Меч Шеола

Слово вылетело, не догонишь.

На его слова первой выскочила Влада. Лицо порозовело от возмущения. От обиды губы дрожат. И есть от чего. Не разбудил, не сказался, один ушел. Но увидела над его плечом пенек с расщепом вместо волос и сразу успокоилась. Присела, пискнула, закрыв рот ладошкой и скакнула обратно.

— Не твоя ли зазноба, часом? Юркая. — В голосе кикиморы слышится явный укор. — Ни какой самостоятельности.

— Подругу твою оповестить поторопилась. — Поторопился оправдать княжну Радогор. А вот и она.

Переваливаясь с ноги на ногу из — за угла выворачивала Копытиха.

— Редкий гость. — Заулыбалась Копытиха при виде кикиморы. — А я уж думать начала, не рассерчала ли на что? Не идешь и не идешь? А ты с какого такого перепуга чужому парню на загорбок забралась, подруга?

— Дорогой начисто оборвалась о кусты. Все платьишко в ленты. Так и осталось на ветках висеть. — Виновато заговорила кикимора, торопясь повиниться. — Сама знаю, что не ладно вышло. И девку сконфузила. Но не голым же задом мне перед ним светить? А за спиной вроде, как и не видно. А перед девкой я повинюсь.

Из — за угла долетел заразительный смех.

Копытиха и сам еле удерживалась, чтобы не расхохотаться. Но устояла и хлебосольно повела рукой в сторону избы.

— Милости прошу, подруга. Только со спины на землю спустись. А ты, Радогор, отвернись и здесь постой, пока мы в избу не зайдем.

Радогор послушно отвернулся. И кикимора, болтая без умолк, заторопилась к избе, ухватившись за руку Копытихи.

— Чистое золото у тебя, подруга, а не парень. А уж какой обходительный! Хлебцем угостил, последнего не пожалел. От нынешних разве дождешься такого? У них одно на уме! Тетушкой меня зовет. — Хлюпнула носом, не совладав с чувствами. — Меня же больше все кикиморой да кикиморой дразнят А твой то — тетушка! Чистое золото! Повезет же какой — нибудь оторве. С руками отхватит и ножками сбрякать не успеет. Я бы тоже отхватила, будь помоложе. А пироги у тебя нынче с чем? Не с ягодами ли часом?

Хлопнули двери и Радогор дал волю чувствам. В два прыжка подлетел к копне и закатился смехом. А там уже каталась в истерике Влада.

— Ой, не могу. Где ты ее нашел, Радо? Тебя и в лес одного не отпустить. Сам, на своей спине разлучницу мне принес. Ой, держи. Лопну сейчас от смеха.

А Радогор и слова сказать не может, под копной трясется от смеха, не имея сил остановиться.

— Хорошо, что я поторопилась, из под носа свое чистое золото. — Ее руки упали на его шею. А вслед за руками появилась и ее проказливая мордашка. — Проворонила бы свое счастье.

Представила Радогора рядом с кикиморой и развеселилась еще больше. Зашлась в смехе и скатилась на его колени.

— А признайся, Радо, хоть одним глазком да посмотрел на ее голый зад?

От восторга на коленях усидеть не может.

— И даже не взглянул? — Ткнулась губами в его нос. — А — а — а, покраснел, покраснел! Вижу, все вижу. Свое всегда приедается, на чужое потянуло.

— Ну, что взялась плести, Лада? — Попробовал отбиваться Радогор.

— Не я плету. И пальчиком грозит. — Ты узелки на стороне вяжешь. То — то, не хотел меня брать.

Глаза лукавые, смехом искрятся.

— Погоди, ночь придет — проверю, нет ли убытку.

Руки же ночи ждать не хотят. Сами по его телу, затянутому кожей, порхают.

— Ладка!

Вздохнула с сожалением и убрал дерзкие руки, но с колен слезть не захотела.

— Где ты ее нашел, жадина?

— Вестимо где, в болоте. Я воды зачерпнул для матушкиного колдовства, только голову поднял, а она на кочке сидит. Думал, утопит. Ан нет… Разговорились… оказалось, что она к Упырю дорогу знает. В соседях живут. Обид у нее на него накопилось, до ночи не перечесть. — наспех объяснил. И решительно снял с колен.

— Беги. Помоги бабке нарядить гостью. Есть хочется. Еще немного и от тебя откусывать начну. — Пошутил он, подталкивая ее к избе.

— Прямо сейчас и начинай. Не жалко. — Прищурилась на него, и игриво изогнувшись, подставила ягодицу. — А с какого места начнешь?

Закрутилась на одной ноге, показывая себя.

— Ладушка, — взмолился он. — Сил нет, есть хочу.

— То — то же! Не будешь на чужое заглядываться, когда своего с горкой! Погоди, вот придет ночь, так узнаешь… — И со счастливым смехом убежала помогать бабке.

Пироги оказались, как по заказу. С ягодами. И кикимора, переодетая в старое бабкино платье, бросала их, как в печку один за другим. Встала из — за стола Копытиха. Гости в доме, хозяйке места нет. Отвалилась от стола княжна. Радогор, насытившись, вяло пережевывал последний пирожок. А кикимора все без устали брала и отправляла в рот пирог за пирогом. Но сдалась и она. Тусклым взглядом поглядела на глинянное просторное блюдо, на котором оставалось еще с полдюжины подрумяненных пирогов и сокрушенно заявила.

— Брюхо ссохлось от голода. Не лезет больше. Спать пойду. В девках то я побойчее была. Со всем бы управилась, а сейчас… А и мастерица же ты, подруга! — Еще раз с сожалением посмотрела на пироги и полезла на печь. Коротко вздохнула и огласила избу богатырским храпом.

А Копытиха наскоро убрала со стола и перелила, принесенную Радогором болотную воду, в просторное блюдо. И запустила туда лягушку с пиявкой.

— Будто бы болото. — Пояснила она Радогору и, примостившейся рядом с ним, княжне, выставляя по углам стола восковые свечи. — С прошлого раза осталось.

Остановилась, сцепив руки под передником, задумалась.

Когда же это было? Не помню…

Радогор встал с лавки и пристроился рядом. Влада забралась с ногами по другую сторону стола. Храп неожиданно умолк. Радогор повернулся и увидел, что кикимора свесилась с печи. Прячась за его спиной и боязливо косится на Копытиху.

— А я помню, подружка. Чуть изба твоя тогда не сгорела. Хорошо еще, что я успела выбежать. А то было бы тебе горя, слезы лить по мне.

— А я?

— Не ждать же мне, когда ты доковыляешь.

Вода в блюде успокоилась и отсвечивала зеленью. Лягушка сидела, сохраняя полное спокойствие, в самом центре блюда, а пиявка, толстая и жирная улеглась у ее передних лап.

Копытиха вытянула руки, поводила ладонями над водой, н а распев, медленно и важно, начала читать заклинание. Радогор попытался вслушаться в ее слова, но ни чего не понял. Каждое слово ему казалось знакомым и в то же время нет. Над водой, клубясь. Медленно поднимался белесый туман. Густел, сворачиваясь в тугие клубки и снова падал в воду.

— Гляди, Радогор.

Услышал он тихий старухин шепот. И даже не шепот. Скорее угадал по шевелению губ. Или мысли услышал.

Наклонился над блюдом, до боли, до ряби в глазах, вглядываясь в зелень воды. туман, едкий и приторный до тошноты, забрался в ноздри. От напряжения помутилось сознание. А на дне блюда кроме лягушки и пиявки ни кого и ни чего.

— Смотри, Радогор, лучше смотри. На тебя заклинание говорено. Мне не откроется. И ни кому не откроется.

Показалось, что — то увидел. Чахлые деревца утонули у края дрягвы, в заросляхболотной травы. В траве крохотные оконца стоялой воды. Кочки, заросшие мхом, разбегаются в разные стороны. Густые, плотные мхи буграми поднимаются над водой. Одинокая, чудом уцелевшая березка…

Взгляд бежит, торопится дальше от кромки болота. Всюду одно и то же. Глазу зацепиться не за что. Окна пустой воды попадаются все реже и реже. На поверхность из бездонных хлябей с урчанием и бульканием выкатываются пузыри и рвутся с оглушительным треском. И снова мох… полями необъятными. Обманчивыми. Гибельными.

Совсем уж далеко взгляд поймал нечто, отдаленно схожее с человеческим жилищем. Четыре бревна торчком поднимаются на пол — сажени над болотом. А на них пристроилась избешка, плетеная из гибких прутьев, обмазанная донной глиной. И крытая толстым слоем болотной травы. Вместо дверей шкура, грубой выделки.

— Вот оно, логово Упыря! — догадался Радогор.

Шкура откинулась на сторону и перед ним появилось странное, нелепое существо. Обросло густой, грязной и свалявшейся шерстью, мало похожей на человеческий волос. Под шерстью, такой длины она отросла, ни ног, ни рук не видно. Не сразу и шкуру разглядел, в которую оно куталось. Сквозь шерсть на него уставились круглые не мигающие глаза. Существо подняло правую руку и неестественно вывернуло и раскорячило пальцы. Шерсть зашевелилась, открывая рот с острыми редкими зубами. С ладони сорвался горячий, с зелена, шар… И Радогор, что есть силы, ахнул по блюду кулаком. Вода заискрилась, заиграла в слабом свете свечей. А Радогор затряс ладонью, обоженную огнем. Но не огнем. Ошибся в горячах. Зимней стужей опалило. Холод заполнил все его тело и подбирался к сердцу, когда Радогор вырвал руку из блюда с водой.