Расплата

Агнес рассмеялась.

– Мелковат, уж точно. Зато сердце большое.

Она вдохнула запах густого супа на огне и только теперь заметила, до чего проголодалась. Села за стол перед дымящейся миской и жадно принялась за еду.

Она была в тысячу раз вкуснее всей той снеди, которой граф набивал живот посреди холодных стен рыцарского зала.

Снежные хлопья медленно кружились над лесной поляной и превращали многочисленные палатки и покосившиеся хижины в одинаковые белые холмики. Матис стоял у ржавой, побитой наковальни и колотил молотом по искривленному дулу аркебузы. Удары звоном заупокойного колокола разносились над площадкой. Даже возле огня пальцы коченели, и ствол не получалось раскалить до нужной температуры. В конце концов юноша не выдержал и отшвырнул железку. Окутанная клубами пара, она с шипением погрузилась в сугроб.

– Как от козла молока! – ругнулся оружейник. – Без нормального горна хорошего жара не получить. Можно аркебузами вместо дубин размахивать, толку больше!

– Наберись терпения, – одернул его Ульрих Райхарт, раздувая огонь мехами. – Еще немного, и жара было бы достаточно. Нормальную кузню мы тебе посреди леса тоже не достанем, сам понимаешь. Теперь придется начинать сначала!

Он ворчливо поднял ствол из снега и снова сунул в жаровню.

– Да что с тобой такое, Матис? Ты уже который день ходишь злой, как леший. Люди головы втягивают, когда мимо тебя проходят.

– Что с того, – проворчал парень и расшвырял пепел кочергой. – Болтать я все равно не в настроении. Другие, впрочем, тоже…

Он обвел мрачным взглядом поляну, приютившую около сотни мятежников. Они устроили лагерь в укромной долине близ небольшого селения Димбах. От Анвайлера их отделяло всего несколько миль. Люди грудились у небольших коптящих костров, закутанные в шкуры и рваные одеяла. Они точили косы и рогатины, ели жидкую похлебку из желудевой муки и вполголоса переговаривались. Кто-то играл на скрипке, но желающих спеть или сплясать не находилось. Воодушевление, которое царило здесь еще несколько недель назад, сменилось гнетущей апатией. Холод пробирал людей насквозь, и в их душах крепло отчаяние.

Осенью все обстояло так, словно это лишь вопрос времени, когда крестьяне поднимут восстание по всей Германии и освободятся от гнета тиранов. Хегау, Альгой, Шварцвальд, Франкония, Эльзас и Тюрингия – всюду собирались отряды тех, кто решил бороться против растущих налогов, запретов на охоту, похоронных сборов и прочих притеснений со стороны знати. Все земли вокруг Бодензее были охвачены волнениями. По слухам, тысячи крестьян собрались под знаменами свободы. Но уже несколько недель до них не доходило никаких вестей. Очевидно, волна восстаний до Пфальца просто не докатилась. И вот они ждали здесь изо дня в день и медленно замерзали. Зиме, казалось, не было конца, и некоторые уже начали возвращаться по деревням. Те же, кто оставался, питались желудями и кашей из буковых орешков; временами попадались тощие зайцы или белки.

– Ждать больше нельзя, – вполголоса проговорил Матис, словно самому себе. – Мы обещали крестьянам свободную жизнь, но в деревнях им жилось гораздо лучше, чем здесь.

– Йокель утверждает, что у Рейна наш брат уже спалил несколько замков и монастырей, – возразил Райхарт. – Он говорит, что ждать осталось недолго.

– Йокель мастер языком чесать. Речи толкать умеет, а вот много ли в них правды, это уже другой вопрос.

Матис сплюнул в огонь и снова принялся выстукивать по железу. Размеренный шум помогал ему хоть немного успокоиться. Всеобщая борьба против знати и церкви действительно казалась ему все более безнадежной. Ко всему прочему в последнее время юноша стал чаще вспоминать Агнес. Они не виделись уже почти год. Лишь время от времени Матис узнавал от лоточников и беглых слуг о том, что происходило в Трифельсе и Шарфенберге. Агнес была теперь графиней, жила в роскоши и, похоже, была этим вполне довольна. Вспоминала ли она его, бывшего кузнеца и ныне отверженного? В душе его кипела злость. А к злости примешивалось чувство, которому он лишь недавно нашел определение.

Любовь.

И очень многое объединяло эти чувства.

Тут до него донеслись громкие возгласы и приветственные крики. Матис рад был отвлечься. Он поднял голову и увидел, как к нему приближается группа мужчин. Когда они подошли ближе, Матис узнал Пастуха-Йокеля. Но с ним были еще несколько человек, которых он прежде не встречал. Они держались на некотором расстоянии от горбатого, кривого пастуха – то ли из почтения, то ли из отвращения.

Матис выжидательно смотрел на предводителя их маленькой продрогшей армии. Свои лохмотья Йокель успел сменить на широкие солдатские штаны и багровый камзол, поверх которого был накинут плащ, подбитый медвежьим мехом. Голову, точно корона, венчал рваный бархатный берет, украшенный петушиными перьями. Справа и слева от пастуха шагали Янсен и Паулюс, бывшие бродяги из Бадена, которые представлялись его телохранителями.

– Дорогу главарю! – кричали они и растолкали нескольких крестьян, что устало жались друг к другу в засыпанной снегом промоине. – Сказано, прочь с дороги!

Вооруженные копьями и в ржавых шлемах, скорее всего, где-то украденных, телохранители словно сошли с карикатуры на отважных паладинов.

– Вот он, мой верный оружейник, – сообщил Йокель незнакомцам, властным жестом указывая на Матиса. – Поверьте, лучшего орудийщика вам до самого Боденского озера не сыскать. С Матисом мы этих рыцарей и священников, как клопов, из замков и монастырей выкурим.

– Орудийщик без орудий, как я посмотрю, – насмешливо заметил один из незнакомцев.

Он был самым старшим, широкоплечий, с острым взглядом и одетый, как подобало честному ремесленнику. Матис решил, что у себя в селении он был старостой. Мужчина кивнул на кривой ствол, оставленный в огне.

– Из этого едва ли получится хорошая аркебуза. Я сам кузнец и знаю, о чем говорю.

– У нас их целый арсенал, – холодно ответил Йокель. – А это – лишь трофей; может, еще послужит. Верно же, Матис?

Юноша едва не рассмеялся, так нагло врал пастух. В действительности они располагали тремя аркебузами и ржавым фальконетом. К ним следовало прибавить кучу кос, цепов и рогатин, а также несколько изношенных арбалетов. Назвать все это арсеналом мог лишь безумец, страдающий от мании величия. Матис нахмурился. За последние месяцы восхищение их предводителем уступило место возрастающему недоверию. Йокель вел себя как какой-нибудь король, к свержению которых сам же и призывал.

– Можешь встать рядом и помешать угли, кузнец, – вскинулся Райхарт на старосту. – А там посмотрим, может, на что и сгодишься. Нос-то я тебе всегда свернуть успею.

Пастух-Йокель примирительно вскинул руки.

– Не нужно ссор! Эти люди принесли благие вести.

Он выдержал театральную паузу и возвысил голос:

– Крестьяне из Дана и Вильгартсвизена наконец восстали! Они направляются сюда, чтобы примкнуть к нашему отряду. В Ландау, что в долине Рейна, тоже неспокойно. Теперь наш черед действовать!

Матис не смог скрыть удивления. Новости действительно были хорошие.

– Сколько вас? – спросил он у старосты.

– Сотня. Может, и больше на дюжину-другую, – торжественно ответил гость. – И каждый день примыкают новые! Суровая зима и голод делают свое дело. Крестьяне больше не хотят сносить притеснения вельмож.

Йокель подле него довольно потирал руки.

– Вот оно, наконец-то! – воскликнул он. – А ты сомневался, Матис! Знаю, что сомневался, по тебе и видно было. А кто в итоге оказался прав?

– Вздор, – проворчал юноша и смахнул прядь рыжих волос со лба.

Лоб его пересекал длинный шрам – память о ранениях, полученных в битве за Рамбург. Он придавал суровости и без того мрачному облику оружейника. Матису не нравилось, когда Йокель заговаривал с ним в такой манере. Ему все больше казалось, что горбун видит в нем соперника. За этот неполный год Матис заметно вырос в глазах крестьян, и ко всему прочему его самоуверенность даже взрослых мужчин ставила в тупик.