Режиссер

— Куклу?

— Да, но потом она забеременела, — говорит отец, и усталая улыбка растекается по его лицу.

— Забеременела мной? — не подумав, спрашивает Нитти.

Ингмар снова открывает дверь в кладовку и роется в пакетах. С глухим стуком падает на пол пачка овсянки, Ингмар пятится назад, вытирая капельки пота над верхней губой. Он не понимает, куда делся шоколад, — может, Кэби проголодалась и взяла его с собой, в аэропорт?

Он рассматривает сизые овсяные хлопья и понимает, что съел последнюю плитку шоколада в четыре часа утра. Он еще сидел и слушал «Похождения повесы» в интерпретации Ляйнсдорфа, а голова раскалывалась от боли. Значит, на эту ночь у меня ничего не осталось, говорит он себе. На случай, если я не смогу спать и писать. На случай, если я попытаюсь удержаться от звонка в гостиницу Бремена.

Он застегивает куртку по дороге к машине, садится на холодное сиденье, поворачивает ключ, трогается с места и едет к выезду с парковки между серо-зелеными кустами рододендрона. Асфальт шуршит под покрышками. Он поворачивает, меняет передачу и потихоньку увеличивает скорость. Свет фар наполняет дорогу между черными садами.

Он барабанит пальцами по рулю, закусив губу, и вдруг видит монету в конце светового туннеля.

На сером песчаном дне, где воды по колено.

А может быть, в запотевшей стеклянной банке.

Она слабо мерцает, за мгновение до того, как идея всплывает на поверхность.

Это молодая женщина в национальном костюме Тюрингии. Она спит, лежа на лугу, а небо проливает на нее трепетный желто-серый свет.

Она просыпается и встает.

Она не знает о том человеке, что дышит, словно собака. Тупые когти громыхают по паркету.

Женщина встает, потягивается и поворачивается. И вдруг останавливается, она испуганно спешит прочь, тем временем две косули проносятся через дорогу и исчезают.

Ингмар чувствует, как пульс в висках стучит все сильнее, и снижает скорость. На крутом повороте машину заносит. Он удрученно чешет затылок, проводит рукой по голове. Пытается собраться с мыслями, думая про новый фильм, уговаривает себя забыть о мистификациях прошлого; он не хочет, чтобы пастор увидел своего Бога сходящим с обоев на стене.

Меня пленяет целомудрие камерной драмы, думает он, повторяя эти слова для себя.

События будут происходить в реальном времени: воскресенье, колокол созывает прихожан в церковь, пастор больше не может сказать им, что верит в Бога.

Он понимает, что на самом деле никогда не верил в Него.

Месса представляется ему невыносимым, совершенно пустым ритуалом.

Точно так же, как всегда казалось мне самому.

Я хочу рассказать о пасторе, который выполняет свою работу.

Я хочу рассказать, каким был бы я, думает он, если б уступил чужим требованиям и стал пастором.

Киоск на площади Юрхольм закрыт, светло-зеленые дверцы заперты, на них висячие замки. Гибкие снежные ленты извиваются над опустевшей мостовой. На холостом ходу он останавливается у края дороги. Интересно, что он собирается делать дальше? Надо вернуться домой и позвонить Кэби, пока еще не поздно. Приготовить ужин. Сесть в своем кабинете и писать. Он принимается медленно бить рукой по рулю, затем откидывается назад и понимает, что пачка шоколада есть у него в мастерской.

В шкафчике над раковиной.

Он, не раздумывая, едет в сторону Стокгольма.

Ингмар запирает дверь изнутри, разувается, идет к кухонному закутку, открывает шкафчик, видит пакет с монетами из горького шоколада, лежащий на полке, закрывает дверцу и забирается на подоконник.

Дует на руки.

Снег на наружном подоконнике тает, думает Ингмар, глядя на улицу. Ржавая изгородь у бетонной стены. На платформе желтого экскаватора лежит выкопанный из земли дорожный знак с бетонной конической опорой.

Он смотрит на развороченную мостовую возле Карлаплана.

Кучи булыжников покрыты снегом. Дрожащие блики на огненно-желтой оградительной ленте.

С тяжестью в теле он ложится в кровать и думает о том, что завтра утром надо бы прогуляться к Йердет и взглянуть на Дом радио. Жильцов с улицы Кунгсгатан уже начали переселять.

Он звонит в бременский «Хилтон».

По словам Кэби, гостиница расположена неподалеку от филармонии «Ди Глоке».

Через пару часов в маленьком зале она исполнит своих четырех романтиков — Брамса, Шопена, Шуберта, Шумана, — и голос ее звучит спокойно и отстраненно.

Рядом со светло-серым телефоном на тумбочке стоит белый будильник. Задняя крышка с опущенной медной лапкой, два рифленых ушка. Стакан с тонкими известковыми кругами от высохшей воды.

— А по-моему, это у тебя странный голос, — устало говорит Кэби. — Ты дома?

— Да, — отвечает Ингмар, чтобы не пришлось объяснять эту позднюю поездку.

Широкий прямоугольник открывает в выгоревших обоях с медальонами темное окно, оставшееся после фотографии, которая выпала из рамки на пол.

— Что ты хотел? — спрашивает Кэби.

— Ничего, понимаешь… Я разговаривал по телефону с отцом, думал пригласить его на премьеру, но… не знаю.

— Вы поругались?

— Нет, просто я хотел… хотел рассказать ему про новый фильм, чтобы…

— Зачем? — перебивает она. — Вот скажи мне зачем? Это глупо. Ему никогда не нравились твои фильмы.

— Я об этом не знаю, — говорит Ингмар. — Плевать я на это хотел. Надеюсь, он их ненавидит.

— Неправда.

— А все потому, что этот человек страшно недоволен своими сыновьями. Страшно недоволен. Он не понимает, почему мы не стали пасторами. Почему мы вместо этого занимаемся какой-то ерундой.

— Да.

— Поэтому я хочу сделать фильм о том, каким бы я был пастором, — говорит Ингмар. — Хочу показать ему, что бы из этого вышло. Сколько удовольствия это всем доставит.

— Хотя кто знает, как бы все обернулось, — отвечает Кэби. — Я была бы пасторской женушкой.

— Да, если б я не убил ее этой ночью.

— Пока я спала, — с облегчением произносит она.

— Я решил, пусть его супруга несколько лет побудет мертвой. Поэтому пастор и потерял веру, можно и так сказать.

— Значит, женщин в фильме не будет?

— Только одна — учительница, любовница пастора.

— А кто будет…

— Я хотел…

— Что?

— Я хотел, чтобы ее сыграла Ингрид[5].

— А не слишком ли она красива для этой роли?

Ингмар мягко ощупывает свой живот, пустой чувствительный желудок глухо отвечает на прикосновение, содрогается.

— У тебя усталый голос, — говорит Кэби. — Ты поел?

— Не успел приготовить…

— В холодильнике было телячье филе — сходи посмотри.

— Нет, я…

— Иди-иди. Я подожду.

Ингмар кладет трубку, ходит с дурацким видом по комнате, заглядывает в пустой холодильник в кухонном закутке и кричит Кэби, что она была права. Возвращается и бормочет, что поставил мясо на плиту.

— А я как раз вспомнила, что выкинула остатки.

— Значит, я ошибся.

На улице гулко лает собака.

— Ты не дома?

— Дома.

В квартире этажом выше кто-то пробегает по комнате и хлопает дверью.

Ингмар поворачивает будильник, смотрит на отпечаток пальца на стекле циферблата. Вспоминает фотографии, стоявшие на тумбочке у отца.

Портрет его собственной матери и портрет Нитти. Маминого там не было никогда. И фотографии сыновей тоже.

Посреди разговора о мелодике «Похождений повесы», о хоре проституток на второй сцене, после недолгой паузы, раздумий, Кэби вдруг говорит, что, как только он влюбится в другую, он должен ей сразу об этом сказать.

— О чем ты? — спрашивает Ингмар, пытаясь изобразить веселое удивление.

По телефонным проводам, сквозь мигающие соединения, отголоски расстояний Ингмар вдруг слышит какое-то движение в гостиничном номере Кэби, кто-то крадется по металлическому листу, капает на мокрый ковер.

5

Ингрид Тулин (1926–2004) — шведская актриса, снявшаяся в роли учительницы в фильме «Причастие».