Меч Шеола

Долго рылась в батюшкиных сундуках, подбирая одежду по росту, что было совсем не просто. Но наконец остановилась, и навьючив одежду на руку, вернулась на свою половину, прихватив заодно и не длинный боевой нож в узорчатых ножнах со стены. Растягивая время, распустила пояс и повесила на него нож. Прошлась раз другой по светлице из угла в угол. Прислушалась и, боязливо выглянув в переход, толкнула двери в опочивальню Радогора рукой. Двери отворились без звука. Еще раз оглянулась и проскользнула внутрь. Радогор, обмотавшись рукатерником, стоял с растерянным видом, разглядывая свою грязную и ни на что уже не годную, одежду. На голых плечах, груди и спине, вода сверкала каплями. Мокрые волосы прилипли к плечам.

Стараясь не шуметь, осторожно опустила вьюк на лавку у дверей, неслышно подошла сзади, обхватила узкий стан руками и прижалась к влажной спине, блаженно вдыхая запах сильного, пахнущего лесными цветами, тела.

— Увидят, Ладушка! — Озабоченно проговорил он, не оборачиваясь.

— Не увидят. Ты же проглядел меня. Тех же, у дверей, я всех прогнала. — Со смехом прошептала она, прижимаясь губами к его телу.

Я тебя увидел, когда ты еще у дверей таилась. — Возразил он. Развел ее руки своими, окинул быстрым взглядом и удивленно поднял брови.

— Ты же меня в девичьем уборе и не признаешь среди многих. — Смутилась Влада под его взглядом. — Платье мешком до пят Поди, разбери где кто. И косу как плести? Девичью заплести, богов гневить. Бабьи? И того хуже. А так и не пойми что. Девка не девка, и баба не баба. Одно недоразумение.

— Дева — воительница. — Радогор и не думал скрывать своего восхищения. — О коих мне дедка Вран рассказывал. Только они открывали глазам одну грудь. А для чего, я так и не понял.

— А это, Радо, чтобы глаза слепли. Чтобы враг кроме этой груди ничего и не видел больше. — Развеселилась лада, которой пришлись по душе его слова. Для тебя же хоть все на волю выпущу, чтобы никого кроме меня не видел. Девок — срамниц всех из терема вымету, чтобы не пялили на тебя свои глаза, мой витязь….

Да я и так, кроме тебя никого не вижу, Ладушка.

Забыв о своей наготе, подхватил ее на руки и склонился над ее лицом.

— Скажи ты мне утром… Радогор, в щепы размечи этот град — разметал бы и не задумался. А потом с землей перемешал, чтобы и памяти его не осталось.

Синие глаза сияют таким счастьем, что и, правда, хоть горы прямо сейчас ворочай.

Опустил ее на пол и сокрушенно полез рукой к затылку. На глаза попались старые, перемезанные землей и травой, портки. И Влада, видя его потерянное лицо, снова заливисто засмеялась.

— Я уж приготовила все для тебя. Одевайся.

Смутилась, опустила голову и стыдливо ковырнула носком сапожка дорожку. — если бы можно было, так от тебя и вовсе всю одежду попрятала. Уж такой ты, радо, у меня видный да пригожий, что и сил нет. Век смотри и не насмотришься.

Пришел черед смутится Радогору. Торопясь, упрятал манящую наготу в тонкой выделки светлые портки. Вбил ноги в мягкие сапоги, нарядился в новенький подкольчужник и затянулся поясом. Потянулся к лавке за ремешком, чтобы волосы стянуть, а она его к лавке за руку потащила, нашептывая.

— Позволь, сама тебе волосы причешу и приберу. Хоть и не жена я тебе, но так и тянется рука за гребешком. Там, в лесу, под ольхой его под рукой не оказалось, а то еще тогда бы забралась я в них.

И затихла, склонясь над гребнем. Медленно водила им, разбирая прядь за прядью, укладывая волос к волосу, приглаживая и прилаживая их.

— Чудно. И волосы у тебя, как у девки. Мягкие и пушистые. И пахнешь сам, ровно девка. А ни ручья, ни цветов.

Взлохматила, взбила их и зарылась в них лицом.

— Грех сказать, не будь того ярла и тебя, счастья моего, не было бы. — Повторила она уж не раз и не два сказанное. И уже бережно расчесала, разобрала волосы, расправила их концы на плечах и перехватила через лоб ремешком, как он сам делал. — Так и нее нашла бы я тебя.

— Так это я нашел тебя, Лада. Не ты… Как увидел тебя на лодии, так и…

Договорить не успел. Не дала договорить. Закрыла ему рот ладошкой и зашептала, потянувшись губами к лицу.

— Не ты это, Радо. Я, я… И не спорь! Как поймалась за твою руку, когда Ягодка меня привез, так и поняла… мой ты, мой. Ни кому не отдам, и ни куда не отпущу одного. Рядом буду.

Зарылась лицом в его грудь. Плечи затряслись в плаче. А он гладил ее рукой и похлапывал по спине, давая выплакаться.

— Ты мне сейчас и за батюшку, и за матушку. И за нянюшку тоже. Радо. Муж мой перед Родом нечаянный.

Неожиданно резко выпрямилась, отстранилась от него и смахнула слезы. Наклонилась над лоханью, чтобы смочить лицо водой и приложила к нему рукатерник, чтобы высушить воду.

— Пойдем, Радо. В трапезной уже столы накрыли. А вечером пир княжеский. Набольшие люди придут, старосты и старшины со всех концов. Сотские, десятские. Некогда слезы лить.

И взяв его за руку, потащила к дверям. Радогор нехотя, опять взглядами жечь будут, поплелся за ней, закидывая за плечи перевязь меча.

За дверями девок орава поджидает. Востроглазые, смешливые и на глаза проказливые. Глаз не пряча, на Радогора пялятся и на княжну искоса поглядывают.

— У дверей стояли, подслушивали? — Влада нахмурила брови, окидывая их неприязненным взглядом.

— Как можно, княжна!

И глаз не отводят, не покраснеют под ее взглядом.

— Мы же только в трапезную свести.

— Дорогу и сама помню.

Бог росту не дал, а то бы собой закрыла своим телом от их похотливых глаз.

В трапезной прежде, при батюшке, от народа было тесно, а от голосов уши закладывало. А теперь только их двое.

Стол снежно белой скатертью укрыт. А на нем от закусок и разносолов места живого не видно. Радогор окинул его взглядом и поднял растерянные глаза на княжну.

— А ты не смотри по сторонам Радогор. — Успокоила она его. Бери все, до чего рука дотянется. И при батюшке не съеденное возами свозили. Нам же двоим и за двое суток не управиться.

И придвинула к нему блюдо с запеченной птичьей тушкой.

— А нет, так начни с кабаньего окорока, а там и до рыбки доберешься.

Заметила улыбки на лицах девок и нахмурилась.

— Мы в дороге попросту обходились. Окорок, подсвинок с огня, заяц с того же места… Не до разносолов было. А то и травкой брюхо набивали. Идите, сама потчевать буду витязя Радогора.

И посмотрела так, что окаянных будто ветром выдуло из трапезной.

Казалось, только и успел от каждого блюда отщипнуть, а желудок уже до краев. Еще немного и через верх пойдет. В лесу же коня вместе с подковами или кабана целиком со щетиной готов был проглотить. Здесь же, сколько душе угодно, ан нет. Не принимает душа.

Княжна насытилась еще быстрее.

— Отдохнешь?

В синих глазах лукавинка.

— Сначала терем посмотрим, Лада. Нам жить здесь. Затем по городу пройдемся. — Мотнул головой Радогор и первым поднялся из — за стола.

— А я хотела тебя в думную палату свести.

Радогор удивленно поднял брови.

— Батюшка там с людьми ближними сидел и думы разные думал.

Брови вернулись на прежнее место, а на губах появилась еле заметная улыбка.

— Скоро Ратимир придет, лада, тогда и думать будем. А пока пусть одни сидят.

— А придет ли? — Недоверчиво спросила княжна и подняла на него своих пронзительно синих глаз.

Как же ему не прийти, когда я его просил?

По тому, как он сказал это, поняла, что для Радогора с этим вопроса не было и нет. И впредь не будет.

По терему ходили долго. Влада и сама не думала, что он окажется таким большим и просторным. А Радогор открывал каждую дверь, и ловя на себе удивленные взгляды, лез в каждую щель. Обходил не по разу каждое жилье. И снова возвращался, чернея лицом, и бормоча себе что — то под нос. И снова лез, и снова заглядывал…

— Без опаски жил князь, батюшка твой. — Проворчал он, встретившись взглядом с глазами княжны. — Долго жил…

После чего сам расставил воев, из числа тех немногих, которые остались верны покойному князю, по терему. А под конец распорядился, да так, что оспорить приказ было невозможно.