Страница 36 из 96
— Слабое… Не то, что грабить хотят, нет, а просто рука у ребят не поднимается против погромщиков.
— Ну-ка, дай я им слово скажу.
Абрам подошел к солдатам. Они выжидательно глядели на него.
— Товарищи, — начал говорить Абрам. — Нам нужно как можно скорей прекратить это безобразие. Мы
срамим революцию. Посмотрите, ведь это же не беднота, не рабочие орудуют здесь. Это пьяные бродяги. Из
тюрем выпустили многих уголовных преступников, воров и убийц. Это они громят и грабят. Мы, большевики,
не за частную собственность, мы против спекулянтов, но мы и не за бандитские погромы. Вы понимаете,
товарищи, что так нельзя. Верно, награбленное капиталистами нужно отнять. Но отнимать следует
организованно, не так. Нужно учесть все запасы и распределить между рабочими, солдатами. И не только чтобы
хватило на сегодня, но чтобы и на завтра осталось. Это дело совета, продовольственного комитета, а не
каждого, кто желает пограбить. Ваш долг, товарищи, разогнать всю эту пьяную сволочь. Нечего с ними
церемониться. Они губят революцию.
Вон, товарищи, лежит большевик. Они его почти убила за то, что он им верные слова говорил, предлагал
прекратить погром,
— Довольно, — шепнул командующий ротой унтер-офицер Пахомов. — По глазам вижу, они теперь
разгонят их. Хорошо про большевика сказал и, главное, лозунг дал правильный.
— Эй вы там, грабители, бросайте добро и немедленно расходитесь по домам, — крикнул
насторожившейся толпе Абрам.
— А этого не хочешь? — ответил один из погромщиков, сделав непристойный жест.
Опять из толпы выскочил тот же огромный худой детина с пьяным лицом. Он разорвал на себе рубаху, и,
стуча кулаком по загорелой волосатой груди, иступленно кричал:
— Товарищи-солдаты… Разве старый прижим у нас? За что же боррролись. Я, можно сказать, в тюрьме
пять лет сидел за революцию. Грабь, ребята. Солдаты не тронут. Свои, небось, русские. Идите к нам, солдатики.
Но солдаты но двигались с места и ждали команду.
— Прямо по толпе… Прицел — тридцать два. Пальба!
Вздыбился лес штыков.
— Ротой!
Толпа, насторожившись, смотрела на солдат.
— Рот-та — пли!
Громко треснул перекатистый залп. Прицел был взят далеко поверх улицы. Но и этот залп произвел
должное впечатление. Толпа мгновенно рассеялась в разные стороны. Улица опустела.
— Пошли за угол. Там тоже каша.
Колонна солдат, поблескивая штыками винтовок, мерной поступью скрылась за углом улицы.
*
Гончаренко уже давно пришел в себя и, слегка прихрамывая, поплелся вслед за Абрамом.
В совете, куда они вскоре пришли, было малолюдно. В одной из комнат сидел Драгин и говорил с кем-то
по телефону. Вскоре туда же пришли Тегран и Удойкин. Выяснилось, что погром прекращен.
Драгин от имени совета приказал расставить всюду патрули, арестовывать подозрительных и с
награбленным добром отправлять в совет.
Возле Драгина на кончике стула пристроился вождь местных анархистов, юркий молодой человек в
чесучевой рубахе, в очках и сандалиях, надетых на босую ногу. Он, горячась, что-то доказывал Драгину.
Гончаренко, с чувством тупой боли во всем теле, сидел на скамье, с трудом собираясь с мыслями.
— Народ выявил свою революционную волю, — говорил анархист. — А вы помешали… А вы… а вы…
— А мы, — спокойно отвечал Драгин, записывая что-то на клочке бумаги, — разогнали этот народ, так
как это не сознательные трудящиеся, а громилы и воры.
— Неправда! Это ложь, — горячился анархист. — Вы снова солдат одурачили. Знаем мы вас.
— Не одурачили, а разъяснили тем солдатам контрреволюционность их поступков. Но их, как и
следовало ожидать, было ничтожное меньшинство.
— А если бы эти солдаты не согласились? Ведь неправда, что их было меньшинство. Многие из них
были в толпе.
— Тогда бы мы двинули Красную гвардию. Руки у красногвардейцев чесались.
— Но ведь это было бы кровавое столкновение! Братоубийство!
— Нет, мы до этого не допустили бы.
В комнату вошли два солдата, ведя за собой уже известного Абраму и Гончаренко человека, который
верховодил на погроме.
— Ишь, горлопан. Попался наконец, — сказал Абрам.
Арестованный имел наглое выражение лица: пьяные глаза его горели, а рот застыл в презрительной
усмешке. Разорванная во многих местах рубаха его болталась тряпками, Его обыскали. Из карманов вытащили
полдюжины запечатанных колод карт и около двух дюжин новых карманных часов — серебряных и стальных.
Все часы была заведены и тикали наперебой.
— На что тебе все эго? — спросил Драгин.
— Товарищам роздал бы. А мне на что?
— Ишь ты, какой благотворитель. Вот расстреляем тебя, чтобы не грабил больше.
Арестованный посмотрел на Драгина, презрительно сплюнул в сторону и вздохнул широкой грудью.
— За что… товарищи, — начал он, оттопырив нижнюю губу, немилосердно стуча кулаками в грудь. — За
что вы меня арестовали? А еще большевиками: называетесь! И за частную собственность стоите. За что же
тогда страдали, мы, простой народ… За что борролись? На каторге шесть лет сидел.
— За уголовные дела, небось!
— А хоча б и так — разве ж не пострадал… И меня… и меня такого революционера — расстреливать. Да
вы смеетесь с меня, товарищи.
— Не революционер ты, а вор самый определенный, — сказал Абрам.
— Хоча б и вор, так против частной собственности же.
— Ну, что нам с ним возиться, надо было бы для острастки расстрелять его. Да меньшевики и эсеры
сегодня же внесут запрос — знаете: “с величайшим негодованием”…. братоубийцы”… “узурпаторы”… Начнут
распинаться о насилиях нашей комиссии. Просто в тюрьму его!
Арестованного увели. Он шел не спеша и все время презрительно сплевывал на стороны.
— Я протестую, — крикнул анархист, вскочив на стул. — Что делаете, кого арестовываете, а? Истинного
революционера. Я протестую!
— На здоровье, — заявил Драгин. — И убирайтесь, пожалуйста, отсюда, не мешайте нам работать.
— Нет, не уйду. Я буду протестовать.
— Ну, тогда мы пойдем, сиди себе в приятном одиночестве и протестуй. Нам надо подготовиться к
вечеру. Ты знаешь, Абрам, мы с Тегран решили устроить платный политический вечер. И агитация и деньги
нужны. Будем давать высказываться всякому, а заключительное слово наше. Хорошо придумано?
— Отлично. Что, разве плохо с, деньгами?
— Очень скверно. Ну, да не беда. Поправим свои дела скоро. Вырастет организация, будет больший
приток членских взносов. Ну, пошли.
— Нет, погодите, — разделся голос из-за дверей. — Не спешите, голубчики.
В комнату вошел усатый офицер.
— Вы, друзья мои, все арестованы по приказанию комиссара Временного правительства за учинение в
городе беспорядков. Следуйте за мной.
— Что… что такое? Да как вы смеете! — загорячился Абрам.
— Ни с места, руки вверх.
Комната наполнилась вооруженными солдатами. Ими командовал поручик Сергеев.
Арестованных выведи вниз, на улицу, усадила в два закрытых автомобиля и увезли.
Когда комната опустела, в нее осторожно заглянул Удойкин. Его не арестовали, так как знали его за эсера.
Удойкин сел на стул посреди комнаты, подпер кулаками свое скорбное лицо, подумал и затем громко
сказал:
— Ишь ты ведь… Свободу, можно сказать, — по личности. Всех заграбастали — козни и происки. Надо
солдат и рабочим диликтиву настрополить. Вот ведь сволота! А наш комитет эсеровский хоть бы что —
приспешники. Пойду-ка я к солдатам — с мозолистой рукой… Зажав… Ах, гады же!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Вечерний оранжевый небосвод местами заволокли тяжелые свинцовые тучи. Далеко на север и на юг,
теряясь за горизонтами, раскинулась двойная горная цепь каменных изломов, кряжистая, закутанная в
коричневые одежды массивных скал. На севере возвышалась двухглавая снежная громада.