Страница 65 из 114
— Завтра в восемь всем быть на полигоне. Я все покажу сам.
Поездкой на полигон руководил майор Суиней, негласное второе лицо после Тиббетса; по много раз пойманным на себе хмурым взглядам майора Тиббетс видел, что эта «вторая роль» не совсем устраивает Суинея, и то, что собирался сделать Тиббетс, должно было поставить майора на место.
Выдалось теплое весеннее утро, и у летчиков, вышедших на полигоне из автобуса, поплыла перед глазами степь, исходящая сочной зеленью под дремотным пригревом солнца, небо было чистым и высоким до головокружения, и оттуда, еле слышное, падало журчание степных птиц. Все были в полевой форме — светлые грубоватые куртки с отложными воротниками, такие же брюки, подпоясанные широкими ремнями с висящими на них пистолетами в кобурах, пилотки или круглые шапочки со светозащитными козырьками.
Майор Суиней прохаживался от группы к группе, необычно оживленный, поблескивающие глаза выдавали боровшиеся в нем чувства. В эту минуту ровный, знакомый всем гул, забив пенье птиц, наполнил необъятное небо, и все увидели стремительно, как по струнке, идущую в солнце золотую иглу, она, приближаясь, росла, и в какой-то момент от нее отделилась бомба, ринулась по инерции вперед, стала падать, исчезнув в молниевом полете, чтобы, вызвав томительное ожидание у всех собравшихся возле диспетчерской, взвихрить коричневатое дерево земного выброса. Даже на глаз было видно, как точно, едва ли не в самый центр, легла бомба при допустимом отклонении в триста метров.
Но о бомбе тут же забыли, привлеченные страшно разросшимся, все заглушающим ревом двигателей. В какие-то секунды машина замкнула немыслимую при ее размерах дугу виража, тут же пошла прочь, мгновенно теряя высоту и набирая страшную скользящую скорость, пропала из виду. У майора Суинея потемнело в глазах: он хорошо понимал, чего стоило Тиббетсу без предварительных тренировок, «с листа», проиграть полный риска маневр.
— Браво, Пол, — задумчиво проговорил он.
По странному совпадению перелет авиагруппы на Тиниан, одну из крохотных, двадцать на десять километров, площадок в архипелаге Марианских островов, представляющую собой естественный авианосец, проходил в дни, когда на всех континентах повторялось: взят Берлин! — и с фотографий первых полос газет мира глядели смеющиеся, охватившие друг другу плечи парни — русские и американцы, — они закончили войну! Но их судьбам дано было снова скреститься в калейдоскопе событий, и цепочка Марианских островов стала для Америки тем же, чем были для России преодоленные в жесточайших боях Зееловские высоты, открывшие ей путь к германской столице и рейхстагу.
Эти три острова — Гуам, Сайпан и Тиниан — удерживались японским командованием как основной рубеж в Тихом океане, прикрывавший метрополию, и, чтобы захватить их, специальным объединенным силам вице-адмирала Тернера понадобились линейные корабли, авианосцы, крейсера, подводные лодки, несколько сотен самолетов, — общая численность десанта, сведенного в две группировки, превосходила сто двадцать тысяч человек. Здесь разыгрались крупнейшие морские, воздушные и десантные сражения, и американская авиация впервые в войне применила напалм.
Сразу по прибытии на остров начались полеты, все с теми же «тыквами», заряженными двумя тысячами пятьюстами килограммами взрывчатого вещества, опять обычного, но теперь уже на Японию, и все же эти полеты были более тренировочные, нежели боевые: что стоил взрыв одной, пусть крупной бомбы в сравнении с риском попасть под снаряд вражеской зенитной пушки. Не подлежали бомбежке лишь четыре японских города — Хиросима, Кокура, Ниагата и Нагасаки, и Тиббетс, обходя их стороной, оставляя где-то в таинственной глубине во время тяжелых многочасовых полетов, знал истинную подоплеку этого никак не согласующегося с войной гуманизма, и у него замирало сердце от ожидания своего часа.
Наконец сверхсекретная, ошеломительная, предназначенная одному ему из всей авиагруппы весть о том, что водруженный на тридцатитрехметровую металлическую башню средь Невадской пустыни, в Аламогордо, плутониевый снаряд уродливой, будто чудовищно назревший волдырь, формы взорвался, превзойдя самые смелые ожидания ученых и военных, впервые подняв над землей гигантское, губительное для всего живого облако; и у человека с пронзительными синими глазами, еще с юности испытавшего странное влечение к буддизму и индийской философии, вырвались пророческие слова божественного Кришны: «Я становлюсь смертью, сокрушительницей миров». Тиббетс ушел в глухую глубину своей истосковавшейся души, затаился, как зверь, снедаемый жаждой и предчувствием решающего «прыжка». И по тому, как группу стали наводнять неведомые Тиббетсу самоуверенные, всюду проникающие люди, наделенные особыми полномочиями и вызывавшие у него чувство ущемленности, — он видел, что дело движется к цели.
Ранним июльским утром, огромным призраком выйдя из океанской дымки, в порт вошел тяжелый крейсер, имевший на борту один-единственный, ни с чем не сравнимый по значительности контейнер при двух сопровождающих — офицере и штатском, не выказавших при встрече с немедленно прибывшим в порт Тиббетсом особого радушия — видно было, как они обременены ответственностью. В контейнере хранились каркас «малыша» и небольшой свинцовый цилиндр, предмет особого внимания сопровождающих, — в нем помещалась часть уранового заряда. Остальную часть и последние детали бомбы доставили на Тиниан воздухом. Тут же в крытом цехе начали сборку «малыша».
В одну из ночей перед вылетом, подчинившись странному, не позволившему Тиббетсу заснуть влечению, он под видом проверки охраны сборочного цеха пошел туда один. Отстранив узнавших его, с недоумением смотревших полицейских, нашел кнопку в стене, нажал, огромные жалюзи разошлись, в глубине ангара на невысокой, как для гроба, подставке покоилось длинное, тускло отсвечивающее в полумраке тупорылое металлическое бревно, и к нему все с тем же необъяснимым влечением подошел Тиббетс. Он был охвачен неведомой всесильной властью, исходящей от этого призрака, немого вместилища материализованной, спрессованной в единую плоть многовековой работы человеческого ума.
Беспредельное пропастное молчание тяжело и тускло отсвечивающего исполина гипнотически держало Тиббетса, но какой-то тихий шорох или голос коснулся его, причинив боль. Он поднял глаза от бомбы — в полутьме, в проеме решетчатой двери стоял Гриф, лицо его было стерто, заслонено очками, видны были лишь два немигающих, как у мертвеца, глаза, и вдруг губы разомкнулись, сверкнули зубы, как показалось Тиббетсу, в язвительной улыбке. Тиббетс окаменел, застигнутый в минуту предельного сокровения, волна гнева хлынула к горлу, но вслед за тем на него навалилась тяжелая, обессиливающая апатия, он еле разжал веки — Гриф стоял там же со своей жуткой улыбкой. Тиббетс повернулся и, оглушенный, пошел к выходу.
С этой минуты он как бы уже не принадлежал себе. Суеверный страх вызывало стечение странных, трагических происшествий. Крейсер, доставивший «малыша» и через три дня отплывший с острова, был торпедирован японской подводной лодкой и затонул вместе с девятьюстами душами команды, — оказалось, он не имел приборов гидроакустической разведки глубин… В двух самолетах располагавшейся по соседству авиабригады на взлете взорвались бомбы, а на третьем возник пожар — по совершенно необъяснимым причинам. Казалось, злой рок навис над Тинианом, подбираясь к тому, чем жил Тиббетс. Он молил бога, чтобы ему наконец дали старт, но когда, казалось, все было готово, само небо заслонило Тиббетсу путь.
Тиббетс плохо знал историю и не ведал, что много веков назад Япония уже стояла перед страшной угрозой: корабли монголов, ведомые внуком Чингисхана Хубилаем, дважды подбирались к островам, но оба раза на море и берег, куда вот-вот должна была ступить нога пришельца, обрушивался невиданной силы тайфун, топя его корабли, и эти тайфуны были облечены японцами именем к а м и к а д з е — божественный ветер… Тайфуны и на этот раз несколько дней бушевали над Японией, но они лишь на ничтожное мгновение истории отодвинули готовившийся удар. Эти несколько дней совсем изъели Тиббетсу душу: о полете нечего было и думать, — «эксперимент» требовал идеальных условий.