Страница 2 из 4
Вот к чему он пришел. Уже, можно сказать, устроил их будущее. Как вдруг сообразил, что времени прошло многовато, давно пора было разрешиться мертвым младенцем. У него что-то сжалось на уровне пищеварительного тракта: а вдруг там, за дверью, происходит что-то другое, а вовсе не смерть ребенка? Просто трудные роды, которые завершатся кесаревым сечением, и младенец появится-таки на свет?
Он встал. Зеленоватый свет ночных ламп в больничном коридоре напоминал суп с кервелем. Было уныло и некрасиво, и пахло эфиром. На плакате размером в квадратный метр фотография младенца с закрытыми глазами призывала вовремя делать прививки. Рядом, на другом плакате женщина, стоя спиной к публике в окружении расплывчатого ореола персиковых тонов, стыдливо предостерегала от вагинальных микозов.
Словно придавленный бременем жизни, он снова сел, ощущая во рту привкус горечи.
Перед ним вдруг вырос гинеколог.
Лицо у него было… с таким лицом не сообщают хорошие новости.
Забрезжил свет надежды.
Гинеколог сел рядом и заговорил: вы только не волнуйтесь, произошло кое-что непредвиденное, такие вещи иногда случаются…
Воссияло солнце…
Гинеколог продолжал:…трудно все предусмотреть по анализам крови и даже по результатам эхографии… Что поделаешь, конечно, это нелегко, но ему повезло, мать и ребенок живы и здоровы…
Солнце скрылось за тучи.
Свет померк.
Но что же тогда не так?
Гинеколог покачал головой и посмотрел на часы.
— У вас родился… не совсем… Ваш ребенок… Как бы это… Он… креветка… Ну, в общем… Гамба…
— Гамба? — переспросил он.
— Гамба, — кивнул гинеколог.
И ушел, оставив его одного.
— Гамба, — повторил он сам себе.
VI
Магали выписалась из больницы через три дня. Казалось, за эти три дня она постарела лет на десять. Три дня она рыдала, три дня неотрывно смотрела, как гамба плавает взад-вперед в аквариуме с соленой водой, установленном на скорую руку в отделении для новорожденных, три дня пыталась свыкнуться с мыслью, что она мать, что это существо — ее дитя, что, хочешь не хочешь, придется им заниматься, заботиться о нем и постараться рано или поздно его полюбить.
Любовь, впрочем, не заставила себя ждать. Он убедился в этом уже на следующий день после родов, когда, сидя на краешке кровати и держа Магали за руку, не знал, что сказать и в конце концов ляпнул: «Наверно, по закону мы не обязаны держать ее у себя, я выясню…»
Магали выпрямилась, метнула на него ледяной взгляд и сказала, что запрещает ему — да-да, запрещает, он хорошо слышал? — запрещает раз и навсегда говорить подобные вещи о своем сыне и чтобы он даже думать такое не смел.
Он помолчал, хотел было спросить, откуда она знает, что это мальчик, но прикусил язык. Не стоило подливать масла в огонь.
В тот день он понял, что больше ничего в его жизни не будет как раньше. Он чувствовал, что с появлением гамбы его жена изменится, да что там чувствовал — был уверен — она уже изменилась. Будущее обещало быть хуже, чем он опасался, его жизнь накрыла тьма, отныне он будет жить в обществе жены и гамбы, изгнанником вдали от мира. Попросту говоря, дела его были хреновые, и он знал, что из клуба, объединяющего тех, кто радуется жизни, навсегда переходит в другой клуб, для тех, у кого «неладно».
Магали попросила его зарегистрировать новорожденного под именем, которое они выбрали несколько месяцев назад — Жереми. Он пошел в мэрию.
Написал в нужной графе: «Жереми».
И поставил внизу подпись.
Дома он постарался приспособиться к новым обстоятельствам: убрал из детской ненужную кроватку с сеткой и установил на столе для пеленания, который тоже вряд ли мог пригодиться, аквариум на пятьдесят литров соленой воды, с подогревом и очистным фильтром, работавшим от электрического моторчика в двенадцать вольт, с разноцветными камешками на дне и пластмассовой имитацией большого кораллового рифа.
Он даже думал, не перекрасить ли стены в цвет морской волны, но решил, что это будет чересчур, оставил постер «Волшебная карусель», оставил постер «Штрумпфы», поколебался перед постером «Немо», но и его оставил, испугавшись, что поддается психозу.
Довольно долго он стоял перед шкафом с одежками. Стопки распашонок в крошечных корабликах, ползунки по сотне евро пара, пижамки с вышивкой… мелькнула мысль, нельзя ли сдать их обратно в магазин, но он не сохранил чеки.
Традиционные оповещения он рассылать не стал, решил подождать Магали. Она что-нибудь придумает, он просто не представлял себе, что писать.
На работе его поздравили. Он изо всех сил старался выглядеть счастливым отцом. Его попросили показать фотографии, он отговорился, что не захватил, обещал на днях принести. По инициативе директора по продажам коллеги в складчину купили по каталогу детское автомобильное сиденье. Он от души поблагодарил и укрепил его в своей машине, дивясь простоте и надежности конструкции. Потом, закрыв глаза, попытался представить, как можно пристегнуть ремнем безопасности креветку, но ничего не вышло.
Матери пришлось сказать. Разными язвительными намеками она постаралась убедить его, что виновата во всем Магали. Она видела, как невестка пила во время беременности, а курить-то бросила, он уверен? А их отпуск в Марракеше — не лучше ли было воздержаться? Раньше мать делала вид, что рада, и связала к рождению внука шерстяную одежонку — по ее словам, это была двусторонняя кофточка. Но о том, чтобы надеть ее на Жереми, не могло быть и речи, педиатры втолковывали ему, с пониманием, но твердо: соленая вода от десяти до пятнадцати градусов, умеренное освещение, рекомендованный пищевой рацион, богатый протеинами, — и все, точка… Двусторонняя шерстяная кофточка отправилась вместе с полусотней распашонок и ползунков в большой черный «самсонит», который он задвинул под шкаф в подвале, надеясь забыть о нем как можно скорее и навсегда.
VII
Когда он приехал за Магали, она ждала его в больничном холле; сумка с вещичками стояла у ее ног, а в руках, прижимая к груди, она держала прозрачный полиэтиленовый пакет, наполненный соленой водой, в котором гамба… Жереми… бесшумно перебирал пятью парами членистых ножек. Он взял сумку, открыл перед ней дверцу машины, завел мотор, поехал медленно, спросил, как прошла ночь.
На его вопросы Магали отвечала односложно, «да», «нет», «хорошо», «может быть». Он подумал, что ей бы надо показаться психоаналитику, не то, чего доброго, выдаст послеродовую депрессию, а ему в одиночку с директором по продажам, представительницей заказчика и заботами о гамбе не управиться. Ему-то оплаченного отпуска по уходу за ребенком на три месяца никто не даст, черт побери!
Дома он показал Магали, как все устроил в детской, но она как будто не заметила ни отсутствия кроватки, ни исчезновения детского приданого. Она вся как-то съежилась, словно непосильное бремя навалилось ей на плечи. Тихонько урчал моторчик, десятки пузырьков разгоняли круги по поверхности воды, свет ультрафиолетовой лампы придавал аквариуму вид замка с привидениями.
Он разогрел в микроволновке купленную с утра пиццу, недоумевая, что Магали так долго делает наверху. Спустившись наконец, она сказала, что посадила Жереми в аквариум, а тот спрятался под пластмассовым кораллом. Он ответил в том духе, что, мол, привыкнет постепенно, как-никак серьезная перемена для такого малыша, ничего страшного, все будет хорошо.
Он сам чувствовал, что его слова звучали фальшиво, как оборванные струны. Магали едва притронулась к еде и сказала, что хочет спать.
Он поднялся с ней. Она сразу закрылась в ванной. Из-за двери донесся характерный треск разрываемой фольги, видимо, она принимала что-то успокоительное. Дай Бог, чтобы не подсела. Она вернулась в спальню, почти голая. Ему не хотелось видеть ее тело, растянутый живот, груди, набухшие от ненужного молока, которое в первые дни придется сцеживать. Он притворился спящим.