Страница 33 из 59
— …Что есть патриотизм для европейца? Парадоксальное явление! Как можно любить свою страну, когда нечто большее: Европы в целом — требуют считать её интересы второстепенными относительно общего блага? Как можно думать об общем благе, когда нечто несказанно более важное: желания и чаяния близких — столь от него далеки? Думает ли об общем благе мать, вскармливающая ребёнка? Юноша, подносящий деве цветы? Думает ли о своей стране торговец, перепродающий еду втридорога? Учёный, изобретающий панацею? Политик, подписывающий договор? Граница тонка, но ещё тоньше грани человеческой души, в которых находится то, чего мы сами, к ней привыкнув, не видим.
Хэр Ройш-младший, не сдержавшись, поморщился. Патриотизм есть любовь к своей стране, так или иначе проявленная; проявления эти можно классифицировать, но к чему наводить патетические сложности?
— Судя по выражению вашего лица, у вас случилось горе, — раздался откуда-то из-под локтя жизнерадостный голос, — хотите, утешу?
Обернувшись, хэр Ройш-младший обнаружил рядом с собой Хикеракли — приятеля Скопцова да и, кажется, всей остальной Академии тоже. За лето тот успел неким загадочным образом загореть, а его неестественного оттенка волосы, наоборот, высветлились. Не прибегая к помощи рук, Хикеракли жевал перо, никогда, судя по состоянию, не знавшее чернил.
— Что есть человеку большее утешение, как не беда ближнего его? Бóльшая, чем у него самого? Вы, хэр Ройш, мне скажете, что я вам отнюдь не ближний. Но кто ближе человеку, как не соратник его, так сказать, по ученью? Вам не кажется забавным, хэр Ройш, что мы не представлены, но всё равно прекрасно друг друга знаем?
— Академия невелика.
— Думаешь? А мне, гм, мне кажется, что дело тут в другом. В, так сказать, духе студенчества. — Хикеракли поймал пальцами невидимую муху, точно как мистер Фрайд в самые напряженные моменты своей речи. — Мы едины, едины, и так ли важно, что я с вами доселе не выпивал-с? Верно, хэр Ройш?
— Я предпочитаю, когда меня называют по имени, — раздражённо соврал хэр Ройш-младший, чтобы хоть тем отгородиться от непрошеного собеседника.
— Почему? Снова груз аристократизма, довлеет аристократу фамилия его? Нет, хэр Ройш, это решительно недопустимо. Тут вы уж войдите в моё положение-с, — Хикеракли выплюнул перо и скорчил серьёзный вид. — Когда человека можно называть «хэром», когда он, и отцы его, и деды добровольно так именуются, иной вариант принять определённо нельзя никак! Если уж вы хэр, будьте хэром до конца. Носите свой титул с гордостью.
— Это не титул. Это всего лишь обращение.
— Мелочи, мелочи… вас никогда не смущало, что на росской стороне титул этот звучит смешно и даже, — Хикеракли деланно понизил голос, — ну, не очень прилично?
— Смущаться следует тем, кто так его воспринимает. — Хэр Ройш-младший замолчал, созерцая незваного соседа по скамье. В принципе, при всей своей назойливости тот был куда интересней высасывающего из пальца откровения мистера Фрайда — потому, видимо, что вызывать у хэра Ройша-младшего меньше интереса было попросту невозможно. И в собственной сфере психологии социальной Хикеракли был определённо прав: до сих пор они с хэром Ройшем-младшим и в самом деле ни разу не беседовали, но никаких барьеров не чувствовалось, как будто заочное знакомство без потерь переводилось в очное. Хэр Ройш-младший с любопытством отметил, что ему даже в некотором смысле льстит внимание со стороны Хикеракли. Вроде и всем-то он друг, и потому цена его приятельства невысока, а всё же к хэру Ройшу-младшему нечасто обращались первыми. В общем случае его это вполне устраивало, но на скучной лекции развлечение, следует признать, пришлось как нельзя кстати.
— Я задавался вопросом, отчего у вас столько приятелей, — сообщил хэр Ройш-младший. — Вы ко всем, как ко мне, набиваетесь?
Хикеракли, напустивший на себя во время созерцания предельно благопристойный вид, расплылся в ухмылке:
— Только к страждущим и несчастным. Не могу, так сказать, пройти мимо чужой беды. Вот, смотрите, сейчас и вас утешу. Думаете, ваша жизнь плоха? Помилуйте! Хэр Ройш, летом случилось ужасное. Я узнал, что я не пихт.
Хэр Ройш-младший ещё раз окинул взглядом вполне пихтскую шевелюру, почти красноватого оттенка глаза, чрезвычайно волосатую грудь и не сдержал вопроса:
— А кто же вы тогда?
— Исчадие. Отродие. Полупихт. — Хикеракли навалился на хэра Ройша-младшего, вцепившись ему в плечо. — Понимаете, добрый хэр, что это для меня значит? Понимаете? Вы, аристократы, должны понимать, вы ж вечно о чём-то подобном переживаете. У меня тоже была своя гордость, как вот говорит господин Фрайд, национальная. Патриотизм свой был. И летом — о, я узнал, что студенты Академии могут выклянчить у Пржеславского, у главы нашего многоуважаемого, пропуск за пределы Петерберга. В научно-образовательных целях, так сказать, ради общего и полного просвещения. И ведь выклянчил, нашёл пихтские деревни без карты — ах, я думал, меня ведёт сердце, чутьё! А они… — Хикеракли сбросил с себя экзальтированность и сделался задумчив. — А они там все на полголовы ниже. Они настоящие. А я… Хэр Ройш, как меня зовут?
— Хикеракли, — хмыкнул хэр Ройш-младший.
— А отца моего?
— Вероятно, тоже Хикеракли.
— Вот! — Хикеракли торжествующе воздел палец. — А должны звать иначе! Как пихты прослышали, что у нас с отцом имя одно, сразу подняли на смех. Понимаешь, оказывается, у пихтов фамилия по наследству не переходит. Знаешь, как они ребёнка нарекают, а? Когда дитя только-только научился кое-как словечки говорить, годика в полтора, выносят его на околицу. Что увидит, на что пальчиком ткнёт, как окликнет, так и будут его звать. Сам себя человек именует, уважительно! Да, уважительно к личности. А я, выходит, личность свою не проявил, раз имя от отца принял.
Хэр Ройш-младший догадывался, что нарочитое расстройство Хикеракли — это лишь артистическое мастерство, но не мог сообразить, правда ли тот верит в свою чушь.
— Мне кажется, они над вами подшутили, — коротко отозвался он. — Так что же, вы не знали, что ваша мать — роска?
— Знал, конечно, — Хикеракли почесал в затылке, — у меня с матушкой отличное отношение было, пока она у петербержских Копчевигов жила. Но как-то не задумывался.
— Не задумывались, что, если ваш отец — пихт, а мать — роска, вы пихт только наполовину?
— Не задумывался, что этого недостаточно для пихтства! Я, знаешь, даже помышлял там, в деревнях, папашу своего сыскать. Странный он был, мой папаша. Ну и подумал, что его, может, в младшее, как говорится, отечество потянуло. Как меня вот. Ан нет-с, нетути. Они его предателем считают, что уехал да на роске женился. А я вот, знаешь, на пихтских женщин посмотрел и душу-то его всю сразу и понял, да.
— И как вас только из города выпустили, — снова хмыкнул хэр Ройш-младший.
— Говорю уж больно складно, как меня не выпустишь? Я привёз обратно ценные, что называется, материалы. Отличные материалы, эт-но-гра-фи-чес-ки-е. Знаешь, какой у пихтов главный праздник?
— Какой?
— Никакой! У них триста шестьдесят пять праздников в году. Есть вот, к примеру, Кругломордие. Это день, когда все набивают за щёки тряпки — или там чего другое — и так ходят. Или вот, например, Комарица. Весь год пихты ловят комаров, а потом запускают их в самый большой амбар и запирают. С песнями, с радостью, как говорится, на лицах. После, подождамши, дверь амбара открывают, и который первым вылетел, тот и победитель. И у меня все триста шестьдесят пять записаны, так-то. Небесполезно, иными словами, съездил.
Хэру Ройшу-младшему иногда казалось, что граф Набедренных городит чепуху, и потому для него было определённым откровением осознание того, что чепуха, оказывается, бывает чрезвычайно разнообразной. Как и подобает вруну, Хикеракли разливался увлечённо, убеждённо и наслаждаясь звуками собственного голоса. В голосе слышалась изрядная самозабвенность, и хэр Ройш-младший неожиданно подумал, что это ровно та же черта, которая раздражает его в мистере Фрайде. Тем непонятнее было, почему Хикеракли не раздражал, а забавлял. Быть может, дело в банальной тяге к запретному? Слушать на лекции выступающего полагается, а отвлекаться на сторонние разговоры — нет, и потому второе становится слаще. Но было несколько обидно признавать, что хэр Ройш-младший не чужд столь обыденного и нерационального способа мыслить.