Страница 15 из 51
прямая — и молчала.
Она была многим обязана старикам Субботиным,
родителям Федора Николаевича. В городе это знали, и
теперь заговорили, что Настасья Петровна обязана
заплатить субботинскому дому добром за добро и воспитать
Марьяну, как она воспитывает своего сына Митю. И
удивлялись и негодовали, что Настя еще что-то там
обдумывает и не дает своего согласия.
Не поняли люди, что Насте в то время было не до
отдачи мелких долгов.
Смолоду ее жизнь сложилась трудно. Незаконная дочь
бездомной батрачки, сама с восьмилетнего возраста
пошла батрачить по богатым мужикам. Говорят старые
люди, будто в старину тоже было много хорошего и все
дешево до удивления, — что ж, верно, было все:
хорошие платья, книжки с картинками, пряники по копейке
штука; только не для Насти.
Девчонкой пятнадцати лет она поступила к
Субботиным. Там ее приласкали; заботились о ней; научили чи-
гать-писать. В благодарность она из кожи вон лезла,
чтобы услужить... Перед самой революцией к ней
посватался шорник Коростелев, без ноги пришедший
с герхманского фронта. Он сказал: «Довольно тебе под
чужими крышами жить; у меня собственный дом, будешь
сама хозяйкой; мамашу возьмешь и будешь покоить».
Она пошла посмотреть, какой дом у него (тот самый, где
она живет по сию пору: комната, кухня, сени, чулан).
Сперва посмеялась: «Уж и дом!» Потом — постояла в
горнице, заваленной обрезками кожи, постояла в дворике,
поросшем мелкой травкой... и так захотелось ей иметь
угол, где она была бы хозяйкой, что взяла да и вышла за
шорника Коростелева. Была в ту пору уже грамотной,
читала книги. Во всех книгах описывалась любовь —
таково-то красиво... Только на настину долю любовь не
выпала.
Ничего, жила и без любви. Даже считала себя
счастливой: муж был работящий, непьющий; не обижал. Но и
это бедное счастье оказалось не для Насги: в двадцать
первом году муж ее умер от сыпного тифа. Опять пошла
Настя на поденку, чтобы прокормить сына и мать.
В тридцатом году начал строиться совхоз «Ясный
берег». Настасья Петровна поступила на строительство.
Из разных мест съезжались люди, наскоро ставили себе
жилища при фермах, жилищ нехватало. Настасья
Петровна осталась жить в городе, в крохотном своем
домишке. Ей нипочем было ходить на работу и с работы за
два, за три километра: она привыкла ходить, не больно
доводилось в жизни рассиживаться... В первый раз она
поняла, что можно работать не ради куска хлеба и не из
благодарности.
Трудились разные люди из разных мест —и
появились на пустом месте жилые дома, постройки для скота,
силосные башни, склады, водопровод, электричество,
мельница,— большое хозяйство, социалистическое
хозяйство. Мы и работники, мы же и хозяева.
И раньше Настасья Петровна часто слышала слово
«социализм», сулившее жизнь неслыханно широкую,
светлую, богатую счастьем,— но, по правде сказать,
сомневалась: «Будет-то оно будет, к тому ведет советская
власть, да когда будет? Внуки наши, может, увидят, а
мне уж где!..» А люди, с которыми она строила совхоз,
говорили: «Мы строим социализм, вот здесь он будет,
и не для внутав, а для нас самих». Скинула Настасья
ПетроЕна-все гири с ног — скорби, усталость, заботы о
сыне — «ладно, не пропадет; большой уже, пионер;
шко-ла из него сделает человека, а дома бабушка
присмотрит...» И никакая благодарность ни к кому на свете
не могла бы вернуть ее к корыту, к домашней заботе,
к четырем своим стенам.
Председатель райисполкома вызвал Настасью Пет-
ровну и стал уговаривать езять на себя обязанности
марьяниного опекуна.
— С удовольствием,— сказала Настасья Петровна,—
только воспитывать не могу. Она из хорошей семьи
барышня, это надо всю душу положить, чтоб ходить зя
ней, как полагается. Не могу. Давайте, буду опекуном, а
насчет воспитания вот я что предложу.
И рассказала, что есть на строительстве очень хорошие
люди, бухгалтер и его жена, немолодые, бездетные.
Бухгалтер не только не пьет, но даже не курит; а жена у
него простая рабочая женщина, которая и постирает на
ребенка, и пошьет, и голову ему вычешет, и никакой
обиды ребенок от нее не увидит,— за это она, Настасья
Петровна, ручается. Люди они приезжие, живут в
поселке в одной комнатке и во сне видят снять просюр-
ную квартиру, неважно, хоть и в городе. Так что еще и
плату с них можно взять как с квартирантов, будет
ребенку добавка к пенсии.
— Что ж,— сказал председатель, подумав,— если вы
за них ручаетесь — попробуем.
Так появились в субботинском доме Лукьяныч ц тетя
Паша, его жена.
— Дорогая моя,— сказал Лукьяныч настороженно
следившей за ним Марьяне,— первое, что мы с тобой
сделаем, это мы уволим зажиревшую мадам, твою няньку,
Пашенька сама управится превосходным образом, а
лодырей нам не надо.
Няньку уволили.
— И второе — мы с тобой заведем курей.
- И Лукьяныч принес в решете два^дрсятча
инкубаторных цыплят — нежных, теплых, шевелящихся и
попискивающих пушков.
— Будут белые леггорны, самые яйценоские курочки.
У соседей тоже были такие цыплята. Чтобы не
спутать, Лукьяныч переметил своих Цыплят: у каждого на
спинке нарисовал черной тушью косой крест. Соседи
удивлялись: надо же додуматься! Сколько стоит город —
никогда в нем не метили кур... Цыплята росли, и
нарисованные кресты, противно законам природы, тоже росли.
Соседи удивлялись еще больше.
У Лукьяныча был челн. Он смастерил его себе вскоре
после того, как приехал на строительство. Челн стоял на
берегу на песке, привязанный к колышку иепью; на цепи
висел большой ржавый замок. Замок висел зря — никто
не покушался на челн, плавать на нем было рискованно,
один Лукьяныч умел им управлять. Этому делу он
научился еще в молодости, когда служил в плотовщиках.
— Завтра я выходной,— говорил, он Марьяне,—
готовься.
— Поедем? — спрашивала Марьяна, доверчиво и
восторженно глядя ему в глаза.
Они отвязывали челн, спускали его на воду и плыли.
— Вот я тебе покажу одно местечко,—говорил
Лукьяныч.
И показывал заводь, над которой ивы склонялись так
низко, что концы ветвей касались воды; вода была там
как черное зеркало, и на ней, на распростертых листьях,
неподвижно лежали белые водяные лилии.
— Покажу тебе еще одно местечко.
И показывал за излучиной открытую отмель, где
песок «как солнышко светлый», говорил он, а на светлом
песке сотнями разбросаны продолговатые плоские
ракушки... Марьяна жила здесь всегда и ничего этого
не знала, а Лукьяныч недавно приехал и знает все!..
Тетя Паша не участвовала в этих прогулках. Первый
раз в жизни у нее была такая хорошая квартира; она
с восторгом занималась квартирой — убирала ее, мыла,
украшала. Притом тетя Паша ревновала Лукьяныча к
челну — ей хотелось, чтобы муж в выходные дни сидел
дома, с нею, и любовался хорошей квартирой, а не
шлялся по реке без всякого дела.
С первого дня тетя Паша отнеслась к Марьяне
заботливо, хоть и без нежностей. Марьянины платьица были
чисто выстираны и выглажены; никогда так вкусно
Марьяна не ела. Сначала тётя Паша делала это для
того, чтобы Настасья Петровна, опекунша, не придралась
и не отказала от квартиры, не дай бог. Потом тетя Паша
просто привязалась к Марьяне. И Лукьяныч привязался
и говорил озабоченно:
— Надо бы, Пашенька, купить Марьяше чулки.
В те времена Лукьяныч еще не владел культурной
речью, которой достиг к старости, и некоторые слова