Страница 8 из 10
С детства питать уваженье к другим:
Старших приветствовать, шапку снимая;
Там, где есть матери, — кланяться им.
Поцеловать натружённую руку
Белой ли, черной — нет разницы тут —
За материнскую горькую муку,
За материнскую нежность и труд.
Лишь, как одно исключенье на свете,
Не поклонился б я матери той,
Что народила таких вот, как эти, —
Сытых и хмурых от злобы слепой.
Топчутся в лифте озлобленно янки;
Шляпу средь них я снимаю один, —
Кланяюсь низко тебе, негритянка,
Кланяюсь низко, как матери сын,
За горечь улыбки, робкой и чистой,
За боль от мозолей честных твоих,
За сыновей, четырех коммунистов, —
И за линчеванных и за живых!
Как ее взор заблистал слезою!
И зашептались, меняя тон,
Гангстеры-мистеры между собою:
— Совет-Унион?
— Совет-Унион!
Лифт уже книзу шел в ту минуту.
Была негритянка счастья полна, —
И ей на миг показалось, будто
Все выше и выше летит она.
МАЯКОВСКИЙ ЗА ОКЕАНОМ
За крутыми волнами, за океаном,
Там, где солнце прячется в облаках,
Ходит он со мною спозаранок,
Руку мою держит в больших руках.
По мосту по Бруклинскому, по Бродвею,
Мимо небоскребов — стекло и сталь —
Он идет походкой широкой своею,
Теплый взгляд легко устремляя вдаль.
Любят его в черном Гарлеме негритята,
За версту улыбку его узнают,
В гости приглашают рабочие ребята —
Кочегары, грузчики, рабочий люд.
Он беседу братскую с ними заводит,
Чтоб легче правду людям найти.
Он для них волшебное слово находит,
Чтобы, как маяк, светило в пути.
И в Нью-Йорке душном клевета открыто
Злобою исходит среди бела дня,
И угрюмо хмурятся банкиры Уолл-стрита,
Золото в черных мешках схороня.
Кажется, на улицах ветер московский —
Гневом пролетариев асфальт накален.. .
— Здравствуйте, учитель!
— Здравствуй, Маяковский! —
Машет ему рук трудовых миллион.
Там, за океаном, он речью вещей
Веру пробуждает в сердце простом.
Слово его каждое молнией блещет,
Каждый шаг — свободы весенний гром!
ХЛЕБ
Я видел хлеб, что мистеры едят,
Когда в салуне пьяные сидят.
Был хлеб тот пресен, бел и невесом.
Лишенный вкуса, он, в ладонях сжатый,
Казался лишь комком бездушным ваты,
И аромата не отыщешь в нем.
Нет в хлебе том ни запахов пшеницы,
Ни рос ночных, тяжелых, будто медь,
Нет цвета зорь вечерних, что ложится
На колоски, чтоб радугой гореть.
К зерну пренебреженье кто поймет?
Иссушено, как существо живое.
Хлеб страшен мистерам: под белизною
Кровь запеклась и проступает пот.
Ведь хлеб выхаживал на ферме раб
Трудом бессонным, горькою любовью,
За каждый грамм расплачиваясь кровью,
Он сам давно от голода ослаб.
И вот ив хлеба вытравили пот,
Кровь честную и солнца светлый мед,
И ветра вздох, на вздох людей похожий,
Чтоб мистеров жующих не тревожить.
И, ненасытные, окутанные дымом,
Они сидят и дремлют на рассвете,
А хлеб уликой зла неумолимой
Лежит — неправды яростной свидетель.
ПШЕНИЦА
НА АМЕРИКАНСКОМ ПОЛЕ
Ты растешь и желтеешь,
Колосья лениво качая,
Там, где узкими акрами
Стиснута ширь полевая.
Есть на свете страна,
Где богатые нивы бескрайны.
Без полосок и меж
Разлился океан урожайный.
Ты растешь и желтеешь,
А фермер, что гнет свою спину,
Все дрожит над тобой,
Чтоб зимой с голодухи не сгинуть.
Есть на свете страна,
Где иные раздолья и реки,
Где в колхозных амбарах
Зерно заполняет сусеки.
Ты растешь и желтеешь,
Потом, как в прожорливый кратер,
Миллиардами зерен
Идешь ты в чужой элеватор.
Высыпают тебя
В океан по велению босса,
Чтобы хлеба не видеть
Бездомным, голодным и босым.
Чтоб сгнила ты, разбухнув,
Чтоб илом тебя засосало,
Чтоб не знала ты солнца,
Привольного ветра не знала.
Чтоб не видела стачек,
Не видела гневных плакатов,
Чтобы ломтиком даже
На стол бедняка не легла ты.
В этот час на земле,
Где иные шумят урожаи,
На столах у рабочих
Большие лежат караваи.
Бубны свадебным громом
Прокатываются по селам.
Гармонисты пшеницей
Подруг увенчали веселых.
В эту щедрую пору
Наш Вождь, улыбаясь лучисто,
В герб вплетает колосья
Из новых снопов золотистых.
* * *
В заокеанской стороне,
Где побывать пришлось и мне,
Сентябрьскую в холодных тучах
Я видел даль. Простор морской,
И крик, и вечеров покой,
И паровоза гуд печальный ¦—
Все живы в памяти моей,
И одинокий парус дальний,
Как птица белая морей.
В заокеанской стороне,
Где довелось гостить и мне,
Я преданных друзей нашел.
Меня сажали там за стол;
Бесхитростно за рюмкой джина
Мы говорили по душам,
Как и у нас на именинах,
Сердца делили пополам.
Воспоминанья были жгучи;
Беседа дружная лилась
Про Сталинград, и Днепр, и кручи,
Где буря битвы пронеслась
Войны тяжелой...
Смысл речей
Простых и искренних друзей —
В их жажде мира, лада, счастья...
Но были там, за рубежом,
Такие, что в часы ненастья -*·
Дай волю им — меня живьем
Четвертовали б и сгноили,
Отравою бы опоили,
Распяли бы !..
И на огне
Сожгли бы в страшную годину
За Родину, за Украину,
За что свое я сердце выну:
Она дороже жизни мне.
За то, что, сокрушив врага,
Тела мы в рытвины швыряли,
На Одере мы заливали
Фашистской кровью берега,
За молодой вишневый сад,
За честь, бесспорность доброй славы,
За нрав народа нелукавый,
За Киев мой и Сталинград,
Да не посмеют
Благодать,
Что Родина цветет опять,
Что кони в неоглядном крае
Готовы в бой, клинки остры
И что на Эльбе и Дунае
Горят знамена, как костры,
Что темной ночью ворон вражий
Дороги нам не пересек,
Что сила наших рук все та же,
Сух порох, стоек человек...
Что радостны мои Карпаты,
Давыч-гора по-над Днепром,
Что мать родная возле хаты
Не вытирает слез тайком!
Припомнилось все это мне
В заокеанской стороне,
В горняцком Садбери, в Канаде.
Прощай же, Садбери, прощай!
Я возвращусь в родимый край,
А ты копи в суровом взгляде
Свой гнев, и логова зверей
Со всею силой рук могучих,
Как молнией, сокрытой в тучах,
Тем гневом-молотом разбей!
ПТИЦА
Уже ноябрьский снег неталый
Клонил густую сеть ветвей.
Она последней улетала
От милой Родины своей
По сизым небесам без края,
Над блеском сел и городов, —
Куда родную птичью стаю
Судьба вела от холодов.
Не знаю, у какой станицы
Полет свой птица начала,
Блестели золотом пшеницы
Косые два ее крыла.
Мостов гуденье, шумный колос,
Гул паровозов — над страной;
И звон железа в птичий голос
Вплелся немолчною струной.
Когда ж, подхвачена ветрами,
Взвилась в заоблачный простор —
Днепропетровских домен пламя
Впитал навеки птичий взор.
Куда летит? В какие дали
Ее уносят два крыла?
Чужих Америк иль Австралии
Тоской наполненная мгла,
Гладь голубых дождей чужбины,
Индийских светлых радуг нить,
Пустыни знойной Палестины —
Бессильны ввек ее пленить.
В глазах ее живою славой
Горят — и кажут путь они —
Блеск золотых полей Полтавы
И домен милые огни!
***
Как провожала в дорогу
(Мне не забыть того дня),