Страница 28 из 96
За окном уже вечерело. Номер гостиницы, в которой проживал Сергеев, купался в лучах заходящего
солнца. В номере царил беспорядок: неубранная постель, разбитая бутылка на полу, всюду окурки,
разбросанные по стульям и дивану сапоги, сабля, рейтузы, кусок мыла, сверток с хлебом.
Сергеев сидел у стола. Перед ним лежал чистый ласт бумаги и грудка исписанных листов. Сергеев писал
ответное письмо, точно большую повесть. Вот уже около десяти страниц было исписано его ровным, мелким
почерком, но ему все казалось, что основное не было сказано. Он морщил лоб, сызнова перечитывал пахнувшее
сиренью письмо и продолжал писать.
“… Я так люблю вас, Анастасия Гавриловна, Вы для меня дороже жизни. Так жду. Неужто я не достоин
вас? Вы ведь должны же полюбить меня в конце концов. А если б это было? Мы бы начали новую жизнь
вместе.
Мне больно, когда я подумаю только, что вы опять будете там на позиции, в грязи… Довольно мук… Нет,
вы должны быть моей. Приезжайте скорей же. Я жду вас, жду, жду”.
Стоявший возле настольный телефон вдруг зафыркал, как простуженный, и хрипло затрещал. Сергеев
снял трубку.
— Алло.
— Виктор Терентьевич?
— Да, слушаю.
— Говорит Преображенский. У нас тут маленький вечер. Приходите — есть дело.
— Хорошо, кто будет?
— Приехал ваш знакомый, полковник Филимонов. Будет из штаба армии один очень влиятельный. Много
интересного. Знаете, какой ужас: в штабе решили признать революцию, и сам главнокомандующий фронтом
послал приветственную телеграмму на адрес Временного правительства.
— Вон что!
— Приезжайте!
— Через полчаса буду.
*
Полковник Преображенский, командир запасного стрелкового полка, квартировал в собственном доме,
густо заселенном офицерами всех служб и рангов.
Со дня переворота Преображенский умело владел своей начавшей революционно бродить войсковой
частью. В первый же день, как только были получены телеграммы об отречении царя в пользу брата и об
отречении Михаила в пользу Думы, он по собственному почину созвал полковой митинг. Долго и красиво
говорил солдатам о гнилом строе царизма, который заслуженно рухнул, о своих революционных заслугах,
именно о том, что его выгнали за грубость из гимназии, о многом еще, и в заключение о необходимости
поддержания воинской дисциплины и войны до победного конца.
Солдаты его качали на руках, а затем, когда состоялись выборы в совет рабочих, крестьянских, казачьих и
солдатских депутатов, то, наряду с другими офицерами, провели: в совет. В совете он вошел во фракцию
кадетов и считал себя идейным и партийным.
В его квартире почти всегда происходили какие-нибудь заседания или вечеринки. Выписавшись из
госпиталя, Сергеев был временно назначен в его полк на роту, обласкан Преображенским и приглашен на одно
из заседаний фракции совета. После этого заседания Сергеев вошел в организацию и получил постоянный
совещательный голос в городском совете.
“Политическая обстановка накаляется. В войсках идет брожение. Приказ номер первый об отмене
титулования поставил нас, офицерство, в ложное положение… Бессмысленный приказ. Что-то будет? В совете
большевики на каждом шагу устраивают гадости, безобразия, нужно положить предел”, — так думал Сергеев,
продвигаясь по шумной главной улице города.
Вот и двухэтажный особняк Преображенского, украшенный национальным флагом в красной перевязи.
Сергеев смело нажал кнопку звонка. Двери тут же открыли. Встретила его жена Преображенского, несколько
полная шатенка, миловидная, игривая.
— А, Ричард-Львиное сердце. Заходите, милый. Мы все заждались вас. Ну, что не влюбились еще в кого-
нибудь? Ха-ха-ха!
— Влюбился.
— А в кого же, если не секрет.
— В вас, Тамара Антоновна, — шутливо ответил Сергеев, снимая фуражку.
— Милый, — услышал он в ответ. — Я же вас давно люблю. Давала вам это понять, но невнимательный,
не замечали. Не смейте рано уходить… Слышите?
Сергеев растерялся, а женщина звонко захохотала, ударила его слегка пальцем по губам и убежала в
глубь дома.
— Вот так почтенная… Тамара Антонова, — прошептал ей вслед смущенный, но тем не менее
обрадованный Сергеев. — Значит, все же я могу нравиться и далеко недурным дамам. Ах, чорт возьми!
В дверях Сергеев столкнулся с самим Преображенским, солидным, упитанным офицером типа
армейского доктора, седовласым, в пенсне.
— А, наконец-то, дорогой Виктор Терентьевич, — бросился полковник к нему навстречу. — Нехорошо
так долго заставлять ожидать друзей. Уж не заамурничались ли вы случайно?
Сергеев покраснел.
— Ничего, батенька, Молодость требует своего. Вот будете таким, как я — тут уж не до хорошеньких
девочек. В пору с супругой сладить. Да, старость — не радость.
“Плохо ладишь, как видно” — неожиданно для себя подумал Сергеев.
— И потом, — продолжал Преображенский, — хочется послужить родине и свободному народу, так
сказать, хе-хе. Ну-с, пойдемте, пойдемте, нас уж ждут.
*
В гостиной, роскошно обставленной мягкой мебелью, коврами, пальмами в бочонках, задрапированных в
красное, роялем в кремовом чехле, за столом сидело пять человек. На столе стояли крошечный самовар,
сухарница с печеньем, три больших вазы с вареньем и сиропом, несколько пустых и наполненных дымящимся
чаем фарфоровых чашек.
Сергеев сделал общий поклон и сел неподалеку.
— Нехорошо, батенька, — раздался чей-то укоризненный голос. — Нехорошо. Уж крестного стал
забывать. Можно сказать, произведение моих рук, господа. Ведь это я произвел его в поручики, а он и не узнает.
Сергеев, покрасневший до корней волос, подошел к говорившему и пожал ему руку. Перед ним сидел,
развалившись в кресле, полковник Филимонов. Тот же сливой нос, те же в мешках глаза.
— Ну, как живем, поручик?
Сергеев начал рассказывать о себе. Филимонов одобрительно слушал его и ласково улыбался. Где-то
послышался звонок. Преображенский заторопился к парадной двери
— Идет, идет! Это он, господа.
Все в ожидании замерли. Быстро раскрылась дверь, я в комнату вошел высокий, стройный офицер в
погонах капитана штаба. Голова его, от затылка до подбородка, была начисто выбрита, большой с горбинкой
нос, насмешливый рот, играющие ресницами глаза — сразу приковывали к нему внимание.
— Здрасте, господа, — сказал он громким баритоном. Поочередно пожал всем руки, при этом щелкал,
звенел шпорами и рекомендовался: — Капитан штаба его высочества, граф Лисовицкий… Приятно.
Все уселись на прежние места.
— Какие новости, ваша светлость? — спросил Преображенский, заглядывая гостю в глаза. — Мы тут как
в дремучем лесу живем.
— Ах, прошу, полковник, без титулов. Теперь они не в моде. Называйте просто, по приказу: господин
капитан.
— Да мы уж тут, у себя, по старинке… Не правда ли, господа?
Сергееву было приятно чувствовать себя равным в компании графа, но он тем не менее в свою очередь
услужливо кивнул головой и сказал:
— Ради бога.
— Ну, как угодно, господа, — пожал плечами граф. — Вы спрашиваете о новостях. Пренеприятные
новости. Как уже знаете, проклятые аршинники и самоварники, употребляя бессмертное выражение Гоголя,
вместе с чернью несколько месяцев назад свергли его императорское величество. Это ужасно. Мы выжидали,
правда; штаб все это время молчал. Но теперь мы идем к анархии, так думает штаб.
Все присутствующие переглянулись.
— Да-да! Идем к анархии. Ведь это ужас, — солдаты перестали отдавать честь. Грубиянят. Не хотят
воевать. Поймите, не хотят воевать! Зараза пробивается на фронт, хотя мы ее всемерно не допускаем туда.
— Э… э, — закачал головой полковник Филимонов. — Плохо не допускаете. Уже у меня, в боевом
позиционном полку — понимаете, в боевом, — арестован большевик. Идет страшное брожение.