Страница 16 из 26
Вечер был долог, и разговор был долог, и собеседники перешли от финансов и светских новостей к политике. Представитель «Фильм-банка» оказался осведомленным во многих областях; постепенно беседа приняла доверительный характер…
На следующий день Вольфганг пересказал Эльзе в общих чертах содержание беседы. Попросил повнимательнее присмотреться к фон Шверингу: «Сдается, что нацисты ему не слишком по вкусу. Держится он осторожно и говорит не все — куда меньше, чем знает, но в то же время, заметь, членский билет НСДАГІ не мешает ему проглатывать истории о спекуляциях этого борова Геринга, выслушивать советы о сделке, наносящей ущерб рейху, и… цитировать коммуниста Мюзама». Эльзе пожала плечами. Сказала: «Мюзам? Фрондерство!» Вольфганг мягким жестом остановил ее: «Не скажи! Как знать, не лежат ли за этим достаточно серьезные вещи…»
Они гуляли по Варшаве, вдали от нескромных глаз. Эльзе старалась не показать, что огорчена: ей опять предстояло остаться одной. Курт не мог опаздывать в Берлин из командировки, а с его отъездом обрывалась живая нить, связывающая Эльзе с теми, кто стали ее соратниками по антигитлеровской борьбе.
Кто они, эти товарищи?
Эльзе никогда не видела их. Не знала их имен, у них было общее имя — соратники.
…Возвращаясь с прогулки, Вольфганг повторил, что очень просит приглядеться к Шверингу. При этом важно не столько вызвать его на откровенность, сколько попробовать разобраться, с кем пойдет Адольф фон Шверинг. Завтра, послезавтра…
Вольфганг уехал, чтобы вновь появиться в Варшаве в марте. Все это время Эльзе старалась понять Шверинга, очень старалась и все же не могла. То ей казалось, что Шверинг с его познаниями в поэзии и утонченной галантностью аристократа не вписывается в национал-социалистский пейзаж; то, напротив, он представлялся ей прожженным хитрецом, использующим свои знания и происхождение для карьеры и спевшимся с гитлеровцами. Мало ли было, в конце концов, фашистов культурных, начитанных, с тонкой нервной организацией. Если б НСДАП состояла из одних орангутангов, все было бы проще и неопаснее.
Эльзе сомневалась, и только новый приезд Вольфганга и разговор его с фон Шверингом о поручении Мольтке положил, казалось бы, конец сомнениям.
Ни тогда, ни позже Вольфганг не обмолвился, как и каким образом он сумел убедить
Адольфа фон Шверинга сделать выбор. Эта тайна ушла вместе с ним. Эльзе же он сказал просто:
— Фон Шверинг раскрылся. Не до конца, но раскрылся… Не знаю, опрометчив я или нет, но я попросил его помочь нам.
— Что?! — только и сказала Эльзе.
— Да! — Вольфганг помолчал. — Не гляди ты так на меня!
Они сидели на скамейке в саду возле костела на Маршалковской. Эльзе невольно оглянулась. Никого. Курт откинулся на спинку скамейки, расправил складку на брюках. Выглядел он неважно: тени под глазами, помятое лицо. Очевидно, ночь он провел без сна.
Заметив взгляд Эльзе, Вольфганг неожиданно подмигнул ей, залихватским жестом сдвинул на затылок шляпу. Немного помолчал, затем сказал:
— Не надо, Эльзе! Даже если случится худшее, ничего не изменится. Останешься ты. Останутся другие. На всякий случай запомни адрес: Берлин, Аугсбергштрассе, 31.
— Что это?
— Мясная лавочка. Ее держат супруги Рипитц. Если понадобится, пойдешь туда. Они знают, что некий Тэдди ждет писем от дамы. То есть от тебя… Ну вот и все, пожалуй… Со Шверингом по нашим делам буду видеться я один.
Эльзе не удержала вертящийся на кончике языка вопрос:
— Он рассказал тебе, наверное, что-нибудь важное?
— Да. Потому и обидно, что не могу приезжать часто. Сведения у него первоклассные… И все-таки подождем. Все скоро станет на места.
Он не сказал «если не провалюсь» или «если Шверинг не предаст», но Эльзе угадала скрытый смысл. За себя она не боялась. Страх был чувством, атрофировавшимся давно, еще в ту пору, когда она на свой риск выводила Веселы на Бертгольда. И все же страх, убитый, казалось бы, навсегда, воскрес: на этот раз за товарища. Как может он так подставлять себя?
…И опять потекли дни ожидания. В посольство приезжали курьеры из Берлина; прибывали эмиссары ведомств; Бюргам все время хлопотал, размещая гостей или провожая их в империю. Эльзе старалась не выпускать приезжих из поля зрения. Среди них могли оказаться те, кому на Принц-Альбрехтштрассе поручили устроить Вольфгангу западню, если, разумеется, фон Шверинг повел двойную игру.
Еще немного — и у Штилле могла бы развиться опасная для дела мнительность. Осознав это, она взяла себя в руки и заставила отвлечься. Театр. Прогулки. Книги. Ужины у Бюргама. Редкие встречи с фон Шверингом, проявлявшим, как Эльзе казалось, слишком демонстративную приветливость. Выслушивая дипломата, выговаривавшего ей, что за делами она совсем перестала бывать в его доме, Эльзе ловила себя на том, что не верит в его искренность. Все чаще и чаще закрадывалось не сомнение даже, а более определенное и сильное чувство, предостерегающее о ловушке.
Законы конспирации. Жесткие, не терпящие отклонений.
Они в равной мере относились к Эльзе и Шверингу. И они же разделяли их. Долгие несколько месяцев Эльзе и Адольфу предстояло соседствовать, приглядываясь друг к другу, ошибаясь, колеблясь, не понимая.
В начале ноября 1936 года из Варшавы ушло короткое сообщение. Человек, написавший его симпатическими чернилами между строчек обычного семейного послания, извещал, что имперский МИД готовит по указанию Гитлера документ о создании Антикоминтерновского пакта. 25 ноября сообщение из Варшавы полностью подтвердилось. Германия, Италия и Япония заключили тройственный военно-политический союз.
Уходили письма из Варшавы и позднее. Адресат, как видно, очень любил своих родственников.
Сначала Шверинг писал и отправлял их сам.
Потом это стало обязанностью Эльзе.
Вольфганг, удостоверившись в честности фон Шверинга, свел их и познакомил заново — в качестве соратников и друзей. Перед этим он подверг все до единого сведения фон Шверинга пристрастной проверке и перепроверке. Все было точно, все сходилось. Товарищи, помогавшие Вольфгангу, «страховали» его квартиру. Нет, гестапо не вело за ней наблюдения. Сыграли свою роль и отзывы, данные Штилле и Шверингом друг другу, порознь конечно. Каждый из них видел в другом нациста… Выходит, все шло правильно?
Учтя все это, Вольфганг навестил Варшаву. Телефонными звонками пригласил Эльзе и Шверинга в садик на Маршалковской. Сказал: «Не сочтите меня невежливым, но я не принесу извинений по поводу того, что настоящее знакомство произошло сейчас, а не раньше. Одно дело — мило беседовать о поэзии, Мюзаме, другое — вместе воевать». На этом он счел предисловие законченным и перешел к делу: объяснил, как они будут впредь поддерживать связь с ним, а через него — с тем, кто стоит на конце цепочки. Подчеркнул: нужно постараться узнать то, что связано с политикой агрессии. Нельзя пренебрегать мелочами — на поверку они могут оказаться важнее экстраординарных фактов. Предупредил: отныне ни одной строки не должно быть написано самим фон Шверингом, если не считать обзоров, которые он, Курт, будет забирать во время наездов в Варшаву. И письма отправлять дипломату не следует; пересылкой корреспонденции займется Эльзе.
…Наступили будни — будни схватки, где перо и симпатические чернила заменили автоматы, почта — военные коммуникации, а вместо мгновенной и яростной храбрости, поднимающей солдат на смерть, требовались спокойствие и отвага — каждый день, каждый час, каждую секунду.
Два человека, живущие на тенистой улочке в Варшаве, делали все, что могли, стремясь хоть на миг помешать планам нацистов.
А война приближалась.
11 февраля 1938 года австрийский канцлер Шушниг сел в ночной зальцбургский экспресс. В его свите были министр иностранных дел Гвидо Шмидт и личный адъютант генерал-лейтенант Бартл.
Маршрут — от Вены до Берхтесгадена. Цель поездки: уговорить Гитлера подтвердить, что Германия не имеет территориальных претензий к Австрии. Формальными гарантиями Шушниг располагал, но хватит ли их, этих гарантий, данных Гитлером 21 мая 1935 года и закрепленных в виде межгосударственного соглашения 11 июля 1936-го? Первая из них содержала текст, подписанный фюрером и гласивший: «Германия не хочет и в ее намерения не входит вмешиваться во внутренние дела Австрии, она не желает присоединить Австрию к Германии или аннексировать ее». Вторая, между прочим, содержала два пункта. В первом было сказано: «Фюрер и канцлер Гитлер заявляет, что германское имперское правительство признает полный суверенитет Австрийской Федеральной Республики». Во втором гарантировалось, что Германия ни в коем случае не станет поддерживать австрийских национал-социалистов во главе с их «фюрером» Зейсс-Инквартом.