Страница 64 из 69
Про «Завесу» я слышал. Мощное устройство. Поляризует вакуум, выпускает газопылевой шлейф, облака холодной плазмы. Что такое «Гриффин» — не имел ни малейшего понятия.
Порядок действий рисовался нехитрый, но эффективный. «Асмодеи» имеют колоссальную автономность. Как и чоругские машины. Это же флуггеры в кавычках; на деле — маленькие планетолеты.
Используя сии качества, мы выходим из X-матрицы на расстоянии трех миллионов километров от Паркиды под прикрытием колец планеты-гиганта Бирб. Идем группой под «Завесами» «Асмодеев» — подлинных королей информационной борьбы. На дальних подступах к Паркиде — наш выход. Начинаем облет ключевых объектов по наведению с орбиты. Фиксируем всё и сваливаем обратно за Бирб, где нас подберет «Дзуйхо».
— Вынужден напомнить, товарищи, что риск велик. Опять-таки вынужден напомнить, что в ваши головы встроены бомбы с дистанционным управлением. Более того, заминированы будут и все ваши машины. Сами понимаете, захват вас и ваших бортов надо исключить даже в теории. У меня всё. Сейчас «Дзуйхо» начинает прицельное маневрирование и разгон. Вам же я категорически приказываю отдохнуть. Путь неблизкий. Сходите в баню, выспитесь… Разойдись!
Вот характерный маркер нашей службы в те дни! «Дзуйхо» где-то маневрировал, куда-то прицеливался, а мы понятия не имели, где находимся! Только конечная цель, задание и бомба в основании черепа.
Дни были заполнены всяким.
Сантуш ухлестывал за Александрой, будто пубертатный юнец. То есть ну очень настойчиво. И вот, блин, ему удалось растопить лед! Саша внезапно принялась с ним флиртовать! А на меня даже не смотрела. Я тоже не смотрел, чисто из мести.
Из полезного: выспался — раз, баня — два. Все как положено: парилка, веник, ледяной бассейн, массаж. Ну и водочкой добили это дело. Форменное свинство пить после бани, но, рассудив, что здоровье нам может и не понадобиться, плюнули и употребили.
Горячий южанин Сантуш долго сопротивлялся. Он не мог понять, как можно добровольно лезть в раскаленную влажную топку и хлестать друг друга вениками?!
— Ничего, брат. Ничего-о-о… — пробасил Настасьин и, воспользовавшись подавляющим превосходством в массе, затолкал Комачо en el inferno de crudo.[8] — Ты, брат, говорил, что и водку не пьешь! Это все от латинской твоей необразованности… Сейча-а-ас… О-о-о так!
Уроженец Большого Мурома и сам был немаленький. Здоровяк Комачо казался на его фоне подростком.
— Idioto! Russo idioto! — выл Сантуш под веником.
— Ничего-о-о… мы люди православные. В Бога веруем и водку пьем!
— No soy ortodoxo! Yo soy un catylico! — Комачо запоздало, но громко, во весь голос вспоминал о своем католическом вероисповедании.
— Папуля! Вот я сейчас из тебя всю гадость повышибу! И латинство твое мерзкое! И табачище твой жевательный! И табачище нюхательный! — ударение на букве «а», разумея отвратительные Сантушевы привычки.
В самом деле, ничего. После третьего захода, да с контрастным бассейном, да с холодным квасом Сантуш размяк и дальше парился без посторонней помощи. Ну а уж насчет «водку не пьёшь», так тут Клим и вовсе погорячился. Выпить камрад Сантуш был не дурак. Результировали баньку родной сорокаградусной все вместе, и Комачо не отставал.
По распоряжению Иванова поляну застелили в капитанском салоне (чтобы не разлагать экипаж) и всё было как надо: водочка, горячая обильная еда. С уважением к продукту и процессу.
Сам вождь, конечно, не пил, да и появился из вежливости на десять минут.
— Вы не находите, друзья, что… м-м-м-м… — промычал Комачо, когда за Ивановым прошипел пневматический замок, герметизируя салон. — Даже не знаю, как сказать…
— А чего стесняться? — ответил Кутайсов. — Кормят, будто гусей на убой. Вон, даже выпить разрешили, хотя в походе оно положено только «радиоактивной» БЧ.
— М-да, — Артем поддел полную ложку дымящегося пюре и внимательно ее обозрел, — гуси не гуси, но точно как в последний раз. Не помню, чтобы на авианосце так кормили.
— Грибочки дивно хороши! — сказал Настасьин и моментально с теми грибочками расправился. — И сиг малой соли. На что жалуетесь, братие? Жить надо сегодня, ибо что будет завтра, одному Богу ведомо.
— Ну, за прекрасное сегодня? — предложил я, завладев потным графинчиком с целью начислить.
Артем повелительно взмахнул рукой, и мы употребили. Только Клим отстал, так как занимался снаряжением мощнейшего бутерброда из сига малой соли с лимонным соком, сыром и хлебом.
— Что за ерунду нес наш папа, насчет гипнокодирования и прочее? — спросил Кутайсов, закусив котлеткой. — Всем известно, что это чушь. Или не чушь?
— Это ты, Паша, — чушь, — ответил Комачо, увлеченно нацеживая водку по ножу в стопку с томатным соком. — Пси-кодирование вполне реальная вещь. Видел я парней после спецобработки у нас в Тремезии… Ни черта хорошего. Но это грубая работа. Есть варианты с куда более тонкими настройками. Вы в России просто ничего не знаете, как дети, клянусь святым Яковом!
Комачо опрокинул получившуюся двухслойную смесь в глотку и зажмурился.
— Я не чушь, — обиделся Кутайсов.
— Видеть не видел, но сам, лично, лежал под «мозголомом». Технология, в общем, схожая, насколько я понимаю, — поддержал я Сантуша, встал и вторгся в нутро судка с фрикадельками под томатным соусом.
Секунд семьсот пришлось истратить на объяснение, что такое тетратамин, психосканер, как я под него угодил, как выбрался и какие еще фокусы вытворяли умельцы «Эрмандады» вдали от державных очей двуглавого орла.
— Я в шоке. За Румянцева, чтобы тебе, брат, и дальше так везло! — поднял стопку Ревенко. — Наливай, Румянцев!
Мы выпили, а я засмущался.
— Ничего-ничего! — сказал Клим. — Вы с Комачей, как Кастор и Поллукс! Хочешь огурчик?
— Я Комачо, — поправил Сантуш, пока ваш неумелый рассказчик отмахивался от огурчика; ненавижу закусывать разными соленьями.
— Как только таких подлецов терпят? — возмутился Разуваев, изъяснявшийся сегодня для разнообразия на чистом русском. — «Эрмандада» ваша… концерны… Если правда то, что вы с Андреем рассказываете, надо там порядок навести! Вот кончится война…
— За победу! — возвестил Ревенко, а мы поддержали командирский почин.
Я завладел жульенницей, отворил крышку и произвел разгром содержимого, а Клим оделил всех горками салата «Столичного», исходившего майонезом. Комачо заправился еще одной «Кровавой Мэри», а после и нюхательным табаком из манерки, что всегда была при нем.
— Ты, Арсений, служишь в ЭОН, которая ни по каким документам вообще не существует, а еще удивляешься! Такие, мол, подлецы поселились там-то и там-то! — Комачо расположил себя в кресле поудобнее и продолжил: — Ты будто не знаешь, что перед законом все равны, но некоторые равнее? Или ты, наивный юноша, серьезно полагаешь, будто в нашем замечательном государстве всё тебе рассказывают, показывают и всё-всё по закону? Ты видел пилотов с «огневыми» двадцатками? А то и с полтинниками? Да прямо здесь, на «Дзуйхо»? Война только началась, а у него пятьдесят боевых вылетов! Где налетал? Кругом же мир! Вот такой, значит, мир. Двадцать боевых вылетов просто за выслугу лет не повесят. Это тебе не юбилейный «540 лет ВКС»!
Потом мы хорошо «приняли». После баньки оно вообще… КПД повышается, если вы понимаете, о чем я.
Наговорились о политике. Мы с Сантушем дуэтом спели про дела в Тремезианском поясе.
Политика надоела.
Мы, молодые крепкие мужчины, неумолимо свернули разговор на баб. В конце которого Комачо еще занюхал табаку и сообщил собранию, что немедленно пойдет добиваться взаимности у одного капитана ГАБ с «вот такими ногами», и удалился.
Попойка, которую так и подмывало назвать «отвальной», сама собой сошла на нет. Еда остыла, водка кончилась, и мы разбрелись по каютам, оставив на овальном капитанском столе натурально бардак.
Я закуклился в пустой каюте. Сон пришел, как девятый вал с фантастического полотна художника Челизова «Гипершторм».
8
En el inferno de crudo (исп.) — в сырой ад.