Интервенция

Полковник. Нас пятьдесят тысяч! Мы повернули на вас жерла дредноутов! Наши солдаты…

Бондаренко. Ваши солдаты – это наши солдаты. Фронта нет. Перед нами пустое место. Вы побеждены! Если нет, остановите нас. Если вам не нравится мой тон, уходите.

Капитан. Не будем заострять отношений. В сущности, нам не о чем спорить. Мы уходим. Нам нужно для эвакуации десять дней. Через десять дней вы сможете вступить в Одессу.

Бондаренко (простирая руку). Одесса видна. Вам остается на эвакуацию столько времени, сколько нам нужно, чтобы дойти до Одессы. Завтра мы будем в Одессе.

Капитан. Я уважаю ваши принципы, гражданин. Все же я думаю…

Полковник. Оставим это, капитан. Я потом сообщу свое решение. Переходим к вопросу о пленных.

Бондаренко. Я готов меняться пленными. У меня есть несколько ваших офицеров. Я готов отдать их за трех наших товарищей, которые сидят в вашей контрразведке.

Полковник. Кто они?

Бондаренко. Бродский, Степиков, Жанна Барбье.

Полковник. Это невозможно.

Бондаренко. Невозможно? Они бежали?

Полковник. Их осудили. Они казнены.

Бондаренко. Казнены? Все трое?! Мишель, Жанна, Степиков? Вы это называете казнью? (Кричит.) Ребята!

Сбегаются повстанцы.

Умерли замечательные товарищи, каких я когда-либо знал: Бродский, Степиков и Жанна Барбье… Убиты люди, которые, действуя в тылу у интервентов, сумели сделать бессильной пятидесятитысячную армию Антанты, знаменитую армию, которая сражалась у Вердена и победила. Сделали это несколько большевиков без всякого оружия, простым человеческим словом, потому что они говорили правду на языке, который понятен всем трудящимся, будь они желтые или черные, одеты в голубую форму или в серую. И вы их убили… Всегда революции возвышали людей, делали их чище, справедливее. Но ни одна революция в мире не давала людей такой чистоты, такой самоотверженности, такой ясности ума, такой силы, такой человечности, как наша русская пролетарская революция. Такими были наш Мишель, Степиков и Жанна. Такими когда-нибудь будут все люди. За это мы боремся… Так, значит, их нет? Не знаю, что удерживает меня от того, чтобы застрелить вас тут же, на месте… Уходите. И передайте одесской буржуазии, что я советую ей уйти до нашего прихода. Уходите! Уходите! (Обращается к партизанам.) На Одессу! На Одессу!

Полковник (поспешно уходя). Вы хотите войны? Хорошо! Мы вам приготовим встречу. (Убегает с Филлиатром.)

Крики: «На Одессу! На Одессу! На Одессу!». Факелы. Звон оружия. Крики. Ржанье коней. Песни.

Картина двенадцатая. БРАТСТВО

Пристань. Гигантский, как стена, борт парохода. Он называется «Империя». Трап длинный, крутой. У трапа внизу белый офицер. Перед ним толпа.

Офицер. Паспорта, паспорта, предъявляйте! Господа, соблюдайте порядок! Вы едете за границу. Вас наблюдают иностранцы. Все успеете. Паспорта! Паспорта!

По трапу проходят на пароход господа и дамы, богато одетые и крайне взволнованные.

1-й господин петербургской наружности. И вы здесь?

2-й господин петербургской наружности. Ну, как вам все это нравится?

1-й господин. Здесь вся империя!

2-й господин. Так, значит, это правда, что союзники уходят?

1-й господин. Вы слышите треск?

2-й господин. Вот вам ваши иностранцы!

1-й господин. Это трещат балки старого мира… Две тысячи лет стоял он – и вот рушится на наших глазах…

Дородный господин (обращаясь к Имерцаки). Вот вы, сударь, не имею чести вас знать, но, судя по внешности, типичный русский интеллигент.

Имерцаки, польщенный, играет своим асимметричным лицом.

Должно быть, земец, либерал, носитель высокой духовности русского народа. Что вы, идеалист, богоискатель, будете делать в Европе – бездушной, материальной Европе?

Имерцаки. С моей специальностью я нигде не пропаду, кроме как в Советской России.

Дородный господин. А какова, позвольте узнать, ваша специальность?

Имерцаки. Я шулер. (Легко взбегает по трапу.)

Дама (проходя по трапу). Будь прокляты большевики! Будь прокляты союзники, которые нас покидают! Будь прокляты мы сами за то, что мы так слабы!

Белый офицер (обвешанный оружием, идет за ней). Но уверяю тебя, Верочка, что большевики и месяца не удержатся у власти. Да и может ли ничтожная кучка жалких бунтовщиков править огромным, могучим народом, который…

Дама. А! Значит, они ничтожны? Значит, они жалки? Почему же вы, мужчины, военные, их не прогоните? Вы не хотите! Вы не хотите!

Белый офицер. Но уверяю тебя, Верочка, это не так легко. Их страшно много. Все мужики, все мастеровые…

Проходят на пароход.

Спекулянт (некогда явившийся в кабачок в одном, белье; восклицает негромко, однако и не тихо). Есть доллары! Есть фунты! Леи даю! Драхмы даю!

2-й господин петербургской наружности. Франками интересуетесь? Даю.

Спекулянт. Кто сейчас интересуется франками? (Тихо.) Нет ли советских?

2-й господин. Перцем интересуетесь? Есть два вагона перца. (Вынимает пробу.)

Оба рассматривают ее.

Невиданный перец. (Чихает.)

Спекулянт. Видали мы такой перец. (Чихает. И вдруг меняется в лице, увидев Фильку-анархиста.) Прощайте! (Всходит на пароход.)

Появляются Филька-анархист и Мария Токарчук. Сходит с трапа Имерцаки.

Филипп. Ну, зачем я уезжаю? Я привык к Одессе. Я люблю халву и горчичные бублики с маком. Где я все это буду иметь – в Париже или Лондоне?

Имерцаки (саркастически). Ты много бубликов увидишь у Советской власти, Филипп.

Филипп. Власти уходят, власти приходят, бандиты остаются. Останемся! Мы еще поработаем. Мы еще будем взламывать и взламывать.

Имерцаки (с горечью). Где? В кооперативах? (Проходит на пароход.)

Филипп (увидев Ксидиас). Ах, какая гагара! Какая богатая гагара!

Появляются мадам Ксидиас и господин богато одетый.

Ксидиас. Моя верфь! Мои склады! Мои дома!

Господин. Зиму мы будем проводить в Италии, а лето в Норвегии.

Ксидиас. И моя банкирская контора! И мои кассы!

Господин. Но в этой сумке у вас больше богатств, чем во всех ваших кассах.

Ксидиас. Мы вернемся! Мы вернемся!

Господин. Мы вернемся! Мы вернемся!

Филька-анархист приближается к мадам Ксидиас. Увидев его, она взбегает на пароход. Он и Мария Токарчук – за ней. Входит воинская часть союзников.

1-й господин петербургской наружности. Бальзаки! Вольтеры! Флоберы! Черт бы их побрал!

2-й господин петербургской наружности. Разве это нация? Трусы! Трусишки!

1-й господин. В третий раз на моих глазах разлагаются в России великие армии. В семнадцатом году разложилась царская армия – ну, это была революция. В восемнадцатом году разложилась здесь же германская армия – ну, это были побежденные. И вот это ужасное зрелище повторяется в третий раз с могущественной союзной армией. Ведь они победители… Проклятая почва!

Оба всходят на пароход. Гудок.

Барбару. Ну, детки, становись. Подымемся на борт.

Входит полковник Фредамбе.

Полковник. Капрал, какой части ваши люди?

Барбару. Пятьдесят четвертого пехотного, мой полковник!

Полковник. Как они винтовки держат? Что за вид? Что за красные лоскутки на мундирах? Капрал! Подтянуть людей!

Жув. Смотри, чтобы мы тебя не подтянули за шею.

Полковник. Что такое? Кто это сказал?

Жув. Это я сказал.

Селестен. А я это подумал.

Полковник. Ах, так! Марш в строй! На пароход!

Селестен. Мальчики! Не сыграть ли ему песенку на наших гитарах?

Жув. Подожди, дойдем до Марселя, всех вас бросим в воду.

Полковник (отступая). Капрал! Ведите людей на пароход! (Уходит на пароход.)

Барбару. Становись! Взять винтовки как следует. Снимите-ка эти тряпочки с мундиров! Ну-ну, принять солдатский вид. Что подумают об армии при виде таких свиней? Жув! Селестен! Вы что, оглохли? В строй!