Страница 38 из 69
Прошли еще неделя-другая. Мы по-прежнему занимались на курсах английского языка, параллельно готовясь в «Джушке» к предстоящим переговорам с перспективными работодателями. (Пока что у меня для этого была подготовлена только улыбка — с помощью Бена.) Каждый день мы с нетерпением и надеждой доставали из почтового ящика пачку конвертов, но кроме рекламы и уведомлений об очередном выигрыше миллиона долларов, ничего путного не находили. Кстати, когда мы первый раз получили такое уведомление о выигрыше, мы здорово разволновались, даже плохо спали ночью, но утром «ведущая» в «Джушке» нам объяснила, что это просто рекламный трюк устроителей лотереи…
Конверта с чеком от кинозвезды или ее продюсера не было. Людмилу это сердило. Как мог, я пытался ее успокоить: ну, Джейн сказала продюсеру, а он забыл, тем более забыла кинозвезда. Вспомнят — заплатят.
Но Людка сердилась еще пуще:
— Это наши деньги, заработанные!.. Если у дамочки память к старости слабеет, это ее, а не наша проблема! — И совсем уже мрачно: — Ну, погоди, я ей напомню…
— Все же поосторожней, иначе Бен будет недоволен. Они ведь друзья.
Этот довод и вовсе выводил ее из себя:
— Значит она может хамить как угодно, так, что ли?..
Я подумал и решил, что она, в общем, права: ведь если называть вещи своими именами, нас обхамили. Так с какой стати терпеть?
В те годы борьба за право советских евреев на выезд была в центре всей еврейской жизни в Америке. Устраивались огромные демонстрации перед советскими представительствами, пикетировались советские делегации, проводились митинги протеста и концерты в пользу братьев в Советском Союзе. И все это с размахом, с хорошей организацией, не жалея средств. На все эти мероприятия обычно приглашали и нас в качестве почетных гостей: мы в Лос-Анджелесе были едва ли не первой эмигрантской семьей из Советского Союза. Нас представляли публике, нам аплодировали, наши фотографии печатали в газетах.
Так было и в тот памятный вечер в большом концертном зале. В поддержку советских евреев должны были выступить несколько известных артистов, и в том числе наша кинозвезда, которая в связи с исполнением главной роли в фильме «Побег в небо» стала чуть ли не символом борьбы за советских евреев. Мы тоже были приглашены на это действо и со всей нарядной толпой зрителей толкались в огромном фойе, ожидая, когда прибудут знаменитые артисты. И они, действительно, появлялись друг за другом, через равные промежутки времени, улыбаясь и кланяясь, пересекали фойе и исчезали в служебном входе на сцену.
Время начала концерта давно прошло, но публика все толпилась в фойе, ожидая прибытия знаменитой кинозвезды, которая, как всегда, опаздывала. И вот, наконец, она появилась. Она была так потрясающе хороша, что у публики в первый миг перехватило дыхание, и только потом раздались возгласы восторга и аплодисменты. Она шла, величественная и прекрасная, никого и ничего не замечая и только слегка улыбаясь своему собственному великолепию.
И вдруг что-то произошло: раздался вопль, в проходе возле кинозвезды возникла суматоха, и в следующий момент я увидел, что мою Людмилу тащат за руки и за ноги охранники в униформе, а она что-то выкрикивает и рвется к кинозвезде. В глазах у меня потемнело, и, забыв все на свете, я кинулся на помощь жене. Я почти прорвался к униформистам, крутившим руки Людке, но в последний момент передо мной, как стена, вырос акулоподобный Дик. Одним коротким незаметным движением он ткнул меня под дых, я потерял дыхание, скрючился и стал опускаться на четвереньки. Он не дал мне упасть, подхватил, и я почувствовал, что меня куда-то тащат.
Пришел в себя я в какой-то комнате, похожей на кабинет. Я полулежал в кресле, а надо мной склонилась Людмила, пытаясь влить мне в рот жидкость из стакана. Я оттолкнул стакан и посмотрел на нее. Она была растрепанная, раскрасневшаяся, но в общем — ничего. Гораздо хуже выглядел Бен, которого я разглядел за ее спиной. На нем был смокинг, галстук-бабочка и белая манишка, но сам он был белее своей манишки. Губы его не то что дрожали, а прямо прыгали. Пот выступил на широком лице. Он приблизился ко мне и тихо спросил по-русски:
— Почему ты мне не сказал? Я бы все устроил.
— А ты здесь ни при чем: это она нам должна, не ты.
— Ни при чем? — с горечью переспросил Бен. — Это ведь я ей представил тебя, моя рекомендация.
— Поймите, что здесь дело не только в деньгах, — вступила Людмила. — Пусть она сверхзвезда, но мы не можем ей позволить…
Бен ее не слышал. Он смотрел на меня своими раскосыми, как у монгола, и печальными, как у семита, глазами и повторял:
— Почему ты мне не сказал? Я бы все устроил.
Я попытался объяснить:
— Извини, Бен, но мы даже в той стране требовали к себе уважения. Я знаю, что я здесь никто, эмигрант нищий. Но это не значит, что со мной и моей женой можно обращаться как угодно!
Бен склонился над креслом и заговорил тише:
— Я понимаю, но можно было как-то договориться… А что со мной будет, если она разозлится и откажется от моего сервиса? И за ней уйдут все ее друзья? Ведь моя клиника существует на их деньги…
— Что значит «договориться»? Нам хамят, а мы терпеть должны?
Бен развел руками — мне показалось, это был жест отчаяния…
На следующее утро парень в форменной фуражке позвонил к нам в квартиру и вручил Людмиле конверт, из которого она извлекла четыре стодолларовые бумажки. Конверт был обыкновенный почтовый, не фирменный, и в нем мы не обнаружили никакого письма или хотя бы бланка расписки. Мне это показалось странным. Я хотел спросить посыльного, от кого конверт, но он уже выскользнул за дверь. Я поспешил за ним вниз по лестнице, и когда выбежал на улицу, он хлопнул дверью автомобиля и круто взял с места. На дверце машины я успел разглядеть надпись: «Клиника Бенджамина Залутски» и номер телефона.
В тот же день я попытался дозвониться до Бена — напрасно, он был занят. Вечером я позвонил ему домой — напрасно, его не оказалось дома. Я продолжал звонить в клинику и домой еще несколько дней — он к телефону не подходил и мне не звонил.
В конце концов, на пятый примерно день моих попыток трубку взяла Гюльсаки Курбанбаевна.
— Бен подойти не может, — сказала она своим ровным низким голосом без интонаций.
— Пожалуйста, скажите ему, что это важно. Мне нужно с ним поговорить.
— О чем? — спросила она, и я почувствовал раздражение.
— О некоторых важных понятиях. О деньгах, например, но также и о приличиях. И о человеческом достоинстве…
Она вздохнула и так же ровно произнесла:
— Он об этом говорить не станет, я знаю. Он скажет, что у вас разные взгляды. Ведь в этой стране люди не спорят, они просто замолкают, если не согласны. А люди из той страны очень спорят, потому что гордые. Только гордые они становятся, когда приезжают из той страны в эту…
Она снова вздохнула и повесила трубку.
Бена я больше никогда не видел. А на фильмы с кинозвездой с тех пор не хожу.
ЗАМУЖ В АМЕРИКУ
Голова у меня в тот день была дурная от бессонницы, и когда сказали, что ко мне пришла какая-то Найна МакМиллан, я не поняла, о ком речь. Только войдя в комнату для свиданий, я сообразила, что это ведь Нина. Вернее, увидела ее.
Я села, как полагается, против нее. Мы давно не виделись. Конечно, я замечала ее в толпе в зале суда, но это другое дело, а вот так, лицом к лицу…
Нина разглядывала меня с выражением горькой жалости, почти ужаса. Она была растеряна и только скороговоркой непрерывно повторяла: «Ну-как-ты? ну-как-ты? ну-как-ты?» Мне даже захотелось ее утешить:
— Да ничего, не очень плохо. Это я так выгляжу, потому что ночью не спала. И потом без косметики…
За все время нашего знакомства она, наверное, впервые видела меня без косметики.
— Ты в суде выглядела хорошо, — всхлипнула Нина. — Я на все заседания ходила.
— Я тебя видела. Спасибо. Ты-то как? Дети в порядке?
— Да, все о’кей. А что у тебя? Обжаловать будете?