Какая-то станция

Приближалась поздняя северная весна.

Мартовские дни были солнечны, в затишке, на солнцепеке пригревало. По ночам еще держал морозец, заковывал подтаявший за день зернистый снег в крепкую ледяную корку, но к обеду распускало — работать на льду стало легче.

Как-то в воскресенье Суптеля заставил чинить водолазные рубахи, перебирать помпу и делать новые плетенки для галош. Леха был очень недоволен таким оборотом дела в свободный день и дулся. Андрей вообще был неговорлив, Вася же мечтал о Тоне, с которой два дня назад, вечером, опять стоял до посинения у крыльца. И потому все работали молча.

Суптеля поглядывал на товарищей и понимающе усмехался. Вдруг предложил:

— Давайте пирогов напечем.

— Идея, — коротко одобрил Андрей.

— Дрожжи бы надо раздобыть, — сказал старшина. — Или закваску какую. Дрожжи теперь днем с огнем не найдешь.

— Я могу, — подал голос Леха и отложил в сторону водолазную рубашку, которую клеил. — Через полчаса будут как штык.

Суптеля понял его маневр. Кто-кто, а старшина знал, что Леха рад любом случаю сачкануть.

— Шустрый.

— Я тоже могу, — сказал Андрей, выжидательно глядя на старшину.

— А ты? — спросил Суптеля Васю.

— Я? — удивился Вася. — Не знаю. — И, почему-то покраснев, добавил:

— Могу, наверное.

— Скажи, пожалуйста, — усмехнулся Суптеля. — Все могут. Ну и ну.

Он иронически осмотрел товарищей и сказал Васе:

— Вот ты и иди. Только быстро. Одна нога здесь, другая там.

Вася выскочил из сарая и на миг зажмурился, ослепленный солнцем, снегом и голубовато светящейся далью. Мартовский день был ярок, свеж, тени от домов лежали голубые и сочные. Даже темные бревна сарая, исхлестанные непогодой, приобрели светлую окраску, а новый сруб неподалеку празднично желтел. Над трубами поселка вставали светлые дымы, и казалось, что эта редкая для Севера чистая голубизна неба лежит на розовых столбах. Даже всегда хмурый и темный ельник голубел снегами. Остро пахло хвоей близкого леса.

Вася чуть не заорал от восторга, как в детстве, когда такими же вот предвесенними днями катался с ребятами на санках.

По тропинке Вася припустил к поселку.

Изгороди занесло снегом по самый верх, из сугробов торчали только верхушки кольев, и от этого тоже было весело, что вот бежит он поверх заборов, и хрустит снег под ногами, и солнце светит, и небо голубеет.

Они встретились на улице, на виду у всего поселка.

Стояли и улыбались друг другу.

— А я к тебе шла, — сказала Тоня, сияя глазами.

И только теперь Вася разглядел, что глаза ее вовсе не черные, а светло-карие, с золотинкой, и на них падает тень от длинных черных ресниц. А на носу и под глазами веснушки. Веснушки, весна!

— Думаю, пойду, и все, — светилась от собственной решимости Тоня.

— И я! — расцвел Вася. — Я тоже к тебе шел.

— Пойдем, — сказала она.

— Куда?

— Ну… — Тоня повела счастливым взглядом вокруг. — В лес!

— Пойдем, — охотно согласился он, сразу забыв о дрожжах. Они взялись за руки и побежали.

Лес стоял по грудь в сугробах. Он был увешан клоками искрящегося снега, как под Новый год, когда украшают елки, посыпая вату блестками. На ветвях елей лежали пышные пласты, и темно-зеленые лапы высовывались, будто из-под белых толстых рукавов халата. Каждая ветка, каждый кустик были покрыты инеем, будто засахарены. Верхушки деревьев четко вырисовывались на предвесенней голубизне неба. Пни, покрытые большими снежными шапками, походили на огромные белые грибы. Возле них цепочка следов: не то птица ходила, не то зверек пробежал. А вот перья и окрашенный кровью снег. Здесь произошла трагедия — какая-то птица не сумела увернуться от хищника. А вот заячьи следы. А тут мышиные.

Над головой отчаянно стрекотала сорока и оглашенно металась по ветвям, осыпая снежную пыль.

— Кыш ты! — погнал ее Вася.

Сорока еще громче закричала и полетела оповещать всех жителей леса, что появились люди.

Вася и Тоня выбрались на полянку и замерли. Под солнцем блестели, сверкали, переливались сугробы. Блестки — с булавочную головку — отсвечивали оранжевыми, красными, фиолетовыми, желтыми, зелеными, синими и даже черными огоньками. Будто разноцветные стеклышки мельчайших размеров. Вася впервые увидел такое и был поражен. Видел, конечно, и раньше, что снег блестит — ну блестит и блестит! — а оказывается, самыми разными цветами. Это белый-то снег!

И вдруг на засахаренной ветке в кустарнике увидел Вася розовые яблоки. И оторопел. Яблоки здесь, на Севере! Не успел сообразить, что же это такое, как одно яблоко упало, а остальные вспорхнули стайкой и перелетели на другое дерево и опять сели рядом. И тут только Вася понял.

— Снегири, снегири! — закричал он. — Гляди, снегири!

— Ой, как красиво! — Тоня прижала руку к груди.

А снегири отлетали все дальше и дальше, пропадая розовыми огоньками в снежной чаще леса.

Тоня сорвала ледышку с ветки. Вася сделал то же самое. Они хрумкали лед, как леденцы, и не было ничего слаще этих сосулек.

Вася взял холодные, неожиданно большие и шершавые Тонины руки в свои и стал их греть. Смотрел ей в глаза и видел отраженное в них солнце и высокую ель, под которой они стояли. Сам не замечая того, Вася потянулся к Тоне губами. Она вырвалась и побежала, а сама смеялась, и в смехе слышался призыв.

Тоня бежала в огромных подшитых валенках, и ноги ее болтались в широких голенищах. Вася погнался за ней, и снег хорошо хрустел под ногами. Они бежали по розовым от полуденного солнца сугробам, по голубым сочным теням от деревьев, и не было сейчас людей счастливее их.

Тоня провалилась в сугроб. Вася с налету упал на нее, и они забарахтались, смеясь и не давая друг другу выбраться из снега.

Они не заметили, как коснулись губ друг друга.

— Ты что сделал? — спросила Тоня.

— Не знаю, — ответил Вася.

Он и вправду не знал, что могло означать это случайное прикосновение губ.

— Ты поцеловал меня? — спросила Тоня, изумленно и восторженно раскрыв глаза. И утвердительно, благодарно и нежно протянула: — Ты поцелова-ал меня.

— Хочешь, я еще поцелую? — с самоотверженной готовностью предложил Вася и потянулся к ней.

Тоня вскочила. Вася тоже поднялся и увидел, как близки ее глаза и как удивленно и испуганно вздрагивают ресницы. И он поцеловал эти глаза.

— А мама! Ой, если бы она видела! — Тоня в испуганном восторге округлила сияющие глаза.

— А почему она меня не любит? — спросил Вася, вспомнив хмурое лицо Тониной матери.

— Она говорит, что моряки обманщики! — сказала Тоня и тихонько стукнула Васю в грудь. — Обманщики, обманщики, обманщики!

— Я не обманщик! — горячо заверил Вася, и у него даже сердце громче застучало от мысли, какой он хороший и не обманщик.

— Обманщик, — твердо сказала Тоня. — Ты зачем к Фросе ходил?

Васю кинуло в жар.

— Я не ходил, она сама меня водила, — пролепетал он.

— А зачем? — Тоня внимательно смотрела ему в глаза.

— Не знаю, — сказал он. — Но все равно я не обманщик.

— Не-ет, не обманщик, — как эхо, преданно и тихо повторила Тоня. — Ты не обманщик.

Она притянула его за уши к себе и поцеловала в нос. Ее обветренные, шершавые губы пахли хвоей, были свежи и солоноваты. Вася задохнулся от радости, вскочил и отплясал дикий танец, крича что-то несуразное и восторженное. Вдруг Тоня замерла и восхищенно прошептала:

— Гляди, олень!

Вася увидел молодого стройного гордого оленя на краю обрыва. Взметнув в голубое небо покрытые инеем рога, олень распластался в прыжке, в стремительном и легком полете. Спина его была в снегу и перламутрово искрилась. Ноги тоже. Задние. Передних не было. До чего же это дерево походило на оленя! Тоня и Вася подошли поближе. Когда-то дерево было согнуто или надломлено и стало расти перпендикулярно нижней части ствола. Но природа-мать подняла его ветви-рога снова вверх. И теперь, занесенное снегом, оно превратилось в дерево-олень. Сказочный олень с белыми от инея рогами!