Страница 18 из 55
что-то новое, прохладное да такое пахучее приложил.
И снова суровым холстом повязал, поучая:
— Терпи, терпи, молодец, снова атаманом будешь!
После того из глиняной фляжки недужному дал
глотнуть. И раз, и другой, и третий. Пьет Позолота
из фляжки, и чудится ему, что не впервые он такую
горечь пьет. Ох, горше полыни настой коры ясене-
вой! Но сладок и крепок сон под шум вот этого де-
рева, что нависло над кровлей избы Аксеновой. Как
крепко спится, без озноба и трясения! А монах все
чернее и чернее становится, пока не пропал вовсе
в сумраке. Вот и спит атаман.
Пока инок Макарий атамана Позолоту от хвори
выхаживал, его шестеро молодцов с монахами нас-
тоящую дружбу завели и помогали им во всяких де-
лах. А монахи-мастера, швец да шварь, им одежку да
обувку заново починили — хоть снова разбойничать
иди, хоть гуляй да пляши. Рыбарь Варнава неустан-
но комаров на Узоле своей кровушкой поил-кормил
и рыбку ловил. И с утренним солнышком в Аксенову
заводь заплывал. Тут все — и монахи и удальцы —
дело забывали, ко берегу сбегались на улов-добычу
подивиться, рыбаря за талан похвалить.
В ту пору день да ночь как раз спор затевали о
том, кому убывать, кому прибывать. Липа доцвета-
ла, шиповник розовые лепестки по земле рассыпал,
калина с рябиной последний наряд донашивали. И
комары от жары попритихли. Над Аксеновой стари-
цей тепло и солнечно, и вольготно так, что не нады-
шишься. Но не выходит, не позволено выходить на
жарынь да солнышко хворобому атаману. «Лихоман-
ка, хворь трясучая, от жары и солнышка упрямства
и зла набирается и крепче за больного держится. При
лихорадке надо в тени, в прохладе сидеть, вечерней
сырости избегать, тогда посмирней ей быть. Да не за-
бывать горькое ясеневое питие пить!» — так иноком-
целителем сказано. А рука у Позолоты к лубку при-
вязана, суровым холстом замотана. Черный монах не
забывает в один и тот же час приходить и к порану
пахучей мази прикладывать на сале барсука, зверя
живучего. И крестным знамением подкреплял монах
свое целительство.
До того утра, как Волга да Оленка атаману Позо-
лоте приснились, не одну ночь мучил его бред беспа-
мятный. Наслушался целитель Макарий от недужно-
го Позолоты всякого: и «сарынь» он яростно кричал,
топор-бердыш на боку искал, и Оленку к себе на по-
мощь звал, и проклятия страшные сыпал князьям,
боярам и баскакам-зорителям. До холодной испари-
ны метался и гневался на знать Новгорода низовско-
го, на бояр и княжичей, что хану басурманскому с
душой и потрохами запродались. Наслушался и по-
нял инок Макарий, в мире витязь Тугопряд, что не
простой разбойник и грабитель этот недужный ата-
ман, а супротивник яростный гнету боярскому, ярму
басурманскому. И отхаживал, от смерти отстаивал
атамана волжской вольницы, подкрепляя свое цели-
тельство словом божиим, следуя обычаю народному:
«Без бога не до порога!»
И вот утром ясным, розовым, проснувшись, Семен
Позолота всем сердцем почуял, что беды и мучения
его кончаются. Лихоманка уже не трясет, отступила,
беспамятство кончилось, рана еще побаливает, но за-
живляется. Этот монах, видно, знал что-то повыше
молитвы и слова божия, надежнее всякого колдовст-
ва и знахарства. Радуется жизни Семен Позолота, а
целебное ясень-дерево тихо над кровлей листвой шу-
мит, успокаивает и сном забыться велит. И вот когда
инок навестил его, чтобы рану от повязки насовсем
освободить и в последний раз горечь-пойлом угостить,
атаман глядел на него как на избавителя. И сказал
глухо, сдерживая волнение:
— Чую, не жить бы мне без твоего умения да ста-
рания. Не Семке-смерду задумываться, чем за жизнь
платить. Только, слыхано, есть на свете такое, что
дороже серебра и злата. Не погнушайся быть мне
братом названым, побратимом до последних дней!
В ответ усмехнулся монах горько, невесело, рану
ощупывая:
— А побратался бы ты, атаман, с тем чернецом,
что вот это увечье тебе учинил? Помнишь, в потем-
ках на Волге у Соленых грязей?
Не сразу нашел, что сказать, Позолота. И заду-
мался, нахмурившись: «Четырнадцать чернецов про-
пало из Печерской обители. И тех, федоровцев, было
столько же. Не зря мне он где-то виданным кажет-
ся. Да и не бывало такого, чтобы в схватке на мечах
против Позолоты кто выстоял!» И заговорил, на пра-
вую руку приподнявшись:
— Видно, правдиво сказано, что камень с камнем:
не сойдутся, а человек с человеком не чают, да встре-
тятся. Брат мой названый, не повинен ты в крови
моей, коли сам я на то напросился! За федоровских
захребетников в ту ночь твою ватагу принял. Ну и:
поплатился, и пусть та оплошка чернобыльником по-
растет. И на моем плече, как пятно родимое, оста-
нется. Слыхано, бежали вы с братьями по обители на
волю вольную, на жизнь привольную. Какова эта
жизнь сей вот день, какова впереди — о том думай
сам. Но послушай побратима своего: оставь свою за-
думку вольным жить. Разбойные да беспутные под
старость и те в монастырские ворота стучат. А мона-
ху под старость из кельи бежать — маху дать! Какая
там вольная воля, пока правят всем князьки да бояре*
угодники ханские! На откуп басурманам отдана вся
земля низовская, и нет над нами человека выше бас-
кака-басурмана. Не завидуй на вольную жизнь раз-
бойную. Вот выйдут инок Макарий да Семен Позоло-
та со товарищами на Волгу гулять, бояр да богатых
татар обирать. А кому на пользу пойдет наша удаль
молодецкая и все добро, что мечом да бердышем бу-
дет добыто? Хана, лихоимцев баскака да боярина тем
не пронять. Лихо-то оно споро, не погибнет скоро!
Устал Семен Позолота, на изголовье откинулся,
здоровой рукой с лица пот смахнул. Тихо было во-
круг, и ясень под окном не шумел.
— Эх, не Семке-смерду такую бы голову, а вое-
воде, князю, боярину! Давно бы люди низовские из-
бавились от хомута басурманского! — Это старец Ак-
сен взглянуть зашел, как-то атаман силы набирается.
Вошел неслышно, как тать ночной али зверь лесной.
Сказал так и опять замолчал. А Позолота, отдышав-
шись, снова заговорил:
— Выбрать бы тебе, иноку, побратиму моему, ме-
сто-урочище для монастыря-обители к Волге побли-
же, от бояр и князьев подале, под боговым именем
силы да богатства набираться, чтобы не кланяться ни
боярину, ни хану, а служить избавлению народному
от ярма-ига басурманского!
Не скоро заговорил беглый монах Макарий, в ми-
ру Иван Тугопряд:
— На пустом месте монастырь не начать, не пос-
тавить. Чтобы сильным слыть, надо богатым быть.
Без помоги князей да бояр монахам не жить, и по-
тухнет дело в самом зачатии!
И встрепенулся атаман Позолота ястребом. Снова
привстал, рукой о стену опираясь:
— А побратим твой Семка-смерд на что? Да толь-
ко решись! Чай, помнишь, как Печерская обитель,
бывало, семерых удальцов за стенами укрывала? А
какие дары за то монастырю поданы, о том только
игумен да келарь знали-ведали. А ты бедности боишь-
ся. Да только начни! А какое место-урочище раздоль-
ное да привольное укажет тебе Семка-смерд, брат твой
названый! Там и леса непроходимые со зверями пуш-
ными и снедными, с бортями медовыми — медовый
край, и тони-заводи стерляжьи да осетриные. И рядом
тропа-дорога в края хлебные, из низовской земли в
даль басурманскую. Скупиться да гривны считать
твоей обители будет некогда. А богатство твое там, на
речке Керженке, а в каком урочище, под какой сос-