить по-нашему…
— Сначала им надо о нашем желании жить по-нашему узнать, — возразил хэр Ройш, но как-то блёкло, будто и сам уже заранее тосковал. — Потом им надо будет обдумать полученную информацию, обсудить на сорока заседаниях, вынести решение, внести в решение поправки, собрать комиссию, распустить комиссию, собрать новую, запросить совета у Европ… Время есть.
— Но когда оно истечёт, — продолжил Золотце, — Петербергу ничего не оставят.
В голосе его слышалась печаль ребёнка, которого наказали, запретив играть на улице. Сравнение с ребёнком можно толковать как оскорбительное, принижающее значимость переживаний, но в данном случае граф Набедренных, наоборот, подразумевал сходство в силе и искренности чувств, их всеобъемлющую, загораживающую солнце природу.
Графа Набедренных эта невыносимая печаль друга застала врасплох, обесцветив на миг его собственные печали. Душа забила не по-голубиному трепетными крыльями, порываясь помочь — да только чем тут поможешь.
— Жорж, — позвал негромко господин Гийом Солосье, — хочешь в Четвёртый Патриархат?
Золотце инстинктивно шагнул вперёд, ошалело, но вместе с тем доверчиво хлопая ресницами.
— Что это вы имеете в виду? — наклонил голову хэр Ройш.
— Да так, на ум пришло: наш-то повар в Париже учился с одним из тех, кто сейчас Патриаршие палаты в перерывах между заседаниями кормит. Всяко может юному кулинару рекомендацию черкнуть — младшим помощником младшего помощника уж должны бы взять.
Случилось непредвиденное: хэр Ройш меленько засмеялся. Для человека, встречающего самые крутые повороты судьбы разве что перекошенной ухмылкой, это был воистину прогресс.
— Господа Солосье… оба, — откинулся хэр Ройш на кресле, будто освободившись от некого бремени, — близкое знакомство с вами открыло мне глаза на многие доселе тёмные для меня области. Мы, аристократы, почему-то всегда недооцениваем выгоду, которую можно извлечь руками прислуги — настоящей или ряженой. А это ведь так просто, так просто… Можно же держать такие руки у них прямо на пульсе! Что бы она о себе ни возомнила, Охрана Петерберга бросится целовать нам сапоги, если мы неожиданно завладеем сведениями из самого сердца Столицы, — буквально расцветал с каждым словом хэр Ройш и наконец преподнёс этот букет из самого себя Золотцу: — Понимаю, я слишком часто в последнее время прибегал к вашей помощи, эксплуатировал вашу страсть к авантюрам, но кого просить, если не вас… Пожалуйста, езжайте, Жорж.
Обратившийся к кому-то по имени хэр Ройш — это посильнее самоуправства Охраны Петерберга, хоть и из оного самоуправства прямое следствие.
О призрак перемен, куда ты только ни заводишь очарованных тобой!
— Я, конечно, с превеликим удовольствием… Но я не имею уверенности, — непривычно растерялся Золотце, — ни в чём.
Граф Набедренных вдруг обнаружил азарт и у себя:
— Мой друг, не падайте духом. Удалось же вам обокрасть покойного лорда Пэттикота. Столица — это даже не британский остров, а сведения — не две дюжины людей и уникальное их оборудование…
Господин Приблев, только сегодня о людях и оборудовании узнавший, как-то сам с собой покачал головой, будто бы вёл внутренний диспут, о ходе которого оповещать публику не спешил.
— К британскому острову я вёл подготовку два месяца! — возмутился, но не без кокетства Золотце.
— Да, — расстался-таки с винным бокалом Скопцов, — да, если и выезжать в Столицу, то прямо теперь, безо всякой подготовки. Мы не можем знать, как будут обстоять дела с пропускным режимом уже завтра. И сегодня-то дан приказ никого не выпускать, но тут на нас играет неразбериха — наверняка ещё можно сыскать постовых, недостаточно уверенных в том, что делать в спорных случаях. Чем дольше мы будем тянуть, тем меньше у нас шансов — скоро порядок устоится. Господин Золотце, не сочтите, что я давлю на вас, но нынче не до сомнений.
Золотце заметался по гостиной:
— Какой из меня повар? Пусть даже младший помощник младшего помощника… А впрочем, французскую кухню я в самом деле знаю. Но знаю же, а не умею! Хотя, конечно, не такая уж это премудрость. Допустим, на кухне с пейзажем слиться я смогу, но остальное?
— Я проинструктирую вас, на какие процессы следует обращать внимание, — хэр Ройш деловито огляделся, с нетерпением предвкушая прыжок от листовок и прочих студенческих забав к забавам вроде высокого шпионажа и остановки морского сообщения. — Укажу, к чьим именно словам следует прислушиваться. А уж возможность послушать вы найдёте самостоятельно — кто здесь ещё может похвалиться романным мышлением?
Золотце украдкой покосился на господина Гийома Солосье.
— Главная проблема, которая здесь встаёт, — Скопцов наморщил лоб, — это связь. Зачем нужен шпион в Четвёртом Патриархате, если он не сможет передавать сведения? А с этим непременно будут трудности: телеграф режут, о почте не может быть и речи, Охрана Петерберга перекроет все мыслимые каналы. И признаться, я не понимаю, как с этим обойтись — если, конечно, мы рассматриваем эту экстравагантную затею всерьёз, а не упражняемся в остроумии…
— Вы не понимайте и не рассматривайте, вы садитесь уже сочинять шифр, — усмехнулся господин Гийом Солосье.
— Батюшка, неужто вы предлагаете голубей? — первым догадался Золотце.
— Дык по старинке оно надёжней. Жорж, ты господина Ледьера помнишь или мал был, когда он в Петерберге останавливался? Чудесный человек, единственный, кто в голубях и впрямь разумеет, а не дурака валяет. Мы с ним так и так птичью переписку ведём, можно и политикой её приукрасить. Уж к его-то голубятне мои красавцы приучены.
Хэр Ройш скривился:
— Можно ли доверять голубиной почте? И можно ли надеяться, что Охрана Петерберга не сообразит отстреливать почтовых голубей?
— А вы тех голубей видели? — господин Гийом Солосье тоже пригубил вина. — Хотите, провожу на чердак? Это не какие-то там «почтовые голуби», это лучшие в Росской Конфедерации вэльстерские дутыши! Их с земли от самых обыкновенных городских не отличишь, да и не с земли тоже — если не знаешь, куда смотреть.
Вэльстерскими дутышами плели в позапрошлом веке некие лондонские интриги против басков, но граф Набедренных с удивлением и даже отвращением признался себе, что не припомнит так сразу, в чём была суть. Глубина собственного невежества отрезвляла: вот так душевные встряски вытрясают последнее, за что держится человек. Следовательно, встряскам необходимо от дома отказать.