Страница 2 из 3
Марта пошла за писателем как завороженная. Она знала, что хотя он остался в Германии, но не осрамил себя прислуживанием нацистам. Набравшись храбрости, она подошла к нему.
– Господин Гауптман… – сказала она.
Машинальным жестом воспитанного человека старик приподнял шляпу. Ветер тотчас взметнул его седую гриву.
Глотнув слюну, Марта преодолела спазму робости и продолжала:
– Я играла фею Раутенделейн в вашей пьесе «Потонувший колокол». В любительском кружке на фабрике… Ах, как это прекрасно… Простите, господин Гауптман, я просто хотела сказать, как мы любим ваши пьесы…
Гауптман наклонил голову и, как казалось Марте, внимательно и благосклонно прислушивался к ее словам. Воодушевленная этим, она решилась спросить:
– Осмелюсь узнать, господин Гауптман, вы, вероятно, сейчас готовитесь порадовать немецкий народ какой-то новой…
Она не докончила, потому что Гауптман вдруг выдвинул из крахмального воротничка свою худую змеиную шею и резко проквакал:
– Кворракс! Кворракс! Бре-ке-ке-ке-кекс!
Девушка в панике бросилась бежать.
В феврале дни короткие. Марта легла спать рано в небольшой комнатке госпиталя, куда ее впустила знакомая монахиня-медсестра. Уже засыпая, Марта вспомнила, что эти странные лягушачьи звуки, которые издал знаменитый писатель, это ведь не что иное, как реплики из «Потонувшего колокола». Ну конечно! Как она могла забыть! Их выкрикивает сказочный персонаж Водяной, обитающий на дне реки. Марта засмеялась и решила, что завтра же принесет извинения господину Гаупт-ману за свое глупое поведение. Но она увидела его раньше.
Часов около одиннадцати ее вдруг разбудил глухой беспрерывный грохот. Она выбежала на терассу.
Вдали горел Дрезден.
Курт Воннегут приводит в своем замечательном романе цитату из предисловия американского генерала Аиры Икера к книге англичанина Дэвида Эрвинга «Разрушение Дрездена»:
«Я глубоко сожалею, что бомбардировочная авиация Великобритании и США при налете убила 135 тысяч жителей Дрездена, но я не забываю, кто начал войну, и еще более сожалею о гибели более чем пяти миллионов жизней воинов в настойчивом стремлении союзников окончательно победить и бесповоротно уничтожить фашизм».
Хорошо. Допустим. Между прочим, не мешало бы этому генералу хотя бы упомянуть и о двадцати миллионах жизней, которые положил Советский Союз в борьбе с Гитлером.
Но я сейчас о другом. Я тоже хочу процитировать и тоже англичанина – очень известного английского военного историка Фуллера, из его книги «Вторая мировая война»:
«В первую ночь (то есть 13 февраля. – Л.С.) 800 американских бомбардировщиков сбросили 650 тысяч зажигательных бомб вперемежку с четырех– и двухтонными фугасными бомбами. На следующий день американцы предприняли налет на город армадой, насчитывавшей 1350 бомбардировщиков и 900 истребителей сопровождения, и повторили его еще раз 15 февраля 1100 бомбардировщиками. В это время город был наполнен тысячами беженцев, пытавшихся спастись от армий маршала Конева. Началась ужасная кровавая бойня…»
Для чего она была учинена – эта кровавая бойня.-» Я продолжаю перестрелку цитат. Курт Воннегут цитирует второе предисловие к книге Дэвида Эрвинга, написанное британским маршалом Робертом Сондби:
«Никто не станет отрицать, что бомбардировка Дрездена была большой трагедией. Ни один человек, прочитавший эту книгу, не поверит, что это было необходимо с военной точки зрения».
То же утверждает и цитируемый мной автор, Фуллер, даже еще более веско:
«Предлогом для оправдания этого акта вандализма служило то, что союзникам якобы важно было помешать немцам использовать Дрезден, являвшийся важным узлом дорог, для спешной переброски войск с целью остановить русское наступление. Однако для того, чтобы парализовать работу этого узла дорог, достаточно было бы непрерывно бомбить выходы из города, другими словами, блокировать город с воздуха, а не засыпать его бомбами».
Но в чем же все-таки глубинная причина этого массового убийства, превзошедшего по количеству жертв Хиросиму?
Мой Фуллер видит ее в «варварской жажде разрушения». Курт-воннегутский Сондби полагает, что «это было страшное несчастье, какие иногда случаются в военное время, вызванное жестоким стечением обстоятельств. Санкционировавшие этот налет действовали не по злобе, не из жестокости…»
А из чего?
Пока Марта, и стоящий рядом с ней Герхарт Гаупт-ман, и раненые, и монахини из госпиталя, и все прочие с ужасом смотрят на горящий Дрезден, а ураган, поднятый этим ливнем взрывов, доносит к ним из Дрездена, за 25 километров, обугленные клочья бумаги, и Гаупт-ман, не отрывая глаз от этой гигантской жаровни, в которой испекались десятки тысяч людей, шепчет: «Кто разучился плакать, тот снова научился, глядя на это…» – попытаемся разобраться, где же причина этого неистового налета на беззащитный город.
Дело в том, что как раз накануне закончилась Ялтинская конференция, участники ее, руководители антигитлеровской коалиции, еще не разъехались, и Черчилль, по чьему личному распоряжению и был учинен этот террористический налет, шмякнул на круглый стол только что закончившейся конференции испепеленный Дрезден как наглядное доказательство англо-американской воздушной мощи. Ну, к тому же не пренебрег еще и тем добавочным соображением, что к Дрездену приближаются советские армии, – зачем же отдавать России целенький город, кушайте развалины…
Примерно через полгода из тех же соображений была сброшена атомная бомба на Хиросиму. Сделавший это летчик Изерли сошел с ума. Летчики, бомбившие Дрезден, не сошли с ума. Их были тысячи. Ответственность за преступление была распылена. Каждый из этих тысяч Изерли рассуждал: «Я сбросил только мой скромный бомбовый паек. Остальное меня не касается…»
С Мартой и ее мужем я познакомился в кафе на площади Альтмарк. Я присел на свободное место за их столиком. Марта узнала во мне русского, мы разговорились, и она рассказала мне свою историю. Позже я был в их квартирке в одном из новых домов на Ленинградер-штрассе. Муж работает на строительном комбинате. Это спокойный любезный толстяк, который обходится без шеи. Большая курчавая голова его сидит прямо на массивных плечах, и он вращает ею, словно она насажена на невидимый стержень. Его хобби – сочинение афоризмов. Он записывает их в тетрадь. Я списал некоторые из них, чем доставил ему большое удовольствие.
«Каждую минуту надо быть гениальным».
«Немцы не только фашисты и антифашисты. Как и во всем мире, были и просто обыватели, которые ради выгоды готовы стать либо ангелами, либо чертями».
«Зубные врачи искажают наши лица».
«Все мы бывшие дети».
«Когда говорят о ком-нибудь, что ничто человеческое ему не чуждо, то порой имеют в виду, что ему не чуждо как раз ничто животное».
Однако, уцелев в Дрездене во время февральской бойни и не замерзнув благодаря печи-бомбе, Марта едва не погибла в мае 1945 года от руки нациста.
Когда передовые советские части подходили к Дрездену, навстречу им вышла группа антифашистов во главе с профессором Р. Фетшером. Они вышли приветствовать войска, освобождающие их от нацистской тирании. В этой группе была и Марта. Фашисткие подонки, прятавшиеся в развалинах, стреляли им в спину. Профессор Фетшер был убит. Марта спаслась.
Ее сыну Вальтеру сейчас двадцать четыре года. Только недавно Марта открыла ему тайну его рождения. Она показала мне фото его отца. С полинялого снимка глянуло на меня скуластое лицо младшего сержанта инженерно-технических войск Семена Халютина. Нос короткий, глаза маленькие, да еще щурятся. Но, может быть, в прищуре и таится обаяние этого некрасивого лица, полного доброты и удали. То был счастливый стремительный роман. Они решили пожениться немедленно после победы. Семен Халютин был убит миной, разорвавшейся под его руками, когда он разминировал здания побежденного Берлина.
Вальтер похож на отца, тот же короткий, как бы еще не вполне сформировавшийся нос, те же серые чуть прищуренные глаза, то же открытое веселое лицо. Когда Вальтер узнал, что его отец русский, он был потрясен. Он не поверил в его смерть. Он вбил себе в голову, что настоящая фамилия его отца не Халютин, а Ханутин. До сих пор на одной из колонн дворца Цвингер видна надпись, сделанная когда-то советским сапером: