Страница 74 из 96
теплые, сияющие лучи, и под воздействием их таинственных свойств испарялась, как дым на ветру,
многолетняя сырость и ржавчина человекобоязни, ненависти, желчи, огрубелости.
Пока он не помышлял ни о чем, гнал от себя, как злого врага, желание ее тела, но оно являлось чем
дальше, тем чаще во сне и наяву, когда он видел мельком то обнаженное, облачное плечо ее, то гладкую, точно
отполированную кожу ног.
В этот вечер, придя домой, Щеткин умылся и по обыкновению сел обедать. Вари не было дома. Она
работала в полуденной смене. Старушка быстро накрыла на стол, налила миску горячих щей, уселась сама
напротив, облокотив седую голову свою на руки, и точно изучала подвижное лицо Петра.
Снизу, со двора; в раскрытое окно комнаты послышалось фырканье мотора.
— Батюшки, в кои века-то! Никак антонабиль, — всплеснула руками женщина. Подбежала к окну.
— Так и есть. Антонабиль. Кому же это? Идут в наш корпус.
Щеткин, не отрываясь от еды, рассеянно слушал ее слова, обдумывая завтрашний рабочий день.
В дверь постучались.
— Господи, владычица, — испуганно перекрестилась старушка. — Никак к нам. Кого бог несет?
— Войдите, — приглашающе крикнул Щеткин.
Дверь раскрылась. В комнату вошел Кворцов и человек в очках, в бородке, энергичный и строгий.
— Вот и товарищ Щеткин, о котором я говорил вам, — сказал Кворцов: — очень подходящий для нашего
предприятия человек.
— Хорошо, — по-ораторски, звонко сказал человек в очках. — Вы кушайте, товарищ Щеткин, а я тем
временем расскажу, в чем дело.
— Нет, спасибо… Я сыт, — смущенно забормотал Щеткин, видя перед собой одного из вождей
революции.
— Тогда слушайте. Сегодня мы высылаем три состава красногвардейцев и рабочих на юг. Был выделен
комиссар, но он внезапно серьезно заболел. Вместо него мы решили назначить вас. Согласны?
— А как же, — чуть было не козырнул в ответ Щеткин. Но вспомнив, что он без головного убора, на
полпути опустил руку.
— Видите ли, товарищ Щеткин, Москва и Питер нуждаются в хлебе насущном. Нужно как можно скорее
доставить его с Украины и Дона, где он заготовлен. Белые банды мешают. Нужно их разгромить. Хлеб
необходимо во что бы то ни стало перебросить в столицы. В этом вся ваша задача.
— Хорошо, товарищ комиссар!
— Выехать нужно сегодня в ночь. Успеете?
— Да. Еще бы.
— Документы, маршрут и прочее получите на Курском вокзале от моего заместителя. Он вам все
остальное объяснит. При отправлении эшелонов будут присутствовать я или товарищ Кворцов. Вот и все. Ну,
мы поехали. Спешим на заседание. До свидания, товарищ. Желаю честно и успешно выполнить возложенный
на вас ответственный революционный долг.
Гости, попрощавшись, ушли, а Щеткин все еще продолжал стоять с вытянутой вперед рукой, застывшей
так после рукопожатия. Наконец он встряхнулся.
— Вот, мать, уезжаю я.
— Куда несет нелегкая?
— На фронт еду. Сражаться за революцию.
— Не сидится дома. Все хронты да хронты. Господи, да когда ж конец?
— Только начали, маменька.
— На-ча-ли. И-и-и, — вдруг заголосила старушка. — И-и-и-и…
— Чего плачешь, мать?
— И… Жалко тебя, небось. Как родной ведь. Не езжай, Петрушка, родимец ты этакий, и — и-и.
— Ну, вот и не езжай, когда долг и… тоже скажешь, мать. Ну, не реви.
Но женщина плакала уже навзрыд, с причитаниями и оханьем.
— Ох! И-и-и-и… Милый мой. Да куда же ты уезжаешь, на кого нас бросаешь? И-и-и-и… Ах! Варюшка-
то, поди, убиваться будет… Леший бесчувственный. Ах, ты ж… И-и-и-и…
— Ну-у… — только махнул рукой Щеткин и отошел к окну.
Но на душе у него стало слякотно и сыро, как в сумерки после дождя на снегу.
“И верно. Эх, жалко Варю, — думал он. — Ведь люблю я ее, да. А тут может никогда не увидимся”.
Загрустив, Щеткин присел у окна, чувствуя томление и горечь в груди.
“Нет, не видать нам с ней счастья. Ну, да ничего — революция важней… И Варя бы то же сказала”.
Уже стемнело на дворе, а Щеткин все сидел у раскрытого окна. Капли дождя, как слезы, стекали по
карнизу и глухо стучали о железо подоконника.
— П-ль, п-ль, — звучали дождевые капли.
— И-и-и… Ах… Ох!.. — вздыхала изредка старушка.
“Грех честной, — думал Щеткин, — вот как привяжешься к человеку, н сам не свой. Нет, раскис ты, брат
Щеткин, как хлебная корка в чае. Подсушиться надо. Вот доеду и подсушусь немного. А комиссия как же? Хотя
товарищ Кворцов без меня все устроит. А здесь-то в Москве как хорошо!”
Вспомнилась вчерашняя встреча с секретарем ячейки партии при металлургическом заводе Иваницким.
— Эх, брат Щеткин, — радостно волнуясь, говорил тогда Иваницкий. — А мы так из митингов и не
вылазим.
Рабочие ликуют. Что значит победа. Только хлеба и жратвы мало. А впрочем, весело жить.
“Нет хлеба? Значит, достать нужно, — продолжал размышлять Щеткин. — И вождь говорит. А какой он
вождь — грозный, очкастый… И этакий… Такой, ну…”
Так и не подобрал Щеткин нужного слова.
Скрипнула дверь. По стуку каблуков Щеткин узнал, что вошла Варя.
— Что в потемках сидите? — раздался голос девушки. — Мать, зажги лампу.
Старушка, охая и кряхтя, завозилась у стола. Щеткин молчал. Варя мыла за перегородкой руки, громко
плескаясь водой. Засветилась лампа.
“А мне-то и собираться нужно, — подумал Щеткин. — Часы-то, как минуты, пролетят. Эх…
Вошла Варя, спокойная, ласковая, как всегда. Взглянув Щеткину в лицо, участливо спросила:
— Что, Петя? Или нездоровится?
— Да нет же. И-и-и, не спрашивай, — снова заголосила мать, привешивая лампу на стену и никак не
попадая на гвоздь.
— Чего не спрашивать? Да что с тобой, мамаша?
— Забирают. И-и-и…
— Как забирают? Говори, Петя. От матери толком ничего не узнаешь!
Щеткин вздохнул, рассказал ей новость.
— Ах, вот что, — шепнула Варя и громко добавила: — Мать, да брось же голосить, раздуй самоварчик.
Когда старушонка вышла, Варя приблизилась к Щеткину и спросила:
— Что, Петя, жалко уезжать?
— Люблю тебя, вот и жалко. Мила ты мне, — просто ответил Щеткин, глядя в ее глаза.
— Любишь? Знаю. Хотя и не говоришь ты. И я люблю тебя, Петенька.
— Ты меня… За что? Да что я?.. Разве таких любят… — отмахнулся обеими руками растерявшийся от
счастья Щеткин.
— Да, люблю, Петруша, больше, чем думаешь.
— Ты правду?
Дальнейших разговоров не понадобилось. Они бросились друг другу в объятия и с радостными лицами
смеялись, как дети.
— Как жалко, ведь уеду я, Варя.
— Ничуть не жалко.
Вошла старушка мать и, увидев их в объятиях друг друга, всплеснула руками и звонко хлопнула
ладонями по полным бедрам своим.
— Уж слюбились… А, корова вас забодай. Без материнского благословения.
— А ты, благослови, мамаша, — улыбнулась Варя.
— Известно, благословлю — парень он хороший. Только как же — невенчаны.
— Да что ты, мать. Ведь сама-то прожила с отцом тридцать лет невенчанной.
— Эх, и то правда. Так он же уезжает! А тебе, Варюша милая, слезы.
— А зачем слезы? Быть с мужем не слезы, а радость.
— Так он же едет?
— И я с ним еду.
— Ох, матушка! — Старушка всплеснула руками выше головы, села на пол и в безысходном отчаянии
завыла.
С большим трудом успокоили ее. Особенно благотворно подействовали на нее слова Щеткина.
— Мать, мать… довольно плакать. Ведь на две недели едем только. А ты будто по покойникам голосишь.
— И-и-и… на две?
— Ну да.
— И, ах… ох… Ну, это дело другое. О-о-о-ох… Ну, бог с вами, езжайте. Пойду соберу на дорогу. Только
береги ты ее, Петя, грех на тебя ляжет.
— Оставь, мамаша, сама себя поберегу, не беспокойся.
… Ночь стояла темная, предвещающая новые дожди и слякоть. Дул ветер, то порывами, то холодной
мокрой струей. Барабанил дождь по стеклам, но Щеткин, обнимая Варю, глядел в ненастье ясным, твердым