Страница 58 из 113
— Значит, я могу поберечь людей в случае эпидемий лихорадки и чумы: корпусная медицина только о них и говорит.
— Да, отвод войск из неблагополучных местностей должен производиться обязательно. В штабе армии и так ожидают от вас больше не боевых, а санитарных потерь.
— Главная задача перед экспедиционным корпусом остаётся та же или может стать иной?
— Та же, Николай Николаевич. Я уверен, что вы не позволите турецкому фронту протянуть свой правый фланг к реке Араке. И удержите Персию под нашим контролем.
— Помощь мне от союзников-англичан возможна или нет?
— На их оперативное содействие даже и не надейтесь. У них достаточно и своих забот...
Баратовский корпус был перевезён по железной дороге из Тифлиса в портовый город Баку. Затем на кораблях Каспийской военной флотилии и гражданских судах переброшен по морю и высажен в иранском порту Энзели, ближайшем к столичному Тегерану. Никакого противодействия со стороны иранцев встречено не было.
Баратову было известно, что по данным разведывательного отдела армейского штаба, из Турцию в Персию проникли первые воинские отряды, хотя и небольшие по численности. Ими командовали один из племенных вождей курдов, Эмир-Наджен и немецкий лейтенант фан Рихтер. Каждый прибыл с ротой турецких солдат.
Появление турецкой регулярной армейской силы на иранской территории не могло не встревожить штаб Кавказской армии. Было совершенно очевидно, что первые две роты султанской пехоты являли собой только передовой отряд сил гораздо больших. Говоря языком «Наставления по тактике», неприятель производил разведку боем. Поэтому задержка ответных действий грозила корпусу Баратова неприятными последствиями.
Спустя две недели колонны русских войск двинулись от берегов Каспия на города Хамадан и Кум, которые являлись опорными пунктами германо-турецких вооружённых отрядов. Часть баратовского экспедиционного корпуса подступила к персидской столице, но в Тегеран не вошла, была реальная опасность нежелательных для России волнений.
Генерал-лейтенант Баратов действовал решительно и успешно. Заняв Хамадан, русские войска разгромили так называемые германо-турецкие диверсионные отряды (на самом деле это были ополчения ряда племенных вождей, настроенных протурецки, и отряды персидской жандармерии во главе со шведскими инструкторами) в Боруджарде, Доулетабате, Лялекане и Куме.
Для русского командования стало откровением, что шведские офицеры оказались настроенными открыто прогермански. В том же духе они и воспитывали шахских жандармов. Но поднять их обученность до уровня Персидской казачьей бригады так и не смогли. А скорее всего — просто не успели.
До серьёзных боев дело нигде не доходило. Противник или разбегался по окрестным горам, или просто разоружался и безлошадным отпускался по домам и шатрам кочевий. В ходе операции было отобрано двадцать два давно устаревших орудия, стрелявших чуть ли не чугунными ядрами, а авантюрист, специалист по иранским делам граф Каниц был убит при попытке оказать сопротивление казакам.
Уже в Персии генерал-лейтенант Баратов получил из штаба Отдельной Кавказской армии приказ Ставки Верховного главнокомандующего за № 681 1915 года. Приказ назывался — «Об ускоренном производстве всех в следующие чины за выслугу лет на фронте».
По этому приказу офицеры русской армии — пехоты, кавалерии, артиллерии, технических частей и тылов — могли быть представлены к производству в следующие чины в следующих случаях. В кавалерии:
1. Хорунжие и корнеты, выступившие на войну, с производством в сотники и поручики со старшинством 19 июля 1915 года. То есть один год войны им давал следующее офицерское звание.
2. Прапорщики, хорунжие и корнеты, выступившие на фронт после объявления войны, производятся в следующие чины, пробыв на фронте и в строю 9 месяцев. Их старшинство в следующем звании ограничивалось также не выше 19 июля 1915 года.
1. Для получения чина подъесаула или штаб-ротмистра — надо пробыть на фронте и в строю ровно один год.
2. Для получения чина есаула или ротмистра — надо прокомандовать на фронте казачьей сотней или кавалерийским эскадроном один год и четыре месяца.
3. Для получения следующих штаб-офицерских чинов — надо на фронте и в строю пробыть не менее одного года и четырёх месяцев.
Такие положения касались регулярной кавалерии — драгунской, уланской, гусарской и кирасирской, национальных конных частей и казачьей конницы.
Для артиллерии же эти сроки были заметно увеличены. В приказе объяснялась и причина: этот род оружия меньше всего был подвергнут огню неприятеля и нёс наименьшие боевые потери.
Для пехоты сроки ожидания получения нового офицерского звания по приказу № 681 оказались меньше, чем для кавалерии. Это было и понятно. Именно «царица полей» несла наибольшие потери в людях и при наступлении, и при обороне:
1. Чтобы получить прапорщику или хорунжему-пластуну очередное воинское звание, требовалось пробыть на фронте и в строю только четыре месяца;
2. Другим офицерам, в звании выше прапорщика или хорунжего, на это требовалось уже полгода.
В порядке особого поощрения младшие офицеры получали очередное воинское звание за два боевых ранения. Потом высочайшим императорским указом эта статья приказа № 681 была отменена, как «излишне щедрая».
Новый приказ о чинопроизводстве на фронте вызвал массовое повышение в офицерских званиях. В рядах Отдельной Кавказской армии, например, к очередным воинским чинам были представлены почти все прапорщики, хорунжие и подъесаулы. К чести Юденича, он старался ни в чём не задерживать присвоение новых званий офицерам-фронтовикам, рисковавшим своей жизнью на передовой, относясь к ним особо уважительно.
Юденич стал инициатором удивительного для Первой мировой войны приказа о 28-дневных отпусках офицеров и нижних чинов: в порядке очерёдности и по заслугам. Так, в казачьих полках полагалось отпускать двух офицеров и двух казаков из каждой сотни.
Каждый такой отпуск был «испытанием» для всех, будь то офицер или нижний чин. Там, на родине (особенно в деревнях и станицах), им приходилось рассказывать не только кривых, но и о погибших земляках-однополчанах.
Свой заслуженный в боях отпуск с Кавказа на Кубань казачий офицер-фронтовик Ф. И. Елисеев в мемуарах описывает так:
«Я в своей станице. Святая Пасха. Мы на кладбище, по обычаю — поминовение усопших. Там — вся станица. Масса родственников. Сплошное христосование до боли в губах. Казачки целуются крепко, смачно, обязательно в губы и три раза. Спросы да расспросы о мужьях. Свой офицер-станичник, да ещё полковой адъютант, — живой вестник полка. Он должен всё знать, и он должен всё рассказать — как там?
Ко мне близко-близко подходит мать и тихо говорит:
— Сыночек... к тебе хотят подойти Боевы, да стесняются. Ведь их Гриша убит в полку... Отец и жена хотят расспросить: как он погиб, но боятся к тебе подойти, сыночек...
Воспоминания о гибели Гриши и то, что Боевы хотят подойти, да «боятся», — кровь ударила мне в лицо.
— Где они? — схватив руку матери, болезненно произнёс я.
— А вон в сторонке, за могилами... — ответила она, указывая кивком головы.
Бросаю всех своих многочисленных родственников и через могилы, заросшие свежей травой, быстро, перескоком, Приближаюсь к ним.
...Они стоят грустные, словно пришибленные — отец, мать, сноха и меньший сын.
— Дяденька, здравствуйте! Христос Воскресе! — очень почтительно и радостно говорю я, обнимая и целуя его в совершенно сухие губы — растерявшегося и убитого горем казака-старика 45 лет от роду. Жена его уже горько плачет, приговаривая:
— Гри-шут-ка на-аш па-ги-ип...
Обнимаю и целую старушку, залившуюся при виде меня ещё больше горючими слезами. Все ведь они знают меня ещё с пелёнок, как своего родного соседа-казачонка, и вот теперь я — офицер, живой, здоровый, весёлый, счастливый и прибывший с фронта, где погиб их старший сын, будущий кормилец стариков. Рядом стоит сноха, жена Гриши. Стоит, горестно потупившись, и молча плачет... — Жена Гриши? — спрашиваю её, сам уже готовый расплакаться.